Николай Вагнер - Белые камни

— Гомо сапиенс — звучит возвышенно! — воскликнул Леонидов. — Какой-то наш безвестный предшественник на панцире каменной черепахи изобразил звездную карту — именно таким видели предки небо тридцать пять тысячелетий до нас. Четыре тысячелетия известно употребление антисептиков и полтора тысячелетия — антибиотиков. Люди уже восемь тысяч лет применяют нефть и нефтепродукты. Столько же или больше — лодки и лыжи. Даже косметические салоны ведут свою родословную от египетской царицы Хатшепсут, которая жила во втором тысячелетии до нашей эры!

— Все это вполне возможно, включая царицу Хатшепсут, — согласился сидевший против Леонидова Володя Долин. — Однако мы живем сегодня и не можем решить, казалось бы, довольно простых проблем.

— Чем больше сегодня, — попытался сострить Леонидов, — тем больше проблем, не решенных вчера.

Они сидели на кухне: Леонидов, Долин и Лиза. Ожидался еще приход Семена, который только что возвратился в Москву. На сетчатом пластике стола стояли наскоро приготовленные Лизой холодные закуски.

Семен не заставил себя ждать. Он явился через полчаса после телефонного звонка и сразу предупредил, что заскочил буквально на минутку. Вид его был не столь блистательным, как в совсем недалеком прошлом, однако, по мнению Леонидова, «фасон он еще держал».

— Что там? — сразу спросил Леонидов. — Вы видели Магду?

— Я видел Александра, — ответил Семен, — после чего совсем не обязательно встречаться с Магдой, чтобы представить ее состояние.

— Что? Неужели так плохо?

Леонидов потянулся к пачке «Казбека», но изящная рука Лизы легла на его длинные, чуть узловатые пальцы.

— Зачем возвращаться к тому, от чего отказался? — спросила она. — Курение тебе категорически противопоказано.

— Но мне не противопоказана жизнь, сколько бы она ни продолжалась.

— Это так, — согласилась Лиза.

Леонидов нащупал папиросу и, не торопясь, размял ее.

— Консветуд эст альтера натура.

— Слишком мудрено, — сказала Лиза.

— Ничего мудреного: привычка — вторая натура, — пояснил Долин.

— Я лично считаю, что привыкнуть можно ко всему, кроме боли. — Семен встал, видимо, собираясь уходить. — Мне сказал Александр, что Магда просила нанести ей, как говорят французы, удар милосердия, то есть — кладущий конец всем мучениям. Но Александр объяснил Магде, что такого уговора у них не было. Притом он полон надежд на лучшее. То же самое он внушает Магде, подкрепляя свои слова бесконечными инъекциями, для которых добывает ампулы с необыкновенно редкими лекарствами, поит ее разными, только ему одному известными настоями. Советуется, конечно, с врачами и без конца бегает в клинику, где теперь Магда. Можно сказать, он там живет.

— Не травили бы вы душу, Семеон. Все это так ужасно… Я, например, по-прежнему не хочу всему этому верить.

— Александр тоже не хочет. Вы удивительно едины в своем желании. Александр делает все, что в его силах. По словам врачей, он продлил жизнь Магды уже минимум на год.

— Скорее всего, — предположила Лиза, — врачи говорят об этом, желая подбодрить Александра. Что им остается еще?

— Им бы полагалось лечить, — ответил на вопрос Лизы Семен.

— Наконец-то вы заговорили здраво! Сколько раз все мы доказывали вам, что каждый человек должен делать свое дело честно, с полной отдачей.

— По крайней мере, от моего дела не зависит жизнь людей! — возразил Семен.

— Как сказать. Вспомните хотя бы рассказ «Последний лист». Не вам, художнику, умалять значение духовной пищи.

— Насколько я помню, Маркс говорил: сначала накормить пищей такой, а потом уж духовной. Александр же за такой пищей для Магды бегает полдня, потом готовит и несет в больницу. При чем тут какие-то мои фиговые листы?

Леонидов явно взвинтился.

— Я говорю об отношении к нашему общему делу. Будет каждый относиться к своему труду со всей ответственностью, найдет свое решение и проблема хлеба насущного, и борьбы с болезнями века. В этом, насколько я понимаю, заинтересован каждый. Весь народ должен и решать вопрос своего пропитания и в конечном счете — здоровья. Не кто-то и где-то, там, в деревне, обязан приготовить тебе бутерброд с маслом, а ты сам должен позаботиться об этом.

— Но ты же противоречишь сам себе. Ты же постоянно говоришь, что каждый должен заниматься своим делом. — Лиза устремила взгляд на Леонидова.

— Я сказал — позаботиться! Полная самоотдача каждого на своем рабочем месте — это и есть забота о пище, жилье, могуществе. Все взаимосвязано, в том числе труд людей разных профессий.

Семен встал, вышел в переднюю, тщательно приладил на своей облысевшей голове шляпу. Стала собираться домой и Лиза.

— Я надеюсь, — обратился Леонидов к Семену, — вы будете джентльменом?

— Не беспокойтесь, — ответил он, — провожу… до метро.

— Могли бы взять и такси.

— Но где взять деньги? — улыбнувшись уголками тонких, отливавших синевой губ, спросил Семен. — Я только что вернулся из поездки и совершенно пуст.

— Постыдились бы при даме. Держите. — И Леонидов протянул Семену пятирублевку.

— Не надо, — приподняв ладонь, сказал Володя Долин. — Я иду тоже, уже поздно. И, по-моему, ты не понял юмора Сени.

— Ну, разве что. В таком случае Семеон меня простит.

— Бог простит, — с усмешкой ответил Семен и первым переступил порог.

Леонидов проводил их до лестничной площадки, пожелал всем счастливо добраться до дома и вернулся в пустую, сразу притихшую квартиру. Однако одиночества он не ощутил, даже обрадовался тому, что можно, наконец, сесть за стол и собраться с мыслями. Он тотчас придвинул к себе папку с главами романа. Пробежал, по обыкновению, глазами две-три последние страницы. Там происходил спор между главной героиней (ее он писал с Магды), и безнадежным скептиком, очень напоминавшим Семена Каташинского. Странно, ведь и в рукописи речь шла о трагедии… Шла к итогу, к победе работа главной героини романа, но к концу подходила и ее жизнь… По-разному заканчивали герои свой жизненный путь, но и результаты их жизни были противоположны…

На память пришли далекие вечера у Белых камней… Катер ворвался в черную гладь воды и, потеряв скорость, закачался на волнах, бесшумно продолжая движение к горному, заросшему хвойным лесом берегу. Стало совсем темно. Из распадков потянуло сыростью. На берегу обозначилась высокая, костлявая фигура доктора. Он стоял, скрестив руки на груди, не колыхнувшись, словно ожидая очередную жертву. «Нет, — подумал Леонидов, — это было бы чрезмерно. Что ж из того, что доктор в романе, он же Плетнев в жизни, — патологоанатом? Сие совсем не означает, что он должен ждать очередного, как он однажды выразился, „пациента“».

Его героиня продолжает жить и бороться. Она не должна погибнуть. Этого просто не допустит он, Леонидов, хотя бы в своем романе. Такие люди, как она, не уплывают в медленную Лету.

Каждый был занят своими делами. Ничего не делал, как могло показаться со стороны, один Александр. Он спасал Магду. До последнего дня. Точнее — до последней ночи.

Это произошло именно на исходе глухой зимней ночи. Февральская суматошная метель закружила еще с вечера. Крупные хлопья снега роями наваливались из мутного неба, и при порывах ветра таявшие на лету снежинки проникали через форточку в палату. Александр почувствовал озноб, закрыл форточку и надел пиджак, что не прошло мимо внимания Магды. Казалось бы, отрешенная от всего, она бросила на Александра тревожный, а возможно, укоряющий взгляд широко открытых глаз. В них действительно промелькнули укор и недоумение. Следом она еле слышным, хриплым голосом спросила, не собирается ли Александр уйти. Он поспешил успокоить: нет, не собирается, просто надел пиджак, потому что в палате стало свежо.

Форточку, занимающую пол-окна, Александр открывал в этот вечер неоднократно, стараясь регулировать температуру в палате и приток свежего воздуха. Магде его явно не хватало. Однако раскаленные батареи быстро нагревали комнату, а открытая форточка грозила простудой Магде. И все-таки свежий воздух нужен был ей прежде всего. Она тяжело дышала, мучаясь беспокойством, что может задохнуться. Такая вероятность действительно существовала, ее предрекали врачи еще много месяцев назад, но Александр не верил в это и теперь.

Две кислородные подушки, принесенные сестрой, давно иссякли. Александр, наконец, добился, чтобы к кровати, на которой лежала Магда, подвели шланг стационарного кислорода. И вот теперь она прильнула ртом к раструбу, дыхание ее стало ровнее; отпала необходимость открывать форточку, и можно было не беспокоиться за то, что простудится Магда.

Часа через два дыхание Магды сделалось жестким, временами стали прорываться хрипы удушья. Магда долго сохраняла терпение, потом тревожно посмотрела на Александра, показала жестом на раструб, давая понять, что ей не хватает воздуха и дальше так продолжаться не может. Затем она отодвинула шланг и прохрипела еле слышно: