Братья и сестры. Тетралогия [Литрес] - Фёдор Александрович Абрамов
– Останься, – сказала сыну.
– Ну мам…
– Останься, говорю! И ты, Михаил, останься.
Под окнами заревели, зарычали мотоциклы, крик, смех, визг, затем весь этот шум-гам выкатился из заулка на дорогу и побежал в сторону клуба.
– Ну, сын, доволен проводами? Хороший стол справила мать?
– Спрашиваешь!
– А теперь другой стол будем справлять, – сказала Анфиса Петровна.
– Это в честь чего же? – спросил Михаил с усмешкой.
– А в честь того, что сына буду женить.
Михаил, зевая, устало махнул рукой: давай, мол, в другой раз пошутим. Сегодня и без того веселья было предостаточно.
– А я не шучу, – сказала Анфиса Петровна. – Какие тут шутки, когда криком кричать надо! – И тут она и в самом деле разрыдалась. Прорвало плотину, которую с таким трудом воздвигала. – Он ведь с кем, с кем спутался? С Зойкой-золотушкой. У той брюхо от него…
Михаил круто обернулся к Родьке:
– Это правда?
– Чего – правда? Разведут всякую муть – слушайте.
– А кольцо, кольцо отцовское? Самая дорогая память об отце, а ты… а ты что сделал?
– Да чего я сделал? – вдруг зло засверкал черными глазами Родька, сам переходя в наступление. – Подумаешь, дал поносить… Убудет его? Ну возьму обратно… Сейчас взять? Завтра?
– Гад… Сволочь! – выдохнул Михаил.
– Но-но, потише, потише, дядя Миша! Чья бы мычала, а твоя-то бы молчала. Я еще не дошел до того, чтобы и тетке, и племяннице фигли-мигли делать…
– Родька… Родька, что говоришь? – умоляющим голосом простонала Анфиса Петровна.
Ничто не остановило Родьку. Пиджак с вешалки сдернул, дверью бабахнул так, что стаканы забренчали на столе, а на мать даже и не взглянул. И тут Анфиса Петровна опять расплакалась:
– Все, все вложила в него… Ничего не пожалела… Думаю, мы с отцом жизни не видели, пущай хоть он за нас поживет…
– Вот и зря! Этой-то жалостью и испортила парня! – рубанул сплеча Михаил.
– Дак что же, по-твоему, хороший человек только в беде родится? Хорошая жизнь человека портит?
– А черт их знает, что их портит!
Михаил забегал по избе. И вообще, у него у самого кругом шла голова: где теперь Вера? что причитает Раиса? Ведь наверняка все Пекашино теперь только и делает, что треплет имя его дочери.
Глава вторая
1
Сережа Постников, сын Фили-петуха, нынешней весной вернувшийся из армии, ровно в полшестого, из минуты в минуту, как договорились, дал гудок.
Михаил, конечно, был уже начеку. Он выбежал из дома, кинулся в мастерскую будить дочь.
– Вставай, вставай, невеста! – с шуткой начал теребить ее. – Женихи приехали!
Вера поднялась, не проронив ни слова. Лицо у нее было бледное, осунувшееся, хмурое, – и он понял: не спала. А ведь вечор, когда он, прибежав от Анфисы Петровны, заговорил с ней о Родьке, виду не подала, что переживает. Даже оборвала его, когда он стал слегка выгораживать парня, дескать, бывает это в молодости, заносит по глупости. «Давай, папа, договоримся раз и навсегда: подлецов не защищать. Хорошо?» – «Хорошо», – сказал Михаил и был очень доволен, что все так легко обошлось.
Не обошлось.
Однако утешать и вразумлять дочь было некогда – с улицы один за другим долетали гудки, да и что сказать? Где найти нужные слова?
Кое-чего перехватили, попили чаю.
– Ну, прощайся иди с матерью, – сказал Михаил, но тут Раиса, тягуче зевая, выкатила на кухню сама.
– Говорила я: поезжай, девка, заране, дак нет, на проводы надо…
– Ну ладно, ладно, – замахал жене Михаил. – Опять ты за свое?
– Да как! Уехала бы вчера-то, знаешь, как хорошо! В школу бы пришла вовремя, свеженькая, чистенькая, а то ведь ты носом клевать на уроке-то будешь, а не учиться. Да и опоздаешь еще.
– С чего она опоздает-то? Два часа до района ехать, а сейчас только шесть.
– А дорога-то? Забыл, какая у нас шасе? Да еще машина сломается.
Михаил схватил чемодан и сумку, пошел на выход, потому что все равно жену не переговоришь. Выспалась, подкрепила за ночь силы – кого хошь теперь на лопатки положит.
Из будки, весь в сене, сладко потягиваясь, вылез Лыско. Но вдруг увидел свою любимицу, собравшуюся в дорогу, и завыл.
Вера расплакалась, обеими руками обняла пса, бросившегося ей на грудь. Не вчерашняя ли боль и обида выплескивались в этих слезах?
– Давай-давай! Не навек уезжаешь!
Вера оттолкнула Лыска, затем бегло, торопливо обняла мать; Раиса обиделась:
– Вот как у нас! Собаку готова съисть, час целый жала, а до матери едва дотронулась.
Сережа сам залез в кузов, чтобы увязать Верины вещи, затем с игривым полупоклоном раскрыл дверцу кабины:
– Прошу пассажиров!
– Нет, я в кузове, – сказала Вера.
– Да почему в кузове-то? – удивился Михаил. – В кабине-то мягче, меньше трясти будет.
Но Вера уже поставила длинную ногу на колесо, потом подтянулась на руках и легко перекинула тело за борт. Сережа обиженно закусил губу, совсем как отец, и Михаил сказал себе: «понятно, понятно, и тебе моя девка задурила голову. То-то вчера сам стал навязываться – не надо ли утром отвезти Веру в район?»
Грузовик тронулся. Вера встала в кузове во весь рост – второе солнышко засияло над землей, свое, доморощенное, только что омытое слезами. И Михаил смотрел, смотрел на это солнышко да и не выдержал – со всех ног бросился догонять машину. Решил хоть немного проводить дочь. Есть время! До развода еще целых два часа, да если и опоздает на развод, не беда: работа известна – ремонт старого коровника. На худой конец, отстукает лишний час после работы.
2
– Ну как, как, доча? Хорошо?
Машину качало и бросало как пьяную: распсиховавшийся Сережа гнал, не разбирая дороги. А Михаил все кричал и кричал Вере, обхватив ее правой рукой, а левой держась за кабину:
– Да улыбнись же, улыбнись! Смотри, какое сегодня утро!
И вот наконец добился своего – когда выехали на Нижнюю Синельгу да впереди увидели Марьюшу, всю раскрашенную осенним пестрым кустарником, робкая улыбка осветила Верино лицо.
Тут бы ему и проститься с дочерью, тут бы ему и повернуть на сто восемьдесят градусов, тем более что как раз возле нового моста за Синельгу повстречали знакомую попутку из Заозерья. Так нет, давай дальше! Давай с ветерком по Марьюше! А насчет машины чего переживать? Встретили одну, встретим и другую.
Не встретили. Пехом пришлось отмахать семь верст.
Но
