Братья и сестры. Тетралогия [Литрес] - Фёдор Александрович Абрамов
– Я? С Егором? – Михаил покачал головой. – Нет, давай что-нибудь полегче проси.
– А легкое-то человек и сам осилит. В трудном помогать надо. Помирись, помирись, Миша. Утешь старика напоследок…
Михаил долго молчал. Потом посмотрел, посмотрел на Евсея – тот из последних сил глядел на него – и протянул руку Егорше.
У Егорши слезы вскипели на глазах. Он жадно, обеими руками схватил такую знакомую, такую увесистую руку, но ответного пожатия не почувствовал. И он понял, что примирение не состоялось.
3
Евсей умер – как сказал: в воскресенье на рассвете.
Только солнышка в тот час не было. Пушечные грозовые раскаты грома сотрясали небо и землю, а потом хлынул яростный долгожданный ливень. И набожные старушонки увидели в этом особый знак:
– Вот как, вот как наш заступник! Господу богу престал – первым делом не о себе, об нас, грешных, забота: «не томи, господи, людей, даждь им влаги и дождя животворныя…»
Часть третья
Глава первая
1
Родьке Лукашину три раза давали отсрочку от армии. И все из-за матери, из-за ее здоровья. В последние семь лет Анфиса Петровна редкую зиму не лежала в районной больнице.
В этом году здоровья у Анфисы Петровны не прибавилось, но Родька просто взбесился – весь август один разговор: отпусти да отпусти в солдаты. Надо же ему когда-то белый свет повидать!
И вот Анфиса Петровна поупиралась-поупиралась да в конце концов и махнула рукой: «ладно, не буду твою жизнь заедать. Как-нибудь два года промучаюсь».
Родька – огонь парень! – за один день ухлопотал все дела в военкомате и вечером того же дня, дурачась, уже рапортовал матери:
– Разрешите доложить, товарищ командующий. Рядовой подводного флота Родион Лукашин прибыл в ваше распоряжение в ожидании отправки по месту службы… – И вслед за тем, не дав матери опомниться, выпалил: – Так что собирай стол на тридцать первое августа сего года.
– На тридцать первое? – удивилась Анфиса Петровна.
– А чего?
– Да когда у нас в армию-то провожают? В сентябре-октябре, кажись?
– Ну, мам, я думал, ты у меня подогадливей. Верка Пряслина, к примеру, должна быть за столом или нет?
Так вот оно что! – догадалась наконец Анфиса Петровна. Веру Пряслину задумал посадить за стол своей девушкой – такой нынче порядок, непременно чтобы девушка провожала парня в солдаты, а Вере к первому сентября надо в школу в район, вот он и порет горячку.
– А отец-то как? – подумала вслух Анфиса Петровна. – Согласится?
– Дядя Миша? – ухмыльнулся Родька. – Уговорим!
– Всех ты уговорил… Вера-то, не забывай, ученица.
– Ну даешь, Анфиса Петровна! Верка – ученица… Да в проклятые царские времена такие ученицы уже со своей лялькой на руках ходили.
– Ну не знаю, не знаю, – вздохнула Анфиса Петровна. – У тебя все не как у людей. Тридцать первого стол… Да ты подумал, нет, сколько до тридцать первого-то осталось? Три дня. Кто это тебе за три дня стол сделает?
– Сделаешь, сделаешь, маман! – подмигнул Родька. – Ты все сделаешь. В войну самого Гитлера на лопатки положила – разве мы забыли про эту страницу в твоей героической автобиографии?
– Ладно, ладно, – замахала руками Анфиса Петровна, – не подлизывайся. Знаем мы эти разговоры.
Но тут Родька шаловливо, как девку, сгреб ее в охапку, смачно поцеловал в губы, и что она могла поделать с собой? Растаяла. Об одном только не позабыла напомнить сыну:
– С Пряслиными разбирайся сам. На меня тут не надейся.
– Ты это насчет того, чтобы мама Лиза тормоза дала?
– А уж тормоза не тормоза, а подумать надо. Лиза – матерь тебе вторая, не позвать – срам, а позвать – что опять с Михаилом делать? Разве сядет он нынче за один стол с родной сестрой?
Родька снисходительно сверху вниз посмотрел на мать и улыбнулся:
– Не беспокойся, маман. Этот вопрос у нас уже подработан. Мама Лиза не придет.
– Как не придет? Откуда ты знаешь?
– Знаю, раз говорю. В общем, так: беседа на эту тему проведена. Есть еще к суду вопросы?
Анфиса Петровна подняла глаза к передней стене, посмотрела на увеличенную карточку Родькиного отца:
– Ну, Иван Дмитриевич, а ты что скажешь? Будем провожать сына в солдаты?
С пятьдесят пятого года, с той самой поры, как пришло извещение о гибели мужа, она во всех важных случаях советовалась с ним. И обязательно вслух, обязательно при сыне: чтобы не забывал, помнил отца.
2
Михаил выбрался из дому уже после полудня. Не мог раньше. В молодые годы с утра ни разу не бражничал – так неужели сейчас, на пятом десятке, ломать себя? Делов, что ли, в жизни не стало?
А другая причина, почему он со всеми не в ногу, – женушка. Заладила: не пойду, и баста – бульдозером не своротить. «Да ты подумала, нет, какая это обида Анфисе Петровне будет?» – «А мне не обида – дочерь родную во грязи валять?» – «Дочерь во грязи? Веру?» – «Проснулся! Родька кой год по бабам ходит, баско это – ученица с таким кобелем рядом?» Михаил тут только руками развел: подумаешь, преступление – человек смолоду молод! И вот стружка полетела уже с него: «А-а, дак ты защищать, защищать! Ну ясно, кобелина кобелине глаз не вырвет!» Никак не может забыть Варвару.
В общем, испортила праздник: Михаил тучей выкатился из заулка.
Но какая же благодать на улице!
Еще недавно задыхались от жары, от пыли, еще недавно все на свете кляли, когда надо было шастать деревней, – в пепел размолот песок! А сейчас идешь – вроде бы и не та дорога. Ни пылинки, ни порошинки. Хорошо поработали недавние ливни. Хорошо промыли землю и небо. И зелень, молодая зелень брызнула на лужайках. Как, скажи, лето заново началось в Пекашине.
А может, еще и гриб какой на бору будет? – подумал Михаил и услышал песню: у Лукашиных пели.
Родька выбежал встречать его на улицу. Грудь белой рубахи расшита серебром, рукава с кружевами, как у девки, пояс металлический, с золотым отливом… Разодет-разукрашен по самой последней моде.
– Ну, брат, я таких и в Москве не видал.
– Стараемся, дядя Миша! – весело тряхнул волосатой головой Родька и закричал: – Музыка!
В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и Михаил так на волнах музыки и въехал в дом.
А дальше все было как по писаному. Было громогласное «ура» в честь опоздавшего, был штрафной стакан – прямо у порога, были расспросы – почему
