Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов
Старый Антипов поднялся неохотно — уж очень хорошо сиделось и думалось в одиночестве, — отряхнул брюки и медленно, сторонясь людных дорожек, пошел к выходу. И вспомнились ему почему-то слова Кострикова, сказанные перед самой смертью, в больнице, куда Захар Михалыч приходил навешать его: «А жить-то надо, Захар. Надо жить...»
— Будем, — произнес он вслух и огляделся испуганно, не слышал ли кто-нибудь. — Образуется все.
ГЛАВА VIII
Незаметно как-то прошло лето и минула осень с частыми затяжными дождями и сильными, ураганными ветрами. Ветры наводили на реке крутые, высокие волны, вода делалась темная, мрачная, и даже самые отчаянные рыболовы не осмеливались в такие дни рыбачить с лодок.
Жулик, боясь непогоды, безвылазно сидел в доме, скулил, жался к людям.
У старого Антипова унесло кепку. В палисаднике поломались георгины. Наталья с Михаилом ходили в школу огородами — по берегу страшно.
Тревожная была осень.
В конце ноября выпал снег. Выпал на сырую землю, и неуютно, вовсе уж беспросветно сделалось на улице. Еще не зима, но как бы и не осень. Слякотное, серое межсезонье, когда душа жаждет одного — поскорее добраться до тепла и света.
Клавдия Захаровна настаивала, чтобы Зинаида Алексеевна, когда они работали с мужем, оставалась у них ночевать.
— Нет, нет, я привыкла ночевать дома.
Может быть, если бы старый Антипов поддержал дочь, Артамонова и согласилась бы — дорога на станцию хоть и короткая, но идти в темноте, когда под ногами снег вперемешку с грязью, а сверху льет дождь, удовольствие не великое. Однако Захар Михалыч молчал, не хотел больше вмешиваться в эти дела. Но, ожидая возвращения зятя, который каждый раз провожал Зинаиду Алексеевну, волновался сильно, стараясь не выдать своего волнения дочери...
Они засиживались допоздна, насквозь прокуривая большую комнату. Засиживались скорее по инерции, из упрямства, потому что обоим было уже ясно: вдвоем с работой не справиться.
Чаще и чаще они отвлекались на посторонние разговоры, чего прежде, в пору надежд, не позволяли себе. Либо Зинаида Алексеевна не приходила совсем, ссылаясь на неотложные дела.
И наступил день, когда она, в сердцах оттолкнув арифмометр, сказала с раздражением:
— Мы зашли в тупик.
— Вы так считаете? — спросил Анатолий Модестович машинально, потому что сам убедился в этом давно.
— А вы нет?..
— Не пойму. — Он начал растирать виски, его мучили в последнее время страшные головные боли. — Иногда кажется, что мы рядом с целью, что еще одно усилие... А иногда... Может быть, порочна сама идея? Цех не рассчитан на такое количество оборудования, и у нас все же не поточное производство.
— Вы инженер и отлично понимаете, что идея перспективная, — сказала Зинаида Алексеевна. — Это мы с вами зарвались, взялись за дело, которое нам не по плечу. Ступайте-ка к главному.
— Я бы давно сходил, — признался Анатолий Модестович. — Приказ по заводу, довести до сведения начальников цехов и отделов, а также их заместителей... — Он усмехнулся и покачал головой. — Нельзя идти. Черт с ней, с этой идеей.
— Какой приказ, о чем вы? — спросила Зинаида Алексеевна недоумевая.
— Да так.
— Вы что-то знаете и не хотите мне сказать!.. — Она нахмурилась, на лбу обозначились резкие, глубокие складки.
— Вам не идет хмуриться, — сказал Анатолий Модестович.
— Оставьте! Признайтесь, вы сейчас повторяли не свои слова? Николая Григорьевича?..
— Какая разница?
— Выходит... Ну и дура я, ну и дура! Не догадалась, когда он просил меня помочь вам!
— Он просил? — воскликнул удивленно Анатолий Модестович.
— Конечно. Неужели я бы согласилась? Никогда. Значит, он ушел специально... Почему вы не сказали мне об этом?
— Ушел он не из-за этого, — неуверенно возразил Анатолий Модестович. — Устал и вообще считал, что уважающий себя человек обязан уйти, когда почувствует, что начинает отставать от времени.
— Чушь, чушь! Никуда Николай Григорьевич не собирался уходить, я его достаточно знаю. Он и мне говорил что-то насчет того, что боится оставить цех на чужого человека, а я пропустила мимо ушей, не подумала.
— Виноват я, — сказал Анатолий Модестович.
— Все виноваты, и никто конкретно.
— Так не бывает.
— Увы, бывает и так. Теперь нечего разбираться. А вы завтра же, прямо с утра, ступайте к главному.
— Хорошо.
— Да не будьте вы послушной паинькой! Хорошо, ладно, сделаю... Что за манера? — Она поморщилась. — Вы мужчина или баба? Мы не довели дело до конца, но кое-что сделали. Вы не с пустыми руками придете к главному. Ладно, я поехала домой.
— Так сразу?
— Что значит «сразу»? — удивленно переспросила Зинаида Алексеевна. И опустила вдруг глаза.
Она сидела на оттоманке. Анатолий Модестович встал, подошел и сел рядом. Зинаида Алексеевна отодвинулась чуть-чуть, и тогда он, не помня себя, не соображая, что делает, точно в каком-то запутанном, кошмарном сне, обнял ее... Она не оттолкнула его, не вскочила в гневе, а неожиданно, теряя власть над собой, над своими чувствами, которые так долго скрывала, прильнула к нему. Была она трепещущая, доступная, переполненная желанием любви, ласки...
У нее не было больше сил.
Анатолий Модестович целовал ее губы, лицо, волосы, от которых истомно пахло хорошими духами, целовал и шептал, шептал что-то невразумительное, и она не сопротивлялась, вся обмякшая, ослабевшая и мокрая от слез.
— Господи, что мы делаем!.. Нельзя же так, нельзя...
— Я люблю тебя, люблю!
— Где же ты был раньше, милый? Почему, почему мы не встретились давно... — И горячо отвечала на поцелуи, со страстью истосковавшейся без любви женщины.
— Я всегда любил тебя.
— Я знаю, знаю, милый. Я все знаю.
Он на мгновение отпустил ее, чтобы выключить свет, и тут Зинаида Алексеевна опомнилась, пришла в себя. Она вскочила с оттоманки быстро и отпрянула к окну. У нее был испуганный, какой-то затравленный взгляд.
Анатолий Модестович тоже встал.
— Нет! — вскрикнула она. — Нет!!! Не подходите ко мне, я прошу — не подходите!..
— Зина, — тихо и ласково
