Жизнь в солнечном луче - Борис Фомич Шурделин

Андрей вытянул руки по бетону, нагретому солнцем.

Ему вспомнилось, как однажды, еще на первом курсе, Стецко предложил Лисняку провести праздник в их компании. Лисняк сперва отказался, но потом согласился. Однако в последнюю минуту почему-то передумал.

— Зачем ты его звал? — спросил тогда Андрей у Виктора.

— Земляк все ж таки.

— Одиночка.

— Не все способны врываться в чужие жизни по твоему методу.

— Верно,— согласился Андрей.

Сам Андрей любил волевых людей, они его притягивали магнитом своей воли, и поэтому Лисняк заинтересовал его.

Как-то, когда Андрей был явно неправ, причем шел на это сознательно, чтобы выяснить отношение Лисняка, тот только строго посмотрел в лицо Андрея и сказал:

— Не к лицу тебе.

Андрей улыбнулся, ответил:

— А я негодяй, мне все равно.

Андрею даже хотелось, чтобы Лисняк дал ему в зубы — так он был неправ,— но тот только пожал плечами и тем же глухим голосом сказал:

— К чему тебе? Ни к чему.

Он усмехнулся и отошел от Андрея.

Лисняк прекрасно приземлил машину.

Когда она застыла, Андрей вскочил и бросился к ней.

Он обнял выбравшегося из кабины, улыбавшегося Лисняка. И так, обнявшись, они шли к командному пункту.

Лисняк на ходу расстегивал ворот комбинезона. Но теперь он не улыбался. Лицо стало строгим.

Руководитель полетов сразу спросил:

— Пестов, ты белену ешь?

— Изредка,— ответил Андрей.

— Понятно, ты сегодня белены объелся. Я тебе ставлю двойку.

— Ну, раз заработал…

— Стоп! — Руководитель полетов все понял.— Вот как? На что же ты надеялся? Что я покрою? Даже тебя я не покрою. Ты нарушил приказ начальника училища.

— Знаю,— ответил Андрей.

— С ним будешь и говорить.

Через час Андрея вызвал к себе начальник училища.

— Значит, ты осмелился нарушить мой приказ? Говорят, что ты нарушил его в полном уме! Так? — спросил генерал.

— Так точно, товарищ генерал, я сделал, зная, какие последствия могут ждать меня.

— Ты заслуживаешь того же, что и Лисняк,— исключения из училища. Ты что, не понял, для чего я приказал не допускать его к полетам?

— Понял.

— Зачем ты так сделал?

— Я знал, что судьбу Лисняка мне не изменить, что ему никогда не летать, вот и решил доставить ему возможность побывать в небе в последний раз.

— Он твой друг?

— Никак нет. Просто одноклассник. Я даже плохо его знаю. Но я хотел бы иметь таких друзей.

— Так почему ты это сделал?

— Я сказал.

— Ну, еще раз.

— Товарищ генерал, человек всю жизнь, с пеленок, мечтал летать, с трудом добрался до цели, и тут его выбрасывают, а вернуться к цели он уже никогда не сможет, ему не позволят. Почему так? Вспомните генерала Каманина.

— Причем тут Каманин?

— Ему было шестнадцать лет, когда он подал документы в летную школу. Но принимали с восемнадцати. И он… Я запомнил его подлинные слова. Вот что он писал. Слово в слово. «Стало досадно, что так поздно родился, и я исправил ошибку природы, переделав в документах год рождения, снова отправил их на следующий год. Повезло!» Это он сам писал: «Повезло!» Значит, он мог обмануть, и это считается теперь чуть ли не первым подвигом в его биографии?

— Но то Николай Каманин!

— А это Анатолий Лисняк.

Генерал нахмурился.

— Но собрание постановило,— сказал он.

— Товарищ генерал, мне все время казалось, это я виноват, что собрание оказалось не на высоте. Я поздно сообразил. Как переубедить ребят? Если убить мечту, то нужно считать себя преступником — мне так думается.

— Говорят, ты с гордецой. Верно?

— Верно. Пусть с гордецой. Но я понял, что за трагедия для Лисняка исключение из училища.

— Ты можешь так же объяснить всем?

— Могу.

— Один?

— Я никогда не жил один, товарищ генерал.

— Ты мне начинаешь нравиться. Но ведь ты нарушил мой приказ.

— Я заслуживаю наказания, самого строгого, но справедливого.

— Зацепка?

— Разве я должен прятаться?

— Молодец! Иди! Посмотрим.

Созвали в срочном порядке комсомольское собрание. Пришел и начальник училища. Увидев Яснова, он спросил у него:

Ну, а как ты? Держишь нейтралитет, или у тебя есть продуманная позиция?

— Пестов — мой друг.

— Поздравляю.

— И то, что сделал он, можно считать — сделали мы. Потому что мы знали. Мог сделать и я. Но ему было просто удобнее.

— Ну, что ж, послушаем, что скажут про вас другие.

Но друзья Пестова так повели собрание, что в итоге и Пестов и Лисняк, получив по строгому выговору — за разные провинности,— оба не были исключены из комсомола. Вместе с тем собрание рекомендовало командованию воздержаться от исключения Лисняка из училища. Была победа.

Андрей первым выскочил из зала, где проходило собрание, и нашел Лисняка. Тот сидел у окна, смотрел на тихие березы. Андрей обнял его сзади, похлопал по груди, быстро заговорил:

— Все в порядке, парень! Слушай, все в порядке. Ты остаешься. Понял? Ты понял? Ты остаешься. Мы победили. Иначе и не могло быть. Не могло. И не будет никогда иначе, потому что иначе — против человека. Был бы человек! А? Ну, что? О, прости. Теперь плакать нельзя. Победители не плачут. Ты же знаешь. Ты… Ну, хорошо, я подожду. Тебе не идет плакать. Но иногда — полезно. Я только не знаю, когда полезно. Я вообще ничего не знаю. Я думал, во всем могу разобраться, но оказалось — не могу. И не думай про ребят плохо. Не всем дано сразу понимать истину. И никто не учит понимать сразу. Все по плану. Я шучу. Не сердись на ребят. По-своему все были правы. Даже те, которые могли потребовать моей смертной казни.

Он взял Лисняка за плечи и повел с собой.

Лисняка отправили на гауптвахту. Следом на ним, правда, на меньший срок, отправился Андрей.

— Надо ж узнать, что за дом на курьих ножках,— сказал он.— И не пугайте меня Бармалеем. Не боюсь.

Бармалеем звали старшину на гауптвахте — человека довольно сомнительных качеств. Но личностью он был примечательной во многих отношениях. В частности, узнав, за что посажен на гауптвахту Пестов, он сказал:

— Человек — волк. А ты нарушил волчий закон жизни. Я тебе покажу здесь, что значит волчья жизнь.

—