Жизнь в солнечном луче - Борис Фомич Шурделин

Он прислушался. Где-то далеко шумел реактивный двигатель какого-то самолета.

Пришла мать.

Когда они выходили с территории кладбища, шум двигателя стал много яснее. Самолет летал по кругу над городом.

— Что он делает? — опросил Андрей.

— Я не помню, как это называется, Андрей,— ответила мать.

— Выходит из штопора?

— Нет, нет!

— Боевой разворот? Петля Нестерова? Виражи? Правая бочка? Переворот через крыло? Почему ты не отвечаешь?

— Я вспоминаю.

— Левая бочка?

— Пожалуй, переворот через крыло.

— Переворот через крыло? — растерянно переспросил Андрей…

Толя Лисняк приехал в училище из Запорожья. Были у него удивительные глаза — темно-зеленые, но очень яркие, и именно они удивляли людей.

Сам он был небольшого роста, стройный, даже изящный, если можно сказать так о человеке большой физической силы,— с выпуклой грудью, с точеными сильными ногами. Вообще весь он был сильным, хотя именно это как раз и не было заметным.

Жил он без друзей, обособленно, словно боялся общения, но учился, как и большинство, хорошо.

Лисняк редко получал письма.

Где-то в Запорожье, в прекрасном рабочем городе, одном из редких, чисто рабочих городов, у него жили родители и братья.

Однажды командир эскадрильи в присутствии нескольких курсантов, и в их числе Андрея, сказал Лисняку:

— Вас вызывает начальник политотдела.

— Политотдела? — растерянно переспросил Лисняк.

— Вы испугались? — спросил командир эскадрильи.

— Нет,— опять растерянно ответил Толя,— не испугался.

Командир эскадрильи усмехнулся.

От Андрея не ускользнуло тревожное выражение, появившееся в глазах Лисняка: зеленые глаза стали туманными.

Андрей догнал его возле политотдела.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Андрей.

— Серьезное,— ответил Лисняк.

— Знаешь?

— Знаю.

— Тайна?

— Может быть, и тайна.

— Что-нибудь из-за девушки?

— Нет,— решительно, но все-таки растерянно ответил Лисняк. — Я знаю, в чем дело. Но иначе я не мог.

— В чем дело?

Лисняк отвернулся от Андрея, прошел к двери политотдела. Андрей, однако, остался ждать. Появился Лисняк через сорок минут. Растерянность сменилась подавленностью.

Лисняк сел на стул возле окна. Андрей — на подоконник.

— В чем дело? — опять спросил Андрей.

— Все равно узнаешь. Будет комсомольское собрание. И всякое прочее.

Андрей вспомнил, как на первом курсе принимали Лисняка в комсомол. Кто-то его опросил:

— Почему раньше не вступал?

Лисняк встрепенулся, будто испугался, ответил:

— Я не думал об этом.

В зале зашумели. Кое-кто стал горячиться:

— Раз раньше не хотел, то и теперь не хочет!

— Значит, не нужен тебе комсомол!

Тогда вскочил Ивашин, крикнул:

— Стойте! Нужен тебе комсомол? Это мы нужны комсомолу! А потом — мало ли что бывает! Может, все это стоило мучений человеку! А мы, как вороны, налетели. Я предлагаю не давать ответа на вопрос. Председатель, прошу поставить мое предложение на голосование.

Тогда большинство пошло за Ивашиным.

Лисняк ушел, оставив Андрея одного у двери политотдела. Андрей немного подумал и отправился к Яснову, который в этот день дежурил на КПП.

— Как ты думаешь, есть хвост у Лисняка? — спросил Андрей.

— Есть,— ответил Яснов.

— Что?

— Не знаю. Но знаю, что у него что-то было. Иначе он так себя не вел бы. Согласись, что ведет он себя странно.

— Его вызывали в политотдел.

— И что?

— Будет комсомольское собрание. Он оказал.

— Ничего себе! Видно, что-то есть.

— Надо узнать.

— Не скажет.

— В том-то и дело. Что ты думаешь про него вообще?

— Где-то его крепко пришибли.

— Положим, так. Но парень он неплохой. Так?

Яснов согласился.

Собрание созвали вечером того же дня. Никто ничего не знал. Знали только одно: в повестке дня — персональное дело курсанта А. Лисняка, докладчик — начальник политотдела.

И начальник политотдела рассказал почти нелепый случай.

Оказалось: Толя Лисняк при поступлении в училище скрыл, что был осужден судом за участие в хулиганском побоище, что отработал около года в исправительно-трудовой колонии. Ни в одной анкете, ни в автобиографии, нигде он не указал об этом. И только теперь, в конце второго курса, запорожский военкомат сообщил командованию училища «самый важный» факт из жизни Лисняка. По тому, давнему делу было назначено новое слушание в суде, поскольку обнаружились новые, усугубляющие вину многих участников факты.

— Видимо,— сказал начальник политотдела,— и вашего Лисняка эти факты не сделают голубым и розовым. Так надо понимать.

Начальник политотдела говорил еще о высоком долге, о чести. Но Андрей был уверен: если б Лисняк не скрыл правду, его не приняли бы в училище. Никогда. Ни в коем случае.

Правильно ли он сделал? Если человек мечтал стать летчиком, шел к мечте, имел ли он право добиваться исполнения мечты всеми возможными способами?

Андрей усмехнулся. Его толкнул в бок Стецко.

— Ты чего? — спросил Стецко. — Недоволен?

— Да вот не могу понять, кто прав.

— Прав тот, у кого больше прав.

— Старо. И я сомневаюсь.

Андрей услышал слова начальника политотдела:

— Конечно, кое-что зависит от вас. Вопрос о его пребывании в училище зависит от нас. От вас — о его пребывании в комсомоле. Видимо, придется решить вопрос не в его пользу. Мало того, что Лисняк поступил нечестно, он не нашел в себе сил признаться. Приди он к нам, в политотдел, мы бы его наказали, но вопроса об исключении из училища не ставили бы.

Вот здесь в сознании Андрея что-то щелкнуло, закрутилось какое-то колесо, засверкали огни.

«Неправда, неправда! — кричал сам себе Андрей.— В любом случае вы исключили бы его из училища!»

Сам Лисняк рассказал то же, что говорили и до него. В конце он добавил:

— А что скрыл — так иначе я б не поступил в училище.

— Конечно,— сказал начальник политотдела.

— У нас не притон,— добавил комсорг училища.

— Понимаю,— ответил Лисняк.

Выступали курсанты. Андрею показалась противоестественной та жестокость, с которой они говорили о поступке Лисняка. Все они предлагали исключить парня из комсомола и из училища.

Стецко спросил Андрея:

— А ты что? Как ты?

— Никак,— ответил Андрей. — Не знаю. Но я не хочу этого.

— Скажи.

— А что я скажу? Не знаю, что можно сказать. Одно знаю: так нельзя,