Одиннадцать случаев…(Повесть) - Кардашова Анна Алексеевна

Этот обстоятельный, детальный разговор объединил их всех. И Костров разговорился, увлекся, видимо, ему легче было о химии говорить по-немецки. Давлеканов почувствовал в нем ученого, досада от утреннего разговора немного остыла.

Когда они, очень довольные встречей, вышли на улицу, Краус сказал:

— До обеда остался час. Хотите, я поведу вас в магазин марок? Ведь вам, доктор Кострофф, нужны марки для вашего сына? Мне это доставит большое удовольствие. Я ведь старый филателист. Ах, наклеивать марки! Это ни с чем не сравнимо! Когда, приняв ванну, в домашних туфлях, я направляюсь в кабинет, жена знает — меня не надо тревожить. И я беру лупу, и погружаюсь в мои альбомы, и я путешествую, и я разгадываю тайны… До боли в глазах я разглядываю сильно увеличенный угол какой-нибудь марки, гашенной пером, от руки, и я рассказываю себе историю этой марки и того, что происходило в стране, когда она была выпущена, и я представляю себе, что за человек был почтовый чиновник, своей рукой погасивший марку, и я изучаю снова и снова все утолщения и зигзаги подписи… — Краус поднял руку и пошевелил пальцами. — Это лучшие минуты моей жизни!

Краус с упоением рассказывал Кострову о марках мировой известности, баснословной стоимости. Тут были истории с ограблениями и убийствами, как будто дело шло о жемчугах и бриллиантах. Костров с удивлением узнал также, что марки без чего-нибудь (например, без зубцов, без водяных знаков) ценились дороже, так как такие марки выпускались в связи с экстренными событиями.

— Для филателиста не существует мелочей! — говорил Краус.

Давлеканов поглядел на Кострова. У того совершенно изменилось лицо — оно смягчилось и в серых глазах было детское изумление. Как, те самые марки, которых он никогда не замечал, содержат в себе столько интересного?

— А когда я был мальчиком, — Краус повернул разгоряченное лицо к Давлеканову, — и узнал, что марки можно просто так, за простые деньги купить в магазине, я был разочарован. Я думал, что за марками надо охотиться, пускаться за ними в дальнее плаванье, добывать их с бою…

В магазине было темновато. Солидные люди в белых рубашках без пиджаков солидно поворачивались среди темных полированных шкафов, на прилавке были разложены альбомы, прозрачные конверты с марками, на стенах висели застекленные витринки.

Давлеканов опустился в кресло у круглого столика, взял альбом и погрузился в него. А вокруг шумели приглушенные голоса, и в шкафах, на столах, сзади, спереди, с боков хранились несметные неизвестные богатства. Так бы и не уходил отсюда! Кое-что, конечно, можно купить на командировочные деньги, но хотелось чего-нибудь особенного. На особенное не хватит. Краус хлопотал у прилавка, отбирая марки для сына Кострова.

— Я рекомендую вам это. Англия. Колонии. Жирафы. Носороги. Очень красочно. Или вот — Южная Америка. Попугаи. Смотрите, как эффектно! Ваш сын принесет их в школу, и мальчики умрут от зависти.

Давлеканов подошел к прилавку посмотреть, что за марки отобрал Краус, и порекомендовал еще несколько штук. Он представил себе счастливое лицо кудрявого Мишки, который получит это богатство, и улыбнулся.

— У меня с собой тоже есть интересные марки, — сказал он. Марки он захватил на всякий случай — подарить кому-нибудь, может быть, обменяться…

Краус живо повернулся к Давлеканову:

— У вас есть марки? О-о-о, как бы я хотел их увидеть!

— Ну что ж, заходите ко мне после обеда, так через час примерно, я с удовольствием их вам покажу.

— Непременно, непременно, спасибо, и я тоже принесу вам что-нибудь показать…

Они вышли на улицу. Их обдало солнцем и асфальтовым теплом. Костров был очень весел. Он шел в расстегнутом пиджаке, размахивал руками, смеялся… Давлеканова взяла досада. «Ну да, тебе можно веселиться — отказался подписать требование — и никаких отступлений от программы! А мне вот приходится ломать мозги, как тебя обойти. Как же мне прыгнуть через Кострова? Шпринген юбер Кострофф?»

И дома, после обеда, он все думал о том, как же ему прыгнуть через Кострова? Жалко все-таки упускать такую возможность. И вдруг ему в голову пришла шальная идея. Шальная, но что, если… Нет, несерьезно как-то…

А все-таки…

Будь у него побольше времени для раздумья, он бы, наверное, отказался от этой мысли. Но Краус должен был прийти с минуты на минуту. Надо было решаться. Давлеканов решился. Он живо вскочил и стал раскладывать на овальном, орехового дерева столе привезенные с собой марки. Он остановился на одной. Как же ее показывать? Сперва две-три довольно интересные марки, потом, после паузы, сделав вид, что больше ничего нет, выложить ее.

Марка была большая, горизонтальной формы. На белом фоне — густо-карминный рисунок: сигарообразный дирижабль, рядом — фигура рабочего, за ним — улица с уходящими домами. Марка, посвященная визиту дирижабля «граф Цеппелин» в Москву в 1930 году.

Редкая советская марка, без зубцов.

Давлеканов решил взять ее на всякий случай, уж очень подходила по сюжету — русские принимают немецких гостей. Он решил тогда — ну, она уже у меня побыла, обменяю ее на другую. А сейчас ему стало жалко. Нет! Марку нечего жалеть! Если все получится так, как он задумал, то… Тихо, тихо, может и не получиться. Очень хорошо, что марка великолепная. Краус должен не просто закипеть, как чайник. Он должен выплеснуться через край! И тогда Давлеканов намекнет ему…

Давлеканов разглядывал прелестную серию старогерманских марок.

— Да-а-а… — шептал он. — Да-а-а… Классика!

Эти цвета в каталогах носят грубые названия: красный, фиолетовый, синий… Но разве эти тающие, блеклые тона — фиолетовый? Красный? Фарфор! Настоящий старинный фарфор! Вот «фиолетовая» марка. Бледно-сиреневый фон покрыт изящнейшей, тончайшей сеткой, от которой он кажется еще нежнее. В круглом белом медальоне рельефно выделяется белый тисненый орел. Краешек черного нечеткого штемпеля еще больше подчеркивает нежность тона и белизну марки. У Давлеканова есть немецкие марки, но нет альбома. Эта серия могла бы положить начало немецкому альбому, и сколько блаженных часов провел бы он, систематизируя, изучая, и наклеивая эти марки! Он осторожно, ногтем приподнял одну марку, чтобы посмотреть водяные знаки. Краус тут же подал ему пинцет и лупу.

«Нет, это невозможно. Не могу же я держать эту серию в руках и вот так, за здорово живешь, отказаться от нее!» — Давлеканов взглянул на Крауса и понял, что тот давно с нетерпением ждет, что же ему покажет Давлеканов.

— Вот что я хотел вам показать. — Он быстро разложил на столе те марки, не самого высокого класса. Краус сквозь лупу посмотрел их. Он был заинтересован. Он разглядывал марки, говорил об отдельных деталях…

Давлеканов небрежно протянул ему прозрачный конверт.

— Тут у меня еще кое-что!

Осторожно, пинцетом вытащил Краус марку, положил ее на стол и, заложив руки за спину, нагнулся над ней. Потом в одну руку взял лупу, другой стал дергать себя за разрез на пиджаке.

— О-о-о! — произнес он, наконец, разогнувшись. — Эта марка… — он пошевелил пальцами, — эта марка, она стоит того, чтобы я отдал вам за нее всю серию, которую принес. — Краус выжидающе смотрел на Давлеканова. «Он готов, — отметил тот про себя, — и я вот сейчас, сию минуту, должен задушить в себе филателиста и рискнуть карминовой маркой, а также „фарфоровой серией“! Может быть, я потеряю и то и другое и ничего не получу взамен». Давлеканов прошелся по комнате, взглянул на зеленую печку, остановился, перед Краусом, заложив руки в карманы.

— Нет, — медленно проговорил он, — я не буду меняться!

— Но почему?

— Я подарю ее вам.

— Я не могу, — прошептал Краус, — принять этот подарок, мои жизненные правила мне не позволяют.

— Нет, нет… Я теперь не так уж увлекаюсь марками. Вы доставите мне большую радость, если согласитесь ее принять.

— Но скажите, скажите тогда, что бы могло сделать вас счастливым?

— Я уже достаточно взрослый человек, — сказал Давлеканов. — Ну, что бы могло сделать меня счастливым? Разве что два-три килограмма того вещества (он назвал формулу), которое вы принесли мне в маленькой бутылочке. Кстати, я так и не спросил вас, для какой цели оно изготовляется в Германии?