Самуил Гордон - Избранное
Не потому, что ему нечего было ответить, молчал Алик. Просто казалось странным, что пожилой Вадим Тимофеевич обращался к нему за ответом. Сколько помнится, отец никогда не обращался к нему, как к взрослому. С отцом он всегда чувствовал себя ребенком, а с этим майором с первых же минут почувствовал себя взрослым. Сейчас Алика не удивило бы, если бы майор спросил, каково его мнение о директоре, о доцентах, даже о профессорах.
Вот почему, когда Вадим Тимофеевич показал на обнесенный высокой оградой особняк с широкими занавешенными окнами, Алик понял, что майор не столько стремится показать ему, где последние годы жил знаменитый скульптор, сколько хочет обратить его внимание на высокий забор. Алик в этом убедился, когда Вадим Тимофеевич на углу Южинского переулка остановился возле узкого трехэтажного дома с желтыми облезлыми стенами и продырявленным деревянным козырьком над входом. Тусклая лампочка освещала узкие искривленные каменные ступени, уводившие вверх. На свежем, нетронутом снегу у входа стояли два цветочных горшка. Вадим Тимофеевич шире открыл дверь и остался стоять, как солдат на карауле.
— По этим ступеням поднимался Владимир Ильич. Нигде это не указано, но об этом помнит народ. Вы здесь у входа всегда найдете цветы. Их приносят жители переулка. Вскоре на доме будет висеть и мемориальная доска, уже есть решение.
По узкому Южинскому переулку мимо трех- и четырехэтажных домов, напоминающих башни средневековых крепостей, Алик шел тем же сдержанным шагом, каким впервые вошел через Боровицкие ворота в Кремль. Шел и тихо повторял про себя: «Этим же тротуаром шел Ленин. Мимо этих домов, под этими же окнами проходил Ленин…» Алик уверен, что и тогда был такой же спокойный вечер, такое же высокое синее небо.
— А вот и моя, так сказать, резиденция, — широко распахнув узкую наружную дверь трехэтажного кирпичного домика в соседнем Палашовском переулке, произнес Вечеря. — Да, чуть не забыл, что мы с вами принадлежим к разным поколениям. Наше поколение привыкло к обыкновенной водке, а вы, вероятно, пьете только коньяк, да?
— Что прикажете.
— О, в вас уже чувствуется военная косточка. Ну, если так, шагом марш!
И словно соревнуясь, кто кого, побежали они вверх по узкой извилистой лестнице, чуть покачивавшейся под их ногами.
XIX
Чистить картошку Алику не пришлось. На кухне уже хозяйничала Таисия Андроновна, жена Вадима Тимофеевича, за несколько минут до них пришедшая домой.
— Э, дорогая, ты же отбиваешь у нас хлеб, — сказал Вечеря жене, появившейся в дверях кухни в коротком пестром фартуке, с полуочищенной картофелиной в руке. — А я обещал попотчевать нашего гостя приятным занятием — чисткой картошки. Не узнаешь его? Ведь это же сын Веньямина Захарьевича, именинник, Алик.
Алик приветливо поклонился.
— Вы у нас, кажется, в первый раз?
— Знала бы ты, Таисинька, как мы голодны…
— Дать вам пока перекусить?
— Перебить аппетит? Э, нет! Столько терпели, потерпим еще немного. Как полагаете, Александр, Александр… Веньяминович? Склероз! — И, пропустив гостя в переднюю комнату, Вадим Тимофеевич спросил у жены: — Где же это Леня, Валентин? Насколько мне известно, рабочий класс не очень привержен к собраниям, заседаниям и совещаниям, как вы…
— Кто это, уточните, «вы»?
— Мастер, дорогая моя, уже не чистый пролетарий, а некая помесь — полупролетарий-полуинтеллигент… Во всяком случае, когда ни звоню, никогда не застаю тебя в цехе — то на заседании, то на совещании…
— Или в магазине.
— И конечно же забыла купить коньяк.
— Коньяк?
— Я вас предупреждал, — Вечеря обратился к Алику, смотревшему на него изумленными глазами, — что у меня очень отсталая семья. Подумать только — не знать, что нынешнее поколение пьет исключительно коньяк, и только «четыре звездочки»…
— Товарищ майор…
— Знаю, знаю, вы человек дисциплинированный, воспитанный, так сказать, в военном духе и будете пить все, что прикажут.
— Вадим Тимофеевич…
Таисия Андроновна вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, дав этим знать мужу, что ему незачем притворяться. Он может разговаривать с гостем, отбросив напускной шутливый тон.
Но двухкомнатная квартира была так построена, что как бы тихо ни говорили в дальней комнате, слышно на кухне. И Таисию Андроновну очень удивило, что беседа там продолжалась в том же тоне, что и прежде. Но она слишком хорошо знала своего Вадима, чтобы дать ввести себя в заблуждение и поверить, что без всякого умысла зазвал он к себе сына Веньямина Захарьевича, что просто пригласил его на обед. Уж не произошло ли что-нибудь между Вадимом и полковником? Мысль, что Вадим мог пригласить Алика с целью выведать у него что-то, была ей неприятна, и она заставила себя больше не думать об этом.
— Не представлял себе, что вы живете в такой квартире, — сказал Алик, когда Вадим Тимофеевич ввел его во вторую комнату с маленьким узким окошком и прикрепленными к стене добавочными батареями, от которых тянуло прохладной сыростью.
— Вы считали, видимо, что у нас уже все живут в новых домах.
— Нет, но…
— Как можно, хотите вы сказать, чтобы майор, бывший фронтовик, да к тому еще секретарь парткома, жил в квартире с темной кухней, без ванны, не имел хоть маленького кабинета. — Вечеря положил Алику на плечо руку и подвел к окошку, выходящему во двор: — Видите, в каких хибарах еще живут люди? Какое же право я имею требовать другую квартиру, когда люди, сами видите, еще живут в подвалах… Эх, черт побери! Переселить бы в подвалы эти, хоть ненадолго, кое-кого из тех, кто занял лучшие дома и никогда сюда не заглядывает!
— В наш дом во время войны попала бомба, — словно чувствуя себя виновным в том, что они живут в новом доме, произнес Алик.
— Кто говорит о таких, как Веньямин Захарьевич? Фронтовики заслужили, чтобы их поселили в дворцах. Я говорю о тех, кто настроил замки с башенками на крышах, украсил дома затейливыми балконами, лоджиями, галереями, мраморными воротами и еще черт знает чем. А к чему понадобилось строить подземные дворцы вместо обыкновенных станций метро, как это делают сейчас? Строить под землей дворцы, когда люди еще живут в подвалах! Рассказывают, что, когда директор какого-то нашего не очень большого завода ввел к себе в кабинет иностранного предпринимателя и спросил, нравится ли ему кабинет, обстановка, тот ответил: «На наших предприятиях вы таких роскошных кабинетов не встретите. Нам, когда мы строим, приходится выкладывать деньги из своего кармана. Вы же строите не за свой счет — почему вам не позволить себе такую роскошь?» Нет, не все, видимо, поняли, какое значение для нашей страны и для всего мира, да, для всего мира, имеют последние постановления нашей партии.
Алик смотрел на Вадима Тимофеевича широко раскрытыми глазами — никто еще никогда с ним так не говорил. Когда он, бывало, перелистывая в отцовском кабинете тома энциклопедии, натыкался на биографии революционных деятелей, писателей, путешественников, военных, ученых, ставших знаменитыми в возрасте двадцати с лишним лет, ему как-то никогда не верилось, что он уже достиг восемнадцати… Всякий раз казалось, что между ним и ими разница в возрасте так велика, что ему еще пока рано над чем-нибудь задумываться. И вот он сегодня впервые почувствовал себя восемнадцатилетним. Вадим Тимофеевич вдобавок подчеркнул это своим вопросом:
— Вы согласны?
С нескрываемым оживлением Алик ответил:
— Конечно, но не во всем…
— Любопытно!..
— У нас в классе был ученик — Егозин, Сережа Егозин…
— Перейдете, быть может, сюда, — послышался из соседней комнаты голос Таисии Андроновны, — обед на столе!
Во время обеда Таисия Андроновна обратилась к Алику:
— Простите меня, пожалуйста, я перебила вас. Вы, кажется, хотели что-то рассказать о каком-то ученике из вашего класса…
— О Сереже Егозине? — Алик на мгновение задумался. — Вот скажите, правильно, что такие, как Борис Логунов, настоящий москвич, живет в коммунальной квартире, да еще в плохой комнате, а Егозины, приехавшие в Москву только после войны, живут в отдельной квартире со всеми удобствами?.. За что это им полагается?
— Кому — «им»? — спросила Таисия Андроновна.
— Ну, тем, что наехали в Москву во время войны, после войны… Поселились в подвалах, в бараках, а теперь получают квартиры в первую очередь.
— А кому, например, вы предложили бы давать новую квартиру в первую очередь?
— Кому? Москвичам, конечно. Борька Логунов родился в Москве — ему и полагается квартира в первую очередь. Почему вы должны жить в плохой квартире, а Егозин…
— Мы тоже не москвичи. До войны жили в Комсомольске-на-Амуре…
