Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
23
— Мы пробыли в Ташкенте все лето. Наступила осень. Строительные работы в пострадавшем от землетрясения городе все больше входили в график, и аварийные бригады решено было отозвать. Я узнал это из телеграммы Кочергина начальнику строительно-монтажного управления. И, когда я узнал, у меня все в голове смешалось: было радостно от сознания того, как много мы сделали для города, и грустно от близкого и неизбежного расставания. Когда я увидел Ташкент впервые — тем апрельским вечером, — город был весь испятнан язвами развалин. Повсюду горы кирпича, из которых торчали балки и белела штукатурка обвалившихся стен. Теперь Ташкент снова ожил: вдоль улиц высились целые кварталы новых домов, тротуары полны народа, и было трудно поверить, что каких-нибудь пять-шесть месяцев назад тут стояли заборы, скрывавшие от глаз беду.
Горсовет устроил нам торжественные проводы. В том же самом театре, где я увидел Халиму в трауре, собрали всех нас — строителей. Подарки, награды, речи… Потом среди других передовиков меня пригласили на прием, вроде сегодняшнего. Только наш капитан устраивал прием (вы можете со мной не согласиться, но я говорю, что думаю), наш капитан устраивал ужин бездельникам, а горсовет — труженикам.
— Ну, зачем же так резко — бездельникам? — запротестовал я робко. — Вы и себя причисляете к ним?
— И себя! — упрямо не соглашался Иван Васильевич. — Что мы, туристы, за месяц сделали? Ровным счетом ничего! Глазели, мешали пешеходам на улицах городов — вот и вся наша работа. Ташкентский же горсовет устраивал прощальный ужин работягам, которые подняли город из руин. На приеме были самые лучшие строители.
Была и Халима. Неделю назад из Москвы привезли Рахима. Зрение у него уже восстановилось, но он ходил еще в защитных очках, предохранявших глаза от чрезмерно яркого света. Но что очки по сравнению с прошлой бедой?!
До Ташкента я мало знал узбеков. Они мне казались чуточку замкнутыми, чуточку наивными. За время, проведенное в Ташкенте, я полюбил их. Гостеприимству их можно лишь удивляться. И сегодняшний наш ужин хорош, ничего не скажешь. Но в Ташкенте — вот это да! Столы ломились от фруктов: дыни, яблоки, виноград. А вина, вина было!
Я почему-то считал, что на Востоке на такие вечера женщин приглашать не принято. К удивлению моему, женщин было много. Среди них блистала Халима. В черном вечернем платье, с ожерельем, которое очень шло ей. Косы свои она расплела и уложила волосы в высокий пучок, как тогда, в Тромсе, на конфирмации. И одно лишь воспоминание о том дне делало ее мне ближе. Не скрою, я очень ревновал ее. Она была слишком известна в городе и слишком красива, чтобы быть в тот вечер со мной. Да я и не мечтал об этом. Я был со своей в а т а г о й, как она говорила. Работяги, понятно, к вину равнодушны, а водки на таких приемах почему-то всегда мало выставляют. Ребята мои з а к о с и л и посудины три с другого стола и с этим резервом чувствовали себя спокойно. После первого же тоста, вот как и сегодня, все загалдели. У каждой бригады за каждым столом свои тосты. Подошли украинские хлопцы, волгоградцы — те, что все лето носились со своим объемным домостроением, и пошло: чокались, выпивали за то, чтобы не расставаться надолго. Мы еще галдели, выкрикивали тосты, обнимались с друзьями, как вижу, от дальних столов к нам идет Халима. У меня рюмка чуть было не выпала из рук — так я обрадовался. Думаю, пусть хоть один-единый миг, но она постоит со мною рядом. Больше мне ничего не надо — лишь бы словом на прощанье обмолвиться. Только что это?! Халима не одна идет, следом за ней сквозь толпу, заполнившую проходы меж столами, идет Умаров. Идет осторожно, бочком, опасаясь расплескать рюмку с вином. Знал Гафур Султанович, кого взять себе в проводники!
— Иван-н! — сказала Халима, подойдя к нашему столу. (Она всегда произносила мое имя с твердым «н-н»). — Вот Гафур Султанович хочет с тобой особо попрощаться.
— А ты? — шепнул я и взял ее за руку.
Лицо ее разом посерьезнело, и я понял, что разгадал ее какую-то тайную мысль.
— Потом… проводишь меня… — Халима высвободила свою руку и слегка поклонилась подошедшему к нам Умарову.
Гафур Султанович был очень важен: в черном костюме, при орденах. К удивлению своему, я увидел у него и боевые награды и понял, что Умаров воевал. Он подошел, и я, подражая Халиме, тоже слегка поклонился ему и сказал:
— Милости просим, Гафур Султанович!
— Я Халиме сказал, — заговорил Умаров быстрым говорком с характерным узбекским акцентом. — И вам хочу сказать: обид чтоб не было! Чокнемся, выпьем на прощанье.
— Э-э, нет! — сказал я. — Так не пойдет, Гафур Султанович! По русскому обычаю, расставаясь, пьют водку. А у вас в рюмке квас.
— Зачем квас?! Вино! На ночь водку тяжело.
— Ничего, раз в жизни можно и покряхтеть. Ради такого случая… — Я взял из набора чистых рюмок, стоявших на салфетке с краю стола, две рюмки поменьше и налил в них водки. Одну подал Халиме, а вторую Умарову.
Пока я наливал, Халима приготовила закуску, и мы выпили все разом за нашу дружбу. Умаров постоял, но закусывать не стал — спешил вернуться к столу начальства. Однако, судя по всему, он не хотел уходить один — ждал Халиму. Она, пригубив рюмку водки, отставила ее и, взяв в руки горшочек с грибами, принялась за еду.
На помосте, возвышавшемся посреди зала, заиграл оркестр. Значит, прием был устроен по высшему классу. Хороший оркестр, балетные номера, народные песни. Поскольку на помощь городу приехали строители со всех концов страны, были приглашены самые лучшие певцы из республик. Веселье вовсю! Гляжу, бригадир из Киева, чубатый парень по фамилии Загорулько, подвыпивший, конечно, размахивает возле помоста руками, ругается. Что такое? Оказывается, он недоволен тем, как ему к а ж у т ь гопака. Товарищи по бригаде уговаривают его, чтобы он не шумел. Но Загорулько не послушал их, вышел на помост и пошел, и пошел — сначала медленно, потом как заносится, да с присвистом, с прибаутками. Тут кофе и мороженое с орехами разносят, но никто не спешит взять из рук официантов ни чашек с дымящимся кофе, ни вазочек с мороженым. Все сгрудились вокруг помоста, кричат, подбадривают танцора, аплодируют… Загорулько плясал, пока не устал. Остановился, чуб свой откинул назад, оглядывается и, знать, никого не видит.
— Молодчина, Василь! — кричат ему.
Оркестр подождал, пока Василь сойдет с помоста, и спустя какое-то время заиграл узбекский танец. Кто-то крикнул:
— Халима! Попросим Халиму!
Загорулько помог Халиме
