Валерий Брумель - Не измени себе

Я поставил на стол мохнатую дворняжку с аппаратом на задней правой ноге.

— Подойдите сюда кто-нибудь, пожалуйста.

На сцену поднялся солидный пожилой мужчина.

Я попросил его:

— Попробуйте определить, насколько нога в аппарате длиннее остальных?

Он чуть отошел, прищурился. Наконец сказал:

— Сантиметров на десять!

— На восемь! — поправил я его.

По залу прокатилась легкая волна изумления.

— Спасибо, — поблагодарил я мужчину.

Он вернулся на свое место.

Из ящика я извлек вторую собаку.

— Вот еще пример. Взгляните, пожалуйста, внимательно на ее переднюю лапу.

Публика опять заволновалась, зашумела — лапа была очень сильно искривлена, причем не внутрь, а наружу.

Я сказал:

— Ни длинная, ни кривая нога, как вы понимаете, собаке не нужна. Я сделал это лишь для того, чтобы мои эксперименты были более убедительными и доказательными.

Совершенно неожиданно раздались аплодисменты. Переждав их, я указал на развешанные чертежи.

— Все это удалось мне совершить посредством моего аппарата. Конструкция его не очень сложная. При желании с ним может ознакомиться каждый. Однако не следует думать, что только одно наложение аппарата на конечность уже гарантирует успех. Главное достоинство аппарата заключается в том, что, помимо прочного удерживания отломков костей относительно друг друга, он позволяет регулировать «костеобразование». Гипс такой возможности не дает.

В общем, собранию ученых я выложил все, что знал о своем методе. В конце доклада выразил огорчение, что мне не разрешают использовать аппарат при лечении людей и, более того, до сих пор, а прошло уже около года, как аппарат был отправлен на утверждение, я не получил на него авторского свидетельства. Подобное отношение к новому методу мне непонятно.

После доклада мне устроили бурную овацию.

Такого в моей жизни еще не случалось.

Через день мне позвонил Четвергин и попросил срочно явиться в министерство.

Когда я приехал, он и Гридин наперебой принялись поздравлять меня. Слушая их, я подумал:

«А кишка-то у вас оказалась тонка. Испугались огласки. Так что давайте подобру-поздорову мое авторское свидетельство».

Что им и пришлось сделать.

Возвращаясь домой, я чувствовал — начинается новая полоса в моей жизни.

Вскоре меня вызвал второй секретарь городского комитета партии Сутеев. Секретарь, коренастый мужчина с умным приятным лицом, крепко пожал мне руку, предложил сесть.

Оказывается, мы встречались — когда-то давно вместе отдыхали в доме отдыха нашей областной больницы. В то время он был инструктором горкома. Меня Сутеев узнал — видимо, вспомнил фокус со шляпой, — улыбнулся и сказал:

— Никак не предполагал, что вы и есть тот самый Калинников!

Я удивленно посмотрел на него.

Сутеев пояснил:

— До городского комитета партии дошли слухи, что якобы в нашем городе появился некий врач, который сам сделал массу занятных вещей, а ему вроде бы не дают развернуться. — И спросил: — Так или нет?

— Слухи точные, — подтвердил я. — Только вещ мои не занятные, а насущно необходимые.

Секретарь улыбнулся и спросил:

— Кому?

— Десяткам тысяч больных!

— Ого! — произнес Сутеев. — У вас и масштабы!

Он обстоятельно расспросил меня о сути нового метода. Особенно второго секретаря заинтересовали цифры, свидетельствовавшие о прямой материальной выгоде моего изобретения для государства.

Сутеев вдруг спросил:

— Чем конкретно вам можно помочь? Не ожидая такого вопроса, я несколько растерялся, неуверенно проговорил:

— Если это возможно… Мне необходима хотя бы одна небольшая палата. Хотя бы коек на десять, где я смог бы применить свои аппараты.

Он спросил:

— И все?

Я кивнул. И напрасно: надо было просить больше.

— А как у вас с жильем? — поинтересовался секретарь. — Вас все устраивает?

Я ответил:

— Да вроде бы. Есть где спать, где книги положить, что еще нужно? Вот, правда, после, видимо, проблема возникнет. Подрастет дочка, я ее заберу к себе — тогда, конечно, тесновато будет… — И тут же поспешно сказал: — Но это не сейчас, года через три.

— Вот и хорошо. Тогда и подумаем. — Сутеев поднялся из-за стола, протянул мне руку и сказал: — Пока ничего определенного обещать не могу. Послезавтра на бюро горкома я доложу о вас и о вашем методе.

Через две недели меня пригласил к себе в кабинет Сытин, раздраженно сказал:

— Занимайте в конце коридора палату на восемь человек и делайте там что вам заблагорассудится. Но учтите — ответственность за вас я с себя снимаю! Официально я заявил об этом горкому партии.

В ответ я только кивнул и вышел.

Заведующего я переносил с трудом, как, впрочем, и он меня. Наша взаимная неприязнь походила на биологическую несовместимость. Как живая клетка не могла контактировать с мертвой, так и я с Сытиным. Кроме преувеличенного мнения о собственной персоне, людей, подобных Сытину, раздражала всякая попытка другого человека поколебать их привычное, заскорузлое мышление. Я знал, что мы с ним не уживемся. Он, вероятно, догадывался об этом тоже.

Как ни хотелось мне попробовать аппарат сразу на самом тяжелом больном, начал я все же с простых случаев. Мое положение было крайне шатко — я не мог позволить себе ни одной неудачи. На аппараты мне по-прежнему приходилось тратить почти всю зарплату. Первыми пациентами я выбрал двух слесарей-точильщиков. Они являлись передовиками труда и хорошими специалистами. Завод металлических конструкций, где они работали, этими людьми дорожил и твердо пообещал мне в счет своеобразной компенсации за успешное излечение своих работников сделать пять комплектов аппаратов. Для меня это было бы большой поддержкой.

С людьми сразу возник ряд сложностей.

Во-первых, все они боялись одного лишь вида моего аппарата. Во-вторых, железные спицы, которыми я протыкал кость в нескольких местах, вызывали немалую боль. От этого у больных, по их собственным признаниям, возникало жгучее желание тотчас сорвать с себя страшную конструкцию и швырнуть ее в окно. Удерживал их лишь страх испытать еще большую боль.

Однако через неделю, самое большое другую они привыкали к конструкции — аппарат становился как бы частью их тела. Проблема, которая возникла впоследствии, оказалась гораздо сложнее — пациенты упорно не хотели расставаться с аппаратом. Они боялись, что без него уже не смогут ходить, и, когда наступала пора снимать конструкцию, больные прятались от меня. В самом прямом смысле этого слова их приходилось отлавливать.

Однако самая большая трудность состояла в том, чтобы заставить всех своих больных передвигаться на второй или третий день после операции.

Они умоляюще смотрели на меня и отрицатель но качали головой.

Я настаивал:

— Вставайте, вставайте! Берите костыли и поднимайтесь!

Больной в ужасе восклицал:

— Да что вы, доктор! Мне же только вчера сделали операцию!

Я терпеливо убеждал:

— Ну и что же? Температура у вас нормальная.

— Да.

— Вот и вставайте!

Пациент опять ужасался:

— На больную ногу?

— И на здоровую и на больную.

— Так она же сломается!

Я объяснял:

— Не сломается. Ваши костные отломки надежно держит аппарат.

Больной упрямо отнекивался.

И все-таки они у меня пошли. Кто на второй, кто на третий, а самые нерешительные на пятый день. С каждым разом все смелее ступая на ногу в аппарате, мои больные зашагали по палате, по коридорам. Но самой большой победы я добился тогда, когда заставил их играть в волейбол.

Увидев это, Сытин кинулся в горком партии и обвинил меня в дремучем волюнтаризме и в издевательстве над больными.

Ко мне сразу прибыла комиссия из трех человек, среди которых был и Сутеев.

— Вот! — торжествующе показал на моих пациентов Сытин. — Полюбуйтесь!

В это время больные толпились на лестничной площадке, которая заменяла им «курилку», вовсю дымили, с любопытством смотрели на нас.

Одного из них представитель комиссии спросил:

— Когда у вас была операция?

— Неделю назад.

— А с какого времени вы ходите?

— Четвертый день.

Сутеев поинтересовался:

— И что ощущаете? Больно?

Больной усмехнулся:

— А вы как думаете? Если бы вам только что кости Составили? А вообще помаленьку привыкаю.

Позже в кабинете заведующего Сутеев спросил меня:

— В чем заключается необходимость, чтобы ваши больные так быстро вставали на ноги?

Я пожал плечами:

— В сути моего метода.

Сытин язвительно произнес:

— А поконкретнее можно?

Я повернулся к нему, спокойно сказал:

— Лично вам я пробовал объяснять это не один раз. И всякий раз мой метод вас не интересовал.