Мария Глушко - Год активного солнца
Дома Александр Степанович отпаривал в столовой брюки. Юрий смотрел хоккей, взревывал от каждой шайбы. Ирина на кухне сердито стучала тарелками. Ленка ударилась в слезы, не хотела днем спать.
Как их много, подумала Кира Сергеевна.
26
Она заранее знала, что будет именно так: председатель облисполкома усадит ее в машину, повезет смотреть помещение треста, чтобы она лично убедилась — работать там дальше трест не может. Иначе говоря, председатель облисполкома не пожалел времени на эксперимент, который когда-то сама она провела с Мельником. Но Мельник но знал, куда и зачем его везут, а Кира Сергеевна знала. И в этом заключалось ее преимущество. Была — и не раз — в тресте, знала помещение, и почему, собственно говоря, нельзя там дальше работать, если работали до сих пор?
Машина шла сложным маршрутом, петлила по двухэтажным узким улицам, от колес отлегала серая жижа, ударялась о цоколи домов.
Председатель облисполкома сидел впереди, и Кира Сергеевна видела в профиль его неподвижное замкнутое лицо и как часто он поправляет очки в тяжелой роговой оправе.
— Игнату Петровичу я уже говорил: в будущем году освобождается помещение техникума. Все не обещаем, а несколько комнат дадим.
Тришкин кафтан, подумала Кира Сергеевна. Прибавится на одну-две комнаты, а будет считаться, что библиотеку переселили.
Но она промолчала.
— Не согласны?
У него был тихий, глуховатый голос. Глаза сквозь толстые стекла очков казались рассеянными, большими.
— Несколько комнат библиотека имеет и сейчас, — ответила она.
Косой дождь разбивался о лобовое стекло, мокро блестел вдалеке асфальт, из старых водосточных труб сбегали в желобки тонкие вялые струи.
В машине держался вязкий запах резины.
— Не понимаю, зачем наше школьное здание отдавать тресту?
Он сердито ткнул пальцем в дужку очков.
— «Наше», «ваше» — это не разговор, — сказал он. — Все кругом наше.
Кира Сергеевна понимала: если не убедит его сегодня, то не убедит никогда. Другого разговора об этом между ними просто не будет.
— Матвей Иванович, решению облисполкома, когда оно состоится, я, конечно, подчинюсь. Но от этого решение не станет справедливым.
Он посмотрел на нее, сухо спросил:
— Почему вы присваиваете себе право определять, что справедливо, что несправедливо?
— Да потому, что я лучше всех знаю свое хозяйство! Даже — простите — лучше вас!
В ней закипало раздражение — уж если все так окончательно решено, то за каким бесом еду я в этот трест! Напрасная трата времени! Но он не хочет ограничиться словом «нет», он уверен, что убедит меня, и все останутся довольны.
Вот сейчас этот тихоголосый интеллигентный человек, осадит ее вежливо, и она должна будет молча проглотить все. Потому что разговор идет не на равных, а начальника с подчиненным. Но я не проглочу. Что бы там ни было. Как говорят старики, дальше фронта не пошлют. А мой главный фронт — здесь сейчас.
Но председатель только сказал:
— Каждый свое хозяйство знает лучше.
Остановились на окраинной улице, у узкого тротуара.
Между притиснутыми друг к другу двухэтажными домами темнела разбухшая от сырости дверь. Над ней висела малоприметная табличка с облезлыми буквами: «Трест овоще-молочных совхозов».
По крашеным деревянным ступеням они спустились в полуподвал. В коридоре слабо светила пыльная голая лампочка, у печных чугунных дверок стояли черные ведра, пахло углем и теплой сыростью. Двери комнат распахнуты, из них вырывался сухой треск машинок.
Они прошли по гулкому коридору, заглядывая в комнаты. Между низкими окнами в решетках густо втиснуты столы. В одной стучали машинистки, в другой операторы на счетных аппаратах гнали цифры, в третьей столы завалены папками и бумагами. Четвертая, проходная, превращена в коридор, в нее выходили двери кабинетов, стояли платяные шкафы и вешалки.
В маленькой жаркой приемной сидела за машинкой секретарша с сигаретой в зубах и тоже печатала. Рядом со столом темнела расписанная под дуб дверь в кабинет начальника треста со смешной фамилией Дунь.
Кира Сергеевна приуныла. Картина предстала удручающая, она но думала, что здесь так плохо. Бывала тут летом, на окнах пестрели цветы, прохладные комнаты спасали от жары и казались просторнее, не чувствовалось запаха сырости, а пахло дынями, на столе красовалась ваза с грушами…
В воспоминаниях все выглядело по-другому.
Пожилая секретарша не узнала председателя облисполкома, а возможно, не знала его, вопросительно выгнула брови.
— Алексей Саввич у себя? Доложите, пожалуйста: Кротов.
Кира Сергеевна удивилась, что он не вошел сразу, попросил доложить.
Фамилия на секретаршу впечатления не произвела. Она допечатала строку, положила в пепельницу сигарету, встала. Открыла темную дверь, с порога сказала громко:
— К вам какой-то Кротов.
— Что значит «какой-то!» — возмущенно прогудело в ответ, и сразу в кабинете задвигали стульями, к порогу выкатился маленький круглый мужчина с румяными щеками.
— Матвей Иванович, вот неожи-иданность! — пропел он жизнерадостным голосом. — Прошу, прошу!
В кабинете стояли люди, начальник треста, взмахивая короткими руками, быстренько выпроваживал их:
— В другой раз, товарищи! Все, все.
Здесь было жарко и сильно накурено. Хозяин кабинета открыл форточку, опорожнил две пепельницы, собрал и сдвинул на край стола бумаги — все быстро, сразу, одним движением. И озадаченно посматривал на Кротова — видно, старался угадать, зачем пожаловало высокое начальство.
— Не очень помешали вам? — спросил Кротов, и начальник треста замахал руками: что вы, что вы…
— Осматриваем помещение, — Кротов обвел глазами заставленный шкафами кабинет.
Лицо хозяина выразило облегчение, и он сразу стал плакаться: теснота, нет удобств, сырость, вот и топить приходится до начала сезона, негде руки помыть, а ведь работают живые люди, а если начальство из министерства приезжает, от стыда глаза сами закрываются. Он зажмурился, показывая, как плотно закрываются от стыда глаза.
— Я его не здесь, а в совхозе «Большевик» принимаю.
— Кого? — спросил Кротов.
— Начальство. Из министерства.
Они опять пошли по комнатам и кабинетам, Дунь сыпал цифрами: метраж, объем, количество сотрудников. И снова — про начальство, которое негде толком принять.
Кротов молчал, и лицо его было непроницаемо. Кира Сергеевна брела за ним сзади и тоже подавленно молчала. Еще час назад, когда ехали сюда, считала: «Кротов не хочет», «Кротов хочет…» Совсем, как Мельник. А Кротов на своем месте делал лишь то, что должен был. Как и она на своем.
Дунь пошел провожать их, стоял под дождем, прикрыв голову газетой, пока они не отъехали, прощально взмахнул пухлой ладонью.
— Как они там сидят в такой духоте? — сказал Кротов, вытирая платком шею. И вдруг засмеялся: — Чем он хотел нас сразить, так это начальством из министерства. — Посмотрел через плечо на Киру Сергеевну: — Заметили, как часто повторял, что начальство вынужден принимать в совхозе?
Кира Сергеевна промолчала. Сейчас — знала она — последует другой, более существенный вопрос.
— Так что же, Кира Сергеевна, как вам понравился подвал?
Она вздохнула. Потом сказала:
— Там надо ломать перегородки и устроить склад.
— Любо слушать такие слова. А трест куда прикажете?
Зачем он издевается, подумала она.
— В школу. Больше ведь некуда.
— Вот то-то. Живые люди работают. И женщины.
Она увидела, что машина свернула к горисполкому.
— В библиотеку не поедем?
— А надо?
Она вспомнила светлые сухие комнаты библиотеки. И зимой там тепло.
— Пожалуй, нет. Хотя там гибнут книги, в том числе и редкие. И негде принимать читателей, которых более трех тысяч.
Он обернулся к ней, спросил удивленно:
— Неужели так много?
Кира Сергеевна покачала головой:
— Это — если не считать детей.
Он долго молчал, поправляя без конца сползавшие тяжелые очки.
Остановились у горисполкома, Кира Сергеевна собиралась выйти, он удержал.
— Знаете, гибнущие книги меня встревожили. Ведь это трагедия, если книги гибнут. И цифра читателей впечатляет.
— Я не в первый раз говорю об этом.
— Да, но… если честно, я считал это красным словцом.
— А теперь?
— А теперь, когда вы сами во всем убедились, согласились со мной и все же повторили цифру и про книги… Что-нибудь придумаем!
Обещания от хорошего расположения духа, подумала она.
— Слова, Матвей Иванович. — И открыла дверцу. Но он опять удержал ее.
— У меня, как у жены мота, всегда есть что-то в загашнике. — Он похлопал себя по карманам, глаза у него стали веселыми, озорными. — Вот тут и тут. К новому году переселяем архив, например.
