Илья Лавров - Галя Ворожеева
Но все это сегодня не радовало, на сердце было пасмурно: Виктор уходил в армию. Значит, теперь они расстанутся уже навсегда. У Гали все-таки теплилась смутная надежда как-то преодолеть разрыв, но теперь, когда Виктора не будет два года… Она поступит в институт, у нее начнется своя, студенческая, жизнь. А Виктор… Кто знает, где он будет после армии? Да и вообще, какие у него чувства к ней? Он до сих даже поговорить с ней не пытался. Точно это она его обманула. Да у него и не было большого чувства. Он просто увлекся на некоторое время, и только. «И нечего тешить себя какими-то ожиданиями, надеждами. Не удалась любовь, и это нужно прямо сказать себе. И стиснуть сердце, проявить волю и твердость. Не жалкий же я цыпленок, чтобы не совладать с собой. Не забывай, что он унизил тебя, осмеял тебя», — внушала она себе и гнала все эти мысли о Викторе, старалась сосредоточиться на работе, на окружающем, которое всегда любила и понимала…
Галя приволокла будку к круглому березовому колку за селом, возле фермы; так рядом с багровой бояркой возник домик.
Отцепив трос, она поехала к обширному кукурузному полю. Подкатив к нему, заглушила мотор, спрыгнула на землю. У края поля собралось с десяток грузовиков. Три красных комбайна, спаренных с оранжевыми тракторами, заняли свои места. Галя увидела, как дядя Кузьма, степенно разглаживая усы, с удовольствием оглядел это поле. Да и было на что посмотреть! Кукуруза вымахала в рост человека. Ее длинная, узкая листва шуршала, словно кожаная. Стройные растения прижимали к стволам спеленатые початки, как матери прижимают к груди детей.
Галя понимала состояние Кузьмы Петровича. Она и сама, дочь хлебороба, чувствовала торжественность и значительность этой минуты. Вот оно, подошло время, когда щедрая земля отдаст хозяину свои дары. Кузьма Петрович забрался в кабину и резко запустил могучий мотор.
Оранжевый трактор зарокотал, повлек за собой комбайн, и тот врезался в кукурузные заросли. Завертелось мотовило, бросило крыльями пышные растения на транспортер, ножи подсекли их, транспортер подхватил и понес вороха стеблей и листьев в гремящий барабан, там их изрубило, и сечка хлынула зеленым водопадом из длинной квадратной трубы, что задралась над идущим сбоку грузовиком. На конец трубы, в которой бежала транспортерная лента, был надет брезентовый рукав. Он не давал сечке разлетаться в разные стороны. Галя посмотрела на комбайн сзади, и он показался ей похожим на какое-то допотопное животное с длиннющей шеей и с трепыхающейся торбой на добродушной морде. Галя побежала и глянула на комбайн сбоку, и теперь он показался ей диковинным орудием с квадратным стволом. Орудие выбрасывало из ствола зеленые клубы сечки. Галя засмеялась.
Пух, семена, обрывки листьев облепили комбайн. За ним оставалась полоса пеньков. Свежо и сильно запахло размолотой зеленью. Кузьма Петрович высунулся в окошко из кабины и напряженно следил за ходом комбайна, а невидимые руки его там, в кабине, то и дело передвигали тугие рычаги.
Вот кузов наполнился, и грузовик засигналил, отошел, дав место другому. Отвалили грузовики и еще от двух комбайнов. Над кузовами возвышались пухлые, вздрагивающие холмы сечки.
Галя проворно забралась в кабину своего трактора и, охваченная общим азартом, погнала его к колку, где закладывался силосный бурт. Когда она приехала, машины уже разгрузились и Шурка на тракторе с бульдозерным навесом расталкивал кучи, уминал их, делая широкое круглое основание для бурта-кургана. Галя принялась помогать Шурке. Чем сильнее умнешь сечку, тем быстрей силос закиснет и тем лучше он сохранится.
Вместе с Шуркой и Галей работали тетя Настя с Тамарой. Людей не хватало, и Копытков приказал закрыть парикмахерскую.
Тамара сидела около будки, которую приволокла Галя. Здесь же располагались и весы. На них Тамара взвешивала каждый грузовик. Машины были из города, и шоферам платили с выработки. Тетя Настя же указывала, куда сваливать сечку. Откинув задний борт, она цепляла за Галин трактор выглядывающий из-под сечки трос, Галя посылала машину вперед, и из кузова бурлящим валом скатывалась сечка. Ее выгребала плаха, к которой был привязан трос…
Приходили грузовик за грузовиком, вываливали сечку, и трактора с рычаньем набрасывались на нее.
Из-за рощицы выскочил газик: приехали Перелетов и парторг Камышов.
Уборка в последние дни все ширилась и ускорялась. Люди работали с семи утра и до темноты. Не знали отдыха и директор с парторгом. Их газик пылил по всем дорогам. Они появлялись то на кукурузном, то на пшеничном полях, то на току, то на машинном дворе или на закладке силоса. Вот и сейчас Перелетов и Камышов обошли основание бурта, рассматривая сечку. Галя, работая, поглядывала на них. Перелетов показал Камышову на ее трактор и стал что-то говорить. Громоздкий, все давящий, почти нелепый в кабинете, где стулья и столы рядом с ним казались стульчиками и столиками, здесь Перелетов был обычным, даже красивым, под стать просторам полей, раскидистым березам и рокочущим тракторам.
Понаблюдав за ее, Галиной, работой, Перелетов вдруг махнул рукой. Галя остановилась. Он забрался в кабину, почти заняв всю ее и притиснув Галю к стенке. Старый тракторист, он сразу же взялся за рычаги.
— Ну, как работается? — спросил Перелетов, загоняя трактор на пухлую сечку.
— Стараюсь, — Галя улыбнулась.
— Слышал, слышал. Молодец! Не раскаиваешься, что села на трактор?
— Что вы, Сергей Сергеич! — прокричала Галя, стараясь, чтобы рев трактора не заглушил ее слов. — Да ведь это же… Мне очень нравится работать на тракторе, в поле. — Стиснутая, Галя и ворохнуться не могла. Директорское ухо склонялось прямо к ней.
— Правда-правда, Сергей Сергеич! — прокричала она в него. — Я, например, не могу представить себя в канцелярии. То ли дело — в поле!
Перелетов остановил трактор, чтобы он не мешал говорить и слушать, выщипнул несколько ягодок из рябиновой кисти на смотровом окне, пожевал их, не морщась, с удовольствием.
— Видишь ли, Галя, мы не всегда уважительно относимся к своему делу, — мягко заговорил Перелетов. — Вернее, не то чтобы неуважительно, а как-то очень буднично, приземленно, что ли. А ведь мы — ты только подумай! — мы даем хлеб. Мы кормим людей. Да разве можно говорить об этом, как некоторые говорят: «Мы вкалываем… ишачим… мозолимся»… и как там еще болтают сами себя принижающие! Ты поняла меня?
— Конечно, конечно, — закивала Галя.
— Ну, вот и ладно! Вот и работай.
Он помедлил некоторое время и вдруг двинул рычагами. Трактор рванулся вперед, а директор, перекрывая его рокот, весело громыхнул:
— А парни тебя не обижают?
— Да нет, Сергей Сергеич! — Галя улыбнулась.
— Ты вот что! Ты палку заведи. Начнет кто приставать, так палкой его по спине.
И они оба засмеялись…
Через два дня здесь был уже настоящий курган. Галкин и Шуркин тракторы то взбирались вверх, то сползали вниз. Шурка своим бульдозером все гнал и гнал сечку вверх. Трактор Гали наваливался на новые вороха, ровнял их; он елозил из стороны в сторону, курган пружинил, из-под него вытекали выжатые ручейки сока. Гусеницы трактора были тоже мокрые, облепленные зеленой сечкой. В кабине приятно пахло размятой зеленью, а глаз радовала кисть рябины на смотровом стекле. Грузовики все лезли и лезли на бурт, утопая колесами в зелени.
Галя, краем глаза следя за Шуркой, чтобы не столкнуться, то валилась вперед, спускаясь вниз, то опрокидывалась назад, взбираясь на крутую вершину. Она поднималась выше колка, и перед ней с бурта распахивалась даль…
После полудня прикатил запыленный автобус с горячим обедом. Галя и Шурка съехали с вершины, остановили тракторы. С поля пригромыхали грузовики, привезли комбайнеров; подъехала передвижная ремонтная мастерская с Сараевым.
Галя побежала в рощу, там она поела спелой боярки, наткнулась на ярко-красную костянику, с удовольствием пососала ее. Кругом березы стояли еще зеленые, но на каждой уже появилась большая, вислая, ярко-желтая ветвь. И Галя подумала, что вот так и у человека среди черных волос объявляется седая прядь.
А низом лилось и горело рыжее: папоротник первым сдался осени. Да и боярка уже уступила, стала багряной. Осот покрылся пучками пуха.
Галя услыхала шорох — это из папоротника выпрыгнул заяц и медленно поскакал в кусты. Потом, громко захлопав крыльями, сорвались с березы два косача. Милым все это было Гале. Но сердце ее сверлило и сверлило: «Скоро уедет, скоро уедет».
До Гали донесся хохот. «Наверное, Шурка всех потешает», — подумала она и вернулась к будке. На поляне, около будки, в ведре пылали сучья, и этот необычный костер показался ей похожим на красный, трепещущий под ветром букет.
