Федор Абрамов - Две зимы и три лета
У Михаила прошел запал срезаться с председателем, и, когда Першин начал снимать с него стружку, – забыл, сукин сын, кто виноват? – он только перекатывал на лбу кожу да косил глаз в сторону уполномоченного: скоро ли тот трахнет по нему из своей крупнокалиберки?
А трахнет обязательно, думал он. Не может не трахнуть, потому что он, Михаил, тоже значился в списке Оси-чахоточного. Правда, с их семьи мясоналог был со скидкой – двадцать килограммов, – но овцу придется отдать. Это давно всем ясно, даже Татьянке ясно. И казалось бы, так: сдавай скорее ее к дьяволу, лишний килограмм сена корове останется. Ведь все равно она не твоя. А нет, не сдаешь, до последнего тянешь.
– К утру чтоб зерно было в полной кондиции! – распорядился Першин. – Сам повезешь. – И при этом надул грудь, расправил гимнастерку под ремнем с медной, до блеска начищенной звездой. Маршал! На войне не был, так хоть теперь покомандую.
Выход был один – развезти зерно по печам колхозников. Так делали во время войны.
Первый мешок Михаил завез к Степану Андреяновичу – тут надежно. Один мешок он высыплет к себе, еще мешок можно к Марфе Репишной. А остальные два? В первый попавшийся дом не завезешь. За ночь так может усохнуть – полмешка не соберешь.
Как раз в это самое время у Нетесовых в избе прорезался огонек, и Михаил, наматывая на колеса свежий, нетронутый снег, свернул к их дому.
– Печь свободна? – спросил он, просовывая в дверь голову.
– Не видишь? – Марья, черная, как лихорадка, с горящей лучиной в зубах, снимала с печи сноп ячменя. Изба на время была превращена в овин.
Хозяин, судя по стуку, был на повети. Михаил решил поговорить насчет Лизки. Илья, как и в прошлом году, был назначен бригадиром на Ручьи. Пускай-ка возьмет сестру себе на заметку.
В темных сенцах на ощупь отыскал лесенку, поднялся на поветь.
Картина была знакомая. Илья при лучине, которой светила старшая дочка, обмолачивал сноп.
– Ну, как усовершенствованный комбайн? – беззлобно пошутил Михаил.
– Да, комбайн. – Илья повертел в руках отполированный до блеска цеп. – Я этим комбайном знаешь когда действовал? – Подумал – зря слова не скажет. – В двадцать седьмом.
"А мы всю войну так", – хотел было сказать Михаил, но смолчал.
Илья зашарил по карманам гимнастерки. Дырочки на груди еще светлые, не потемнели: больше года звенел своими доспехами.
– Валентина, – кивнул он дочке, – сбегай-ка за табаком.
– У меня есть, – сказал Михаил.
Но покурить не пришлось. На поветь втащилась Марья с новой партией сухих, пахучих снопов, и Илья застучал цепом.
О том, что надо было сказать Илье насчет Лизки, Михаил вспомнил, уже садясь на телегу. Но ему предстояло еще устроить два мешка, а кроме того, он был голоден как собака – с утра ничего не ел. И он махнул рукой. Пускай-ка она сама держится на своих ногах. На подпорах далеко не уйдешь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1Провеяв деревянной лопатой жито, Илья сгреб его в кучу, подмел веником вокруг – каждое зернышко выковырял из щелей меж половиц, – потом снял со стены большую берестяную коробку. Коробка, если насыпать ее с краями, весила ровно двенадцать килограммов. Но все же он не стал полагаться на мерку: каждую коробку взвесил на безмене. И так до трех раз. Затем еще отвесил пятнадцать килограммов. Домашний мешок, длинный и узкий, наполнился под завязку. Это налог.
Остальное зерно он ссыпал в кадку.
Хлеб на своем участке у них родился неплохо: поле у болота и жарой не прихватило. Но они начали есть его еще в первых числах августа и за два месяца основательно ополовинили. И сейчас, заметая остатки зерна, он думал о том, как будет жить Марья с ребятами эту зиму. Правда, сколько-то должны дать на трудодни, а трудодней они с Марьей выработали порядочно. Ну а вдруг ничего не дадут? Юг, по слухам, выгорел начисто – откуда-то должно государство брать хлеб.
Илья запер ворота на деревянный засов, затоптал огарок и спустился в избу.
Сыновья уже спали – убегались за день, – а Валя, его любимица и помощница, готовила уроки.
– Ешь! – рявкнула Марья на ребенка, которого кормила грудью. – Она, дьявол, зубов нету, а кусается – всю грудь мне искусала.
Ребенок заплакал.
– Ну еще! Поори – давно не орала. Мати с тобой и так света белого не видит.
Да, ребенок их связал. Когда забеременела жена, Илья обрадовался – давай еще одного солдата, а теперь хоть бы и вовсе его не было. Марье даже со скотного двора пришлось уйти.
Он сполоснул руки из рукомойника, достал со шкафа свою домашнюю канцелярию – берестяную плетенку с крышкой.
– Ну-ко, доча, пусти отца к столу.
В плетенке хранились разные бумаги: обязательства на поставку государству мяса, картофеля, зерна, яиц, шерсти и кожи, извещения на сельхозналог, самообложение, страховку, квитанции об уплате налогов. Еще тут были его довоенные грамоты за ударную и стахановскую работу на лесозаготовках, военный билет – запас первой очереди, старые довоенные билеты – осоавиахимовский, мопровский, стопка денежных переводов, которые он посылал домой с фронта – все до единого сохраняла Марья, – и орденские книжки. Сами ордена и медали лежали тут же, на дне плетенки. О них теперь он редко вспоминает, разве в такие вот минуты, когда разбирает бумаги, ну и еще когда на улице ветер: холодит, будто шилом тычет в проколы на гимнастерке поверх карманов.
Первое время Илья совал бумаги куда придется: в шкаф с чайной посудой, на полку, за рамки с карточками. А потом увидел – надо наводить порядок, иначе запутаешься. Да и люди подсказали: у каждого теперь своя канцелярия. На слово не верят. Слово, как говорится, к делу не подошьешь. Вот он и завел эту плетенку – специально смастерил нынешним летом на сенокосе.
Надев очки, Илья начал раскладывать бумаги. Одни бумаги, сшитые по углу суровой ниткой, он положил слева от себя – это квитанции и расписки, по которым уплачено. Другие – по ним надо платить – справа. Из этих, последних, бумаг он, в свою очередь, отобрал голубой листок, согнутый вдвое (извещения на сельхозналог и страховку его не беспокоили – тут у него порядок; и насчет зерна – серенькая бумажка – можно не смотреть, завтра отнесет).
Ему незачем было читать этот полинялый голубой листок, согнутый пополам. Он знал его наизусть.
ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
НА ПОСТАВКУ ГОСУДАРСТВУ В 1946 ГОДУ
МЯСА, МОЛОКА, БРЫНЗЫ-СЫРЦА, ЯИЦ
И КОЖЕВЕННОГО СЫРЬЯ
Сверху – герб с колосьями, снизу – печать уполномоченного Министерства заготовок по Архангельской области, а по краям – его собственные печати. Пальцы. Много раз побывал уже этот листок в его руках.
Он повертел-повертел листок и начал читать с конца, в обратном порядке:
6. Шерсти:
а) овечьей полугрубой по норме… 900 граммов
скидка
10 % надбавка колхозникам……. 90 граммов
Всего подлежит сдаче шерсти….. 990 граммов
Уплачено!
5. Кожевенного сырья (шкур) качеством
не ниже II сорта:
а) мелких кож (овечьих шерстяных и полушерстяных
или козьих, размером не менее 35 квадратных дециметров каждая
в парном виде)…………. 0,5 штук
Есть договоренность с Лукой Прониным: будет сдавать овчину – обещал принять в пай.
4. Яиц…………….. 30 штук
Во всей деревне две куры да петух. Уплачено деньгами.
3. Брынзы-сырца……………..
Прочерк. Про такую в Пекашине не слыхали.
2. Молока базисной жирности………..
Илья тут каждый раз улыбался. Улыбнулся и сейчас: Ося-агент разбежался было – вкатил триста двадцать восемь литров, а потом зачеркнул. Коровы у Ильи нет. Анфиса Петровна, когда еще была председателем, обещала дать телку, но теперь едва ли что выйдет. С планом по животноводству колхоз отстает. Придется, видно, ребятам еще с годик на довольствии у самовара посидеть.
Дальше Илья читать не стал. Сколько ни хитри, ни обманывай себя – хоть с конца, хоть с середины читай, – а все равно к мясу придешь.
– С бараном-то как будем? Сама сдашь или мне задержаться?
– Ты сперва барана-то выкорми. Я без тебя его завела. Мой баран-то.
Илья посмотрел под потолок, где жужжали мухи, – все еще не подохли, окаянные.
– Ты разговариваешь так, будто мы надвое живем.
Марья отняла от груди ребенка, сунула дочери, затопала в задоски.
– Баран у нас в мясе, – сказал Илья. – Думаю, килограмм до пятидесяти вытянет. Так что ты на первое время еще с деньгами будешь. А потом у меня в лесу получка будет.
– Я сказала – не дам!
– Ну давай будем ждать, когда с описью придут.
– Пущай приходят. Чего описывать-то?
– Да пойми ты в конце концов. Я ведь партийный…
– А-а, партейной! А кой черт тебе, партейному-то, дали? Каждый партейной куда-нибудь ульнул…
