Нина Карцин - Беспокойные сердца
— А где твоя кикимора?
Кикиморой он звал за глаза вторую лаборантку, девицу тощую и некрасивую, в том возрасте, когда о годах уже не спрашивают.
— За сухим льдом пошла. Ой, что за жара такая! Так бы сама в лед закопалась.
— Твоя смена скоро кончается. А вот нам еще потеть здесь. Теперь слушай: вот эти пробы надо немедленно положить в сухой лед. Иначе водород из них выделится — улетучится — и показания будут неправильные. Поняла?
— Чего там не понять? Если в лед не положить — улетучится. Принесет Клавка лед — положу.
— Смотри, не забудь. А что ты вечером делаешь?
— Рита звала в лото играть.
— Молодец у меня сестрица. Приду тоже. О-бо-жаю лото! — шутовски протянул он.
— Ой, Валя, не надо! Еще сплетни разведут, скажут, что ты из-за меня ходишь…
— Так это же не сплетни, а сущая правда. Вот бы уговорила своего бирюка за Волгу съездить. Потанцевали бы вместе!
— А Вера?
— Как-нибудь уговорю. Ох, уж эти мужья и жены, как они осложняют жизнь любящих! — притворно вздохнул Валентин и сделал новую попытку поцеловать Зину.
Она уклонилась, засмеялась и, шутливо подталкивая Валентина, заставила его уйти. Сонную лень, как рукой сняло. Жарко было по-прежнему, но настроение сразу улучшилось. Зина вполголоса запела и стала собираться домой. Она не раздумывала, точно ли Валентин так влюблен, как прикидывается, но жить стало интереснее. Она иногда встречалась с ним у Риты, уходя домой — целовалась с ним на лестнице, подолгу разглядывала себя в зеркале, наряжалась и много пела. Оживление ее заметил даже Олесь и приписал его тому, что ей понравилась работа. «Безглазый дурак», — злилась Зина. Она не стала бы столько думать о Валентине, если бы Олесь по-прежнему лелеял ее. Но он стал раздражительным, придирчивым, а когда Зина пыталась приласкаться, отвечал до обидного рассеянно и небрежно — так порой занятый человек рассеянно погладит кошку, прежде чем сбросить ее с колен. И Зина понемногу втягивалась в этот шутливый флирт с Валентином.
У первой печи беспокойно шагал Северцев. Он сначала демонстративно отстранился было, но по мере того, как шла доводка плавки, стал терять свое напускное равнодушие. Ученые вели плавку как-то необычно, самолюбие же не позволяло спросить, почему они делают так, а не иначе. Складывалось впечатление, что они и сами не знают, что делают.
Подходил Баталов, в гробовом молчании крутил головой и так без единого слова уходил, изменив своей обычной словоохотливости. Это нервировало мастера еще больше. С самого начала ему не понравилось, что плавка ведется под очень густым шлаком, а разжижать его Виноградов запретил да вдобавок прочел целую лекцию на тему флокенов — словно только об этом и были думы.
Сделав подсчет приготовленных для завалки в ванну ферросплавов, Северцев убедился, что приготовленного хватит как раз в обрез, в расчете на нормальную плавку. Но когда взяли последнюю пробу, он похолодел: поверхность шлаковой лепешки сразу же покрылась серебристым налетом.
— Товарищ Виноградов, — шагнул он к ученому. — Надо раскислять, с опытом вашим ничего не выйдет.
— Ничего подобного. Раскислять будем в ковше, — жестко отрезал Виноградов.
— Вы сознательно губите плавку! — почти закричал Северцев. — Ферросплавов не хватит, подсчитайте-ка сами! Видите, шлак «седой». Плавка, не попадет в химанализ…
— Только без паники, — сдержанно посоветовал Виноградов. — Я немножко знаю эти азбучные истины. Лучше напомните Баталову, что нам так и не прибавили ферросплавов.
Но Баталов, с которым хотел посоветоваться Борис, словно сквозь землю провалился. Ройтмана с минуты на минуту ожидали с совещания у директора.
Так и не найдя ни того, ни другого, Северцев вернулся к печи. Логарифмическая линейка снова вынырнула из кармана, движок лихорадочно заметался туда и сюда. У мастера сердце замирало при мысли, что еще какие-то десяток-другой минут — и сто тонн прекрасной стали безвозвратно пойдут в брак. Этот исход, возможный позор для печи, все обвинения, которые обрушат на него Калмыков и Рассветов, все мыслимые и немыслимые последствия так запугали Северцева, что он уже совсем запутался в том, сколько и чего нужно прибавить, и бестолково затоптался у печи, чувствуя одно, что время идет, а углерод выгорает…
Виноградова и Миронова поблизости не было, одна Марина брала последние пробы. Она насмешливо, с сознанием собственного превосходства посматривала на растерявшегося мастера и предвкушала торжество Виноградова.
Как только подошел Миронов, Борис выхватил у него листочек с цифрами химического анализа пробы, взглянул на содержание углерода и в это время услышал негромкий совет Валентина:
— Пожалуй, надо раскислять ванну. Ферросплавов не хватит.
Валентин тотчас же отошел и, взяв у Марины пробы, понес их в газовую лабораторию, а Северцев, словно взбодренный его словами, мгновенно принял решение и крикнул:
— Заваливай силик в ванну!
— Что вы делаете? — рванулась к нему Марина.
— Отойдите, Марина Сергеевна, — сурово приказал Северцев. — Я беру ответственность на себя. Хватит вам издеваться. Давай, давай! — закричал он.
— Да как вы смеете? — взорвалась Марина, чувствуя знакомый, но редкий теперь приступ гневного бешенства, когда она могла что угодно натворить и наговорить.
Рабочие не слушали ее, ферросилиций быстро исчез в печи, и кипящая поверхность металла стала быстро успокаиваться.
— Вы… вы… Знаете, кто вы? — задыхаясь, крикнула Марина. — Вы шкурник и трус!
— Ого, — словно про себя сказал Калмыков.
— Да, да, трус, шкурник! — быстро продолжала Марина, которую подхватил горячий вихрь возмущения. — Вы думаете, шкурник — это кто только о личной выгоде заботится? Не-ет, у вас категория повыше. А все равно шкурник! Что вам наука, что вам будущее! Лишь бы сейчас ничего не случилось! Вы тут нам ерунды наговорили и про печь, и про позор, и про передовиков… А сами только трусили, как бы чего не случилось. Беликов!
Она опомнилась и замолчала не потому, что оскорбленный Северцев что-то закричал в ответ, а потому, что быстро подошедший Виноградов крепко сжал ее локоть и спокойно спросил:
— Из-за чего бушуете?
— Да ведь этот кретин сорвал нам плавку, струсил! — Марина чуть не плакала. — Он самовольно раскислил ванну, вся наша работа насмарку пошла!
— Ах, вот что? Раскислили? Н-ну, что же… Все-таки, не стоит браниться и кричать из-за этого. Со своей точки зрения он прав, следовало ознакомить его сначала хотя бы с основными положениями нашей теории. Я этого не учел.
Марина считала, что сколько бы Северцеву ни объясняли, он все равно поступил бы по-своему. Но спорить не хотелось. Она разом почувствовала крайнее изнеможение и отвращение к жизни. Как много крови может испортить такой вот дубина, который не понимает даже, на что замахивается!..
Теперь они были уже не нужны на плавке, и Марина медленно пошла в газовую лабораторию, собираясь заняться определением водорода в пробах. Только работа — теперь не такая уже нужная — могла вернуть ей равновесие. У дверей комнаты она столкнулась с Валентином и мельком заметила, что у него смущенный вид. Значения она этому не придала — ей казалось естественным, что все кругом расстроены.
Валентин был свидетелем разговора Тернового с Северцевым.
— Ну, отличились? — язвительно спросил Терновой.
— Уйди, Александр, и так тошно.
— Тебе тошно. А ему? — и Терновой показал глазами на Виноградова.
— Ну, если ты такой жалостливый, так берись сам, попробуй, почем фунт лиха! — раздраженно ответил Северцев.
— А что? Это идея, — сказал ничуть не уязвленный Терновой. — В самом деле, надо взяться. И сталевары у меня не такие знаменитые, жирком не заплыли, и за репутацию дрожать не приходится — и так вконец испорчена.
— А ты тут чего подковыриваешь? — вмешался Баталов, который, оказывается, никуда не уходил и теперь вместе с Ройтманом поспешил на место происшествия. — Правильно поступил Борис Семенович, не загубил плавку.
— Зайдите ко мне в кабинет, — сухо приказал Ройтман Северцеву. — Очевидно, придется заняться и вашим воспитанием. А вас, Андрей Тихонович, я просил позаботиться о том, чтобы обеспечить всем необходимым опытную плавку.
— Во, во. Теперь пойдет. Только этой обузы не хватало, — проворчал Баталов, ничуть не заботясь, что его может услышать Виноградов.
* * *Марина сидела в опустевшей комнате газовой лаборатории, поставив локти на стол и опустив лицо в ладони. Она забыла, что с утра не успела поесть, и теперь ощущала слабость во всем теле и противный звон в ушах.
С трудом преодолевая скованность, отняла руки от лица и открыла ящик письменного стола, чтобы достать графики газовых определений. С неудовольствием задвинула подальше пудреницу и носовой платочек Зины; придется завтра делать замечание: стол общий, а Дмитрий Алексеевич не терпит ничего постороннего среди деловых бумаг. Зина, конечно, надуется, будет неприятно… Скверную же шутку сыграла с ней судьба! Зачем понадобилось Зине поступать на работу именно сюда? Как тревожно посмотрел тогда Олесь: «Надеюсь, вы подружитесь…», — сказал он, придя с Зиной в первый раз. А у нее даже руки тогда опустились. Конечно, ради Олеся можно многое вынести. Но разве не жестоко заставлять ежедневно видеть перед собой это живое доказательство нелепости ее приезда на «Волгосталь»?
