Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Без этих трех гигантских заводов, пожалуй, не было бы трудового величия Сталинграда. Их успехи или отставания при выполнении месячных и годовых планов отражались на самочувствии города, тем более на настроении партийных руководителей области. Поэтому Алексей Жарков довольно часто и с той внезапностью, которая порождена недобрым предчувствием, наведывался в цеха, чтобы именно там, в рабочей среде, не только в одних заводоуправленческих верхах, послушать биение механического сердца: ведь от него, в сущности, зависела жизнь и его сердца, то нервно-порывистая, если стальные удары в цехах замедлялись, то ритмично-спокойная, когда, наоборот, те удары учащались. Но, стараясь поровну делить между тремя заводами свои радости и тревоги, Алексей, сам того подчас не замечая, с особенной пристрастностью относился к тракторному заводу, поистине Илье Муромцу, а если и ловил себя на этой слабости или же другие замечали, то шутливо-раскаянно разводил руками и со вздохом признавался: «Грешен, грешен! Я же рос и мужал вместе с Тракторным. Он с сердцем моим сросся — не оторвешь!»
И сейчас тоже, в порыве сердечной привязанности, он спешил на встречу со старыми товарищами. Но чем ближе он подъезжал к границе Тракторозаводского района, тем беспокойнее ему становилось: кто же все-таки из прежних друзей явится на застольный первомайский вечер? Придет ли Анка Великанова, и будет ли она одна или с мужем?..
Перед въездом в Тракторозаводской район Алексей увидел на округлом утрамбованном холме в свежих, только что высаженных оранжерейных цветах туго раскрыленное полотнище, где был во весь рост изображен Сталин давних боевых царицынских лет: худое загорелое лицо с черными усами и строгим прищуром глаз, кожаная фуражка с красной звездой, белесая от степной пыли, простая солдатская гимнастерка с крепким ременным перехватом в поясе, ладные сапоги; к тому же сзади портрет освещали красноватые лучи заходящего наветренного солнца, и это особенно усиливало впечатление грозной и пламенной давности.
«А вот товарищ Сталин… в восемнадцатом… наведывался на причалы… в бараки к грузчикам заглянул…» — сразу припомнились Алексею укоряющие слова отца. И та горечь ссоры, которую так хотелось развеять быстрой ездой, которая, казалось, была уже выветрена из души, опять стала разъедать ее.
«Да ведь он прав, отец! — признал Алексей. — Да, береговые, пристанские дела я, черт побери, забросил начисто. Но почему это случилось? — пытал он себя, почесывая висок. — Потому ли, что меня одного не хватает на все, или же оттого, что я не всегда умело распределяю время и силы?.. Быть может, следует перестроить свой рабочий день и начинать посещение предприятий с утра, не заходя в обком?..»
Машина легко, играючи взяла знакомый взгорок. Здесь, на ураганно рванувшем ветру, пропахшем мазутом и железной холодной окалиной, Алексей поневоле встрепенулся, огляделся… Понизу, почти у самой Волги, распластывался плоскокрышими цехами тракторный завод, сейчас притихший, без чада, с застывшими на платформах новенькими, цвета клейкого листочка, гусеничными тракторами, даже блаженно как-то вытянувшийся, расслабленный, крепко захлопнувший в дремоте тяжелые веки цеховых ворот; и только упрямый дымок над котельной напоминал, что этот вольно и беззаботно разлегшийся на берегу стальной Илья Муромец живет, дышит и при гудке готов немедля пробудиться и снова на всю страну тряхнуть своими рабочими доспехами.
Пробежав скользяще-ласковым, точно поглаживающим, взглядом по спокойным, без обычной дрожи, цеховым крышам и стенам, Алексей не мог не улыбнуться сочувственно: таким непривычным для себя и для других представал верный труженик-завод в этом праздничном чувстве покоя! Да и сам он, товарищ Жарков, секретарь обкома, если призадуматься, тоже не умел по-настоящему отдыхать: его мысли клубились, подобно тому же упрямому дымку над котельной. И он, наперекор недавнему своему настроению, решил: «Нет, еще рановато нам, большевикам, предаваться идиллическому чувству покоя и телячьим восторгам перед содеянным!»
II
Ворвались с ветерком в Нижний поселок, в затишье пятиэтажных, плотно сдвинутых, как плечистая колонна демонстрантов, кубически-угловатых зданий в обвислых флагах и полотнищах, с первыми огоньками в кухонных окошках и багрово-плавким отблеском заходящего солнца в темных стеклах…
ЗИС остановился у дома, который отличался от себе подобных разве только свежестью праздничной побелки: здесь поселились руководящие товарищи Тракторного завода.
Нужно было подняться на четвертый этаж и нажать кнопку звонка квартиры № 34, где жил Трегубов, начальник механосборочного цеха, хлебосольный хозяин, инициатор праздничных застольных встреч старых друзей; но, странно, поднимаясь по лестнице, Алексей начал замедлять шаги, пока наконец и вовсе не остановился посередине пролета, беспомощный, с ощущением внезапной слабости.
«Что робеешь, волнуешься, как юноша, товарищ Жарков? — стал он подтрунивать над собой, стараясь в то же время независимо улыбаться, как будто слабость принадлежала второму, жившему в нем, человеку. — А дело-то простое! Ты надеешься, ты хочешь увидеть Анку. Только зачем тебе, собственно, надо повидаться с нею? Ведь все уже в прошлом, друг ты мой Лешка! Значит, нет нужды ворошить былое, а надобно поскорей подниматься на четвертый этаж, где тебя давненько, наверно, ждут-поджидают старые верные товарищи!»
Он сделал несколько шагов, однако опять, сам того не замечая, остановился, словно второй человек, тот самый робкий волнующийся юноша, все-таки взял над ним свою власть и увлек с этих шлакобетонных ступенек в минувшее — в полынную выстуженную степь, в молодость…
…Метет по степи сухая, по-змеиному шипящая поземка. Тоненько и жалобно стонут в снежной круговерти провода. Горбатые сугробы по-медвежьи улеглись поперек железнодорожного пути. Кажется, отрезана стройка от всего мира… Но вот слышатся сквозь стон и вой паровозные гудки. Значит, добрались-таки через все заносы комсомольцы-семитысячники! Иди встречай их, Алеша Жарков, новоиспеченный заведующий отделом подбора и подготовки кадров!
Держа флаг над головой, Алеша кидается по шпалам к поезду; за ним бежит вприпрыжку вся комсомолия Тракторостроя. А навстречу из вагонов-теплушек несется песня: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!» Только, видать, еще далеко до последней остановки! Еще нужно в коммуну много путей прокладывать! И приезжие парни и девчата с деревянными сундучками и фанерными баулами, подталкивая друг друга, выпрыгивают из обжитых теплушек на мороз, на ветер. Спрыгнув, они тут же принимаются играть в снежки, тузить один другого для сугрева, бороться. Их здоровые деревенские лица горят румянцем; жаркое дыхание опаляет друг друга; надежно подшитые валенки с хрустом давят снег…
Алеша доволен: прибыла верная замена сезонникам-отходникам! Не спеша обходит он вагоны. Красный флаг над его головой — как вызов метельным вихрям. Приезжие завороженно смотрят на
