Хлебушко-батюшка - Александр Александрович Игошев
Это — его вершинное достижение. Верно говорят, что природа награждает упорных за старание. Он, Игнатий Порфирьевич, всю жизнь занимался разработкой теоретической биологии. От случая к случаю обращался к конкретным проблемам практики. За каждым таким обращением следовал взлет мысли; так, обосновав теорию Берковича — Сыромятникова, он написал научную работу и защитил докторскую диссертацию; после того несколько лет читал в институте курс лекций. Но странное дело — его теории, высказанные apriori и проверяемые в лабораториях, либо давали частичный результат, либо не давали вовсе ничего. Он испытывал неудовлетворение от того, чем занимался в последние годы. В нем, как червяк, копошились слова, сказанные давно и сгоряча Аверьяновым: «Вы — службист и никогда не станете ученым».
Постояв возле пшеницы Аверьянова, Игнатий Порфирьевич прошелся по залу. Стенды громоздились, заваленные экспонатами. Он наклонялся к ним и медленно читал пояснения; сообщалось, что на участках при проведении опытов наблюдался эффект Берковича — Сыромятникова; он прочел эти сообщенья по нескольку раз, не без удовольствия отметив их повторяемость. И опять вернулся к пшенице Аверьянова. Стоя перед ней, задумался: несколько лет назад было открыто явление полиплоидии. Теперь он увидел, что пшеница неодинакова. По своей всегдашней щепетильности, Павел Лукич представил не отобранные, с признаками нового вида, колосья, а взял подряд то, что выросло на участке, и Сыромятников, с дотошностью разглядывая теперь каждый колосок, понял, какую загадку загадала природа; открытие было с сюрпризом.
Поразмыслив, он пришел к выводу, что пшеница Аверьянова — лишь начало огромного открытия; разгадка его где-то на стыке хромосомной теории полиплоидии и этого нового вида. Аверьянов и сам не понимает, какого джинна держит в бутылке: что там один какой-то новый вид, когда, открыв законы явления, можно преобразовать весь растительный мир!
Игнатий Порфирьевич был потрясен этими мыслями. Он всю зиму занимался хромосомной теорией полиплоидии. Его помощники перерыли горы литературы и периодических изданий, но нигде ничего не нашли. Пшеница Аверьянова была пока в единственном числе.
Николай Иванович, Вера Александровна и Парфен Сидорович молча ждали, что он скажет. Сыромятников отпустил с ладони колос и, следя за тем, как он покачивается на толстом, словно у проса, стебле-коротконожке, заговорил:
— Удивительная пшеница. Но она ведь, образно говоря, как все эти новейшие трансурановые элементы, имеет короткий период полураспада. Павлу Лукичу предстоит закрепить так счастливо открытые им свойства. Потребуются усилия цитологов, генетиков, фитопатологов, почвенников, исследования на клеточном и молекулярном уровнях, чтобы осмыслить сущность, заключенную вот в этой особи, — он подтолкнул остановившийся колос, и тот закачался опять, ударяясь о другие колосья. — Так что при реорганизации станции отправьте Павла Лукича в институт, имеющий самое совершенное оборудование. До свидания.
Глава шестая
1
Клевер на участке Чухонцева не выделялся ни высотой травостоя, ни обилием зеленой массы; его точно кто заколдовал, Чухонцев извелся в ожидании. Каждое утро, пока поле и луг безлюдели, он прибегал на участок, надеясь увидеть чудо преображения, но видел обыкновенные стебли с расцветшими розовыми головками, клевер как клевер, не хуже, но и не лучше, чем у других. Он заранее щетинился, ожидая насмешек и упреков.
Виктор изводил его вопросами.
— Скажи, как замачивались семена?
— Обыкновенно.
— Как они выглядели?
— Набухли, вот и все.
— В какой пропорции разводилась смесь?
— Ты же читал в тетрадке, — сердился Чухонцев. Но Виктор не отставал:
— Сеял сеялкой?
— Нет, вручную.
— Ты следил, как прорастало зерно, когда лежало в земле?
— Может, хватит вопросов? — взрывался Чухонцев и косился на Виктора: — Что-то ты стал разговорчив!
— Я хочу все знать.
— Хочешь знать? Вот он, клевер, у него и спрашивай!
Разговор шел рано утром на участке. Чухонцев, будто вспомнив, что у него есть другие дела, ушел.
После ясной и холодной ночи было тихо и свежо. На клевере, на меже и на листьях подорожника у дороги дымилась роса. Земля под клевером мокра и черна. Дышалось легко. Виктор поглядел на утренний в дымке тумана лес, на синее, словно вымытое небо. Скоро взойдет солнце. И точно, — кто-то невидимый за горизонтом включил рубильник; вверху дремавшего у Выкши осокоря золотисто пыхнуло облачко, на поле и луг сочно пролился теплый свет; воздух осветился ровно и ясно, и на клевере малиновой, розовой, красной, синеватой и зеленой россыпью заиграла роса.
Виктор обошел участок с одного краю, потом — с другого. Он теперь уже узнавал кусты по отдельности, — полегший и мятый у дороги, чуть дальше за ним крупный, сизо-зеленый, с шапкой из нескольких бутонов, а у проплешины в тесноте и густоте — семейство сросшихся одинаковых, как близнецы, стеблей. Влажный, с листьями темно-зелеными сверху, а снизу с сизым отливом, клевер в чем-то походил на угрюмого, неласкового, вечно недовольного Чухонцева.
Он измерил высоту травостоя и вернулся на станцию. В просторном агротехническом кабинете никого не было. Виктор хотел посмотреть прошлогодние записи Чухонцева, но стол был заперт, а ключ Чухонцев унес с собой. Тогда он полистал свою тетрадь, машинально пробегая цифры и не вникая особо в их смысл. У него уже не раз бывало состояние, когда мысли, вызванные зрительными и другими внешними ощущениями, скользят по поверхности сознания, а где-то в глубине возникает главная мысль, постепенно захватывая его, и на нее переключается все внимание. Он отодвинул тетрадку и задумался. Что же все-таки явилось причиной бурного роста клевера в прошлом году? Акселерация? В последнее время много пишут и говорят о ней. Называют самые разные причины увеличения роста людей: повышение в воздухе содержания углекислоты, изменение радиоактивного фона, улучшение питания и т. д. Может, и в растительном мире это — начало качественных перемен? Пшеница Павла Лукича, клевер Чухонцева. Но отчего — местами, по отдельным культурам? Нет, углекислота и радиоактивный фон тут ни при чем; тут, так сказать, местная, на отдельных участках, акселерация, и причину ее надо искать в другом.
Можно предположить, что при замачивании семян в растворе в них произошли изменения. Но эта вдруг выскочившая мысль была настолько неудачной, что он даже не стал развивать ее.
Он вернулся к столу, к раскрытой тетради, перечитал последние записи. «Не может быть, — подумал, обнаружив то,
