Одиннадцать случаев…(Повесть) - Кардашова Анна Алексеевна

Особнячок заманчиво выглядывал из зелени. Тщательно отполированная темного дерева дверь приветливо поблескивала.

Поднялись по каменным ступенькам на крыльцо. Краус позвонил. Им открыла высокая крупнокостная женщина. За ней стояла другая.

— Добрый вечер, фрау Берта, добрый вечер, фрау Грета, принимайте гостей! Доктор Кострофф! Доктор Дав-леканофф! Я уверен, что им будет у вас хорошо и уютно. Дорогие друзья, вы в хороших руках. Я со спокойной совестью покидаю вас. Завтра утром, к вашему завтраку, я буду здесь. — Он помахал им перчаткой, сел в машину и уехал.

Пожилые женщины, все время улыбаясь, присели и пригласили гостей войти. Солнечно блеснул желтый паркет в холле, Давлеканов и Костров вступили в обжитой уют старого ухоженного дома, пахнущего деревом и воском.

Давлеканов с любопытством рассматривал фрау Берту и фрау Грету. У обеих разбитые, раздавленные работой, с шишками на суставах руки и ноги, жилистые, худые шеи. У фрау Берты особенно странно было видеть аккуратные парикмахерские фестоны над измученным, с глубокими морщинами лицом. Она охотно смеялась басовитым смехом, при этом двигались и хлопали ее плохо пригнанные зубы. Фрау Грета была тоже немолода, но как-то миловиднее. Ее украшали пышные темные волосы по обе стороны привядших щек. Голубые глазки глядели наивно. Обе женщины были в белых куртках с поясом, с рукавами до локтей.

«Сестры-кармелитки», — прозвал их про себя Давлеканов.

Лучшие комнаты помещались на разных этажах. Кострова больше привлекала просторная, немного мрачная комната внизу — бывший кабинет профессора. А Давлеканов охотно согласился на второй этаж — больше света. Фрау Грета пошла устраивать Кострова, а фрау Берта схватила чемодан Давлеканова.

— О, зачем же, я сам… — протестовал он, но Берта уже скакала с чемоданом по ступенькам, скрипучей деревянной лестницы, натертой до масляного блеска, видимо, ее же руками. На кого она похожа? На отощавшую одинокую кошку, которой приятно помурлыкать и потереться о человека.

Сперва обе немки показались ему слишком угодливыми — уж очень они много и охотно улыбались! Но когда после ужина фрау Берта поставила в ванной комнате кувшин горячей воды и, задернув занавеску, пригласила Давлеканова помыться, когда она взбила профессорские подушки и, застелив постель белой, хрустящей простыней, стала у двери и так тепло и радостно пожелала ему доброй ночи, он как-то дрогнул. «Она смотрит на меня по-матерински, — подумал он, — и все делает с достоинством и уверенностью, что приготовить ванну и застелить постель — это именно то, что сейчас важнее всего». Он думал о «сестрах-кармелитках» и смотрел на зеленую, покрытую глазурью печку в углу. Ее блестящие выпуклые украшения напоминали парикмахерскую прическу Берты. «Тоже уютная особа, — подумал он о печке. — Тоже основательная и прямоугольная. И завитая».

На другое утро Давлеканов и Костров пили чай в большой столовой со светлыми стенами и прямоугольными колоннами. Тут был рояль, а по колоннам из корзин, стоящих на полу, взбирались тонкие растения. Давлеканов и Костров заканчивали завтрак, когда в дверях появился доктор Краус. Он был полон торжественного и радостного ожидания того, что сейчас произойдет. А произойдет вот что — он подарит, он вручит… В одной руке Краус держал пестрый веер различных проспектов и приглашений, в другой — две коричневые блестящие тетрадки в пластмассовых, под крокодил, переплетах. Краус протянул их Давлеканову и Кострову с таким видом, словно дарил что-то драгоценное, и не просто драгоценное, а еще сенсационное!

— Вот! Познакомьтесь! Это программа вашего пребывания здесь! А это — вы сами увидите! — Он отдал им проспекты, словно самые занимательные сюрпризы. — Здесь все о Лейпцигской ярмарке!

Давлеканов прочел программу. Она начиналась с завтрашнего для. Первым было назначено общее совещание с представителями химических предприятий Лейпцига.

Дальше шла встреча с рабочими и инженерами того завода, где намечалась переработка советских материалов.

Потом посещения институтов на предмет взаимных консультаций. На это отводилось несколько дней.

Программа была составлена дельно, плотно и в то же время давала возможность побродить по городу. Сегодня они были почти свободны. Краус собирался только повести их в один из выставочных павильонов, чтобы показать интересные пластмассовые покрытия. Там же он хотел познакомить гостей с некоторыми немецкими специалистами.

Он говорил обо всем, захлебываясь от удовольствия, вытягивал губы в трубочку и часто-часто дышал. Правой рукой он все время дергал себя сзади за разрез на пиджаке. Он так растрепал его, что уголок разреза торчал, как перышко.

— Помесь чайника с воробьем, — пробурчал Давлеканов.

А Краус в своих остроносых туфлях все время покачивался на широко расставленных коротких ножках, уже совершенно как воробей.

Давлеканова стало раздражать это мельканье. Он вытянул шею и в упор посмотрел Краусу на ноги.

— Вас удивляет, что я все время пружиню ногами? — спросил Краус, сияя еще больше оттого, что может одарить гостя также и полезным советом. — Ведь это очень здорово. Это предохраняет от плоскостопия. Это прекрасно. Советую всем. Вы никогда не будете страдать плоскостопием!

После завтрака Краус повез их в центр города. Народу на улицах было много. То и дело попадались немцы, которые важно шествовали, заложив за спину руки и посасывая сигару. Живот — вперед, сигара — вперед. Иногда сигара дымилась, иногда торчала просто так, словно соска у ребенка.

На небольшой площади толпа водоворотами крутилась вокруг лоточников. Давлеканов и Костров стали протискиваться к ним. Старик в полинялой блузе и выгоревшей соломенной шляпе подбрасывает белые парашютики с красными парашютистами. Старик замахивается по-мальчишески лихо, а руки сухие, скованные…

Тоненькое «аф-аф-аф» доносится из другого водоворота. Там продаются лающие собачки.

Как остро вдруг запахло свежими овощами! Сухонькая фрау демонстрирует машинку для чистки овощей. Стрекочут и блестят ножички. В одну сторону ползут очистки, в другую — выскакивают влажные морковки и картофелины.

А чем торгует эта красная бандитская рожа с такими нежными волнистыми рыжими волосами? В одной руке рыжий держит флакон, в другой — гребенку. Он все время проводит гребенкой по волнистым волосам. А, это, наверно, средство для укладки волос.

Давлеканов остановился около совершенно неправдоподобного человека. Схема, а не человек. Карикатура! Он будто нарочно высушен! На тонкой-тонкой жилистой шее длинная голова на ней огромный цилиндр. За ленту цилиндра заткнуты облигации, в темной высушенной лапке — веер из облигаций. Он продает облигации, выкрикивает что-то насчет близкого тиража.

Они вошли в большое новое здание, сверкающее стеклом. Воздух здесь был насыщен веселым, деловым электричеством, и особенно это электричество сгущалось в уголках, отгороженных блестящими пластикатовыми ширмами. Там, у низких столиков, заставленных бутылками и стаканами, пригнувшись друг к другу, вели переговоры деловые люди. Из их глаз сыпались деловые искры, их взрывающиеся «ха-ха-ха» были как треск электрических разрядов. Здесь совершались торговые сделки.

— Вот здесь мы демонстрируем наши покрытия! — самодовольно заявил Краус.

О, что это были за покрытия! Одна стена выгородки — под натуральное дерево. Желтые волокна только что не пахли сосной. Другая стена была в крупную поперечную полосу, и каждая полоса — шерстяная, из шерсти-букле разных цветов — розовая, зеленая, кирпичная. Третья стена — под кожу разных цветов, и все это подернуто нежнейшим ярчайшим блеском! И стол, за который сел Давлеканов, был не простой, а грубо-холщовый.

— Посмотрите, посмотрите, — тараторил Краус, — здесь вы найдете все, что за последнее время выпускает наша химическая промышленность!

«Интересно, что же за последнее время выпустили немцы? — Давлеканов листал каталог. — Ну, здесь ничего нового, а вот этого у нас нет. А это… — Давлеканов поднял брови, — это формула того самого второго компонента силового клея, который мне никак не удается сделать в должном количестве. Формула немного другая, чем моя окончательная формула, и это тем более интересно».