Анатолий Афанасьев - Больно не будет
— Что может быть неладно? Первый тайм мы уже отыграли. Только и всего. Кто хуже, кто лучше.
— Помню эту трогательную песенку. Ну и что?
— Выигрыша в этой игре не бывает.
— Зато есть сама игра, — ответила она так, точно признавалась, что видит его насквозь и охотно принимает таким, каким видит. — Разве этого мало? Для тебя разве мало, дорогой?!
Он все слаще, все жестче впитывал ладонями через тонкую ткань теплую упругость ее тела.
— Поедем к тебе в гостиницу, Шурочка! — сказал он, честно и с нетерпением глядя в ее лицо. Она сначала как будто не услышала или не поняла, потому что продолжала безмятежно улыбаться. Потом пригорюнилась.
— Тебе очень этого хочется?
— Хочется. А тебе?
— Если тебе этого хочется, то плохо. Даже отвратительно.
— Почему?
— Рядом твоя жена, Гриша. Неужели ты стал таким?
И вдруг он увидел, что она может уехать с ним в гостиницу. Под ее веками мерцало великое безумие, свойственное и ему тоже.
— Ах, ты вон про что, — спохватился и извинился Гриша. — Ну да, я и забыл. Кирка, конечно, не осудит, но лучше, чтобы она не знала. Давай ей не скажем? Потихонечку слиняем. А завтра я чего-нибудь придумаю.
Шурочка высвободилась из его объятий, побрела к столу. Он за ней. Вскоре к ним присоединилась и Кира, и еще кто-то из гостей, из бывших однокурсников. Возникло предложение промочить горло. Гриша сказал, что он пас. Он съел бутерброд с семгой. Он сказал Кире виновато:
— Знаешь, старушка, хотел отвезти Шурочку в гостиницу, но она мне отказала. Не глянулся я ей. Раньше нравился, а теперь нет. Видимо, похужел за истекший квартал.
Шурочка поперхнулась сигаретным дымом.
— Она сказала, что это безнравственно, — бубнил Новохатов. — А чего тут безнравственного? Я же по согласию хотел, по взаимному влечению.
Кира тронула его за локоть:
— Поедем домой, Гриша!
— А ты от меня не отказываешься, как вот она?
— Я не отказываюсь!
— Тогда поедем.
Он встал и внимательно слушал, как его жена прощается с его приятелями, как щебечет что-то беззаботное, утешительное Шурочке. После потопал за ней через зал, опустив голову, с побитым видом. На пути им встретился Кирьян.
— Уходим мы, друг! — сказал ему Гриша. — Хотел, понимаешь ли, изменить супруге, да не удалось. Схватили за руку. Уж в другой раз когда-нибудь. Анюте поклон!
— Иди, иди, Мефистофель!
Около кафе они быстро поймали такси. Гриша делал вид, что внезапно опьянел и что ноги его не слушаются. Жадно целовал жену. Кира смеялась, отпихивала его, а бородатый шофер торопил их из машины:
— Ну что, поедете или как?! У меня план.
— Посмотри, — сказала Кира удивленно. — Кажется, зима!
Действительно, начал падать, взвиваясь мутью, тяжелый, густой снег.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Кира подошла к кабинету Тихомирова и не решилась сразу войти. А стоять было глупо. В любую минуту кто-нибудь знакомый мог пройти по коридору. «А вообще зачем я к нему иду? — трезво подумала Кира. — Затмение какое-то. Что я ему могу сказать?»
Она хитрила сама с собой. Конечно, ринувшись к Тихомирову, она подчинилась некоему импульсу, желанию стряхнуть с себя ощущение нечистоты, налипшее на нее после разговора с Нателлой Георгиевной и особенно с Кучкиным. Но если бы только это. С Тихомировым ее связывали тайные узы, только он про это не знал. Тут такая история. Тихомиров прежде, в далекие годы, писал стихи, и эти стихи печатались, и на них сочиняли музыку. В его стихах был свой стиль, насмешливый и высокоторжественный, и своя мелодика, напоминавшая то хоралы Баха, то одинокое подвывание голодной собачонки. Кира упивалась его песнями. Потом они забылись, и само имя автора стерлось, кануло в никуда, точно его и не было. На месте этих стихов, и этих сиреневых песен, и этого таинственного имени в памяти взрослеющей Киры образовался провал, черная дыра, откуда иногда сквозило ознобным ветерком тоскующих, невнятных звуков. Такие провалы, если внимательно оглянуться, найдутся в памяти почти каждого человека, и они будоражат, как почти не осознанная, неназванная болезнь.
И вот, придя в издательство, Кира узнала, что всем здесь известный Тихомиров, заведующий отделом культуры, сумасброд и пьяница, и тот далекий автор чудных, увянувших песен — одно и то же лицо. Кира, пораженная, стала искать знакомства с Тихомировым. Это оказалось трудным делом. То есть познакомилась она с ним быстро и самым естественным образом, занеся ему как-то корректуру, по ошибке попавшую к ним в редакцию и к Кире на стол. Помнится, Петр Исаевич никаких ее объяснений слушать не стал, скомкал корректуру и сунул в ящик стола, пробурчав что-то насчет шарлатанов, которым нечего делать не только в издательстве, но и на белом свете. Кира предпочла не расслышать его бурчания, деликатно откланялась. С того дня она с ним здоровалась при встречах. С тем же успехом она могла здороваться и кокетничать с телеграфным столбом. Тихомиров ей кивал, издавал короткое рычание «Здры-ы!», упирался в нее бычьим, выпученным взглядом, но ни разу в его глазах не мелькнуло и тени узнавания или привета. Все его издательские, да и не только издательские, похождения, иногда дичайшие, она знала, но это не оттолкнуло ее, а только распалило воображение. Правда, первый порыв любопытства угас, и она уже не лезла всякий раз при удобном случае к нему под руку со своим приветливым и смущенным «Здравствуйте, Петр Исаевич!».
Зашуршал, подъезжая, лифт; спохватившись, Кира постучала и решительно толкнула дверь. В кабинете никого не было. Но на спинке стула наброшен пиджак, на вешалке слева от входа висит плащ. Тихомиров вышел ненадолго, раз не запер дверь. Кира, оставив дверь приоткрытой, шагнула к столу. Господи, какой кавардак! Рукописи и гранки навалены грудами, перемешаны с газетами и брошюрами, везде пепел, окурки на календарной подставке, стакан на грязном блюдечке. Два телефонных аппарата, один с оторванным проводом. Такой рабочий стол много может сказать о своем хозяине. Перед тем как выскочить из кабинета, Тихомиров, видно, писал — на чистом листе сверху несколько строчек, выведенных неровным, хромающим почерком. Кира не удержалась, прочла. «...Такая же дура, как и была. От всей этой истории воняет паленой шерстью, и я не хочу в ней участвовать. А если ты будешь меня принуждать, я набью морду и ему, и его проклятой тетушке — это еще надо проверить, тетушка ли она. Уж больно у нее ядовитые зубы. И тебе советую...» На этом добросердечная запись обрывалась. Кира приблизилась к окну, увидела с высоты седьмого этажа кусочек Москвы — бегущие автомобили, прохожие на тротуарах, вывеска продовольственного магазина и парикмахерской. Их издательство возвышалось над городским трехэтажным ландшафтом, как авианосец над утлыми лодчонками и катерками. В здании было двадцать четыре этажа. Если забраться на последний этаж, где конференц-зал, то можно увидеть светлую панораму набережных и совсем далеко, как галлюцинацию, купола двух стареньких церквушек. Кира чуть было не размечталась о виде с верхнего этажа, как послышалось тяжелое движение, и в комнату вошел Тихомиров, задыхающийся и багроволикий. Он был так огромен и толст, что в обыкновенном кабинете, рассчитанном на обыкновенных, затурканных сотрудников, с его появлением стало тесно, как в деревенском чулане.
— Извините, что я вошла без вас! — сказала Кира, попытавшись изобразить нечто вроде книксена.
Тихомиров, пыхтя, уселся за свой стол, нашарил под бумагами пачку сигарет. Он смотрел на нее с интересом. Она так и осталась у окна, опершись на подоконник. Она оробела. Тихомиров, кажется, был трезв, но вроде и не в себе. Он вытянул ноги под столом, и она увидела, что на нем действительно кожаные домашние тапочки, причем довольно поношенные. Он продолжал молча сопеть и тужиться, словно вернулся после марафонского забега.
— А ты кто? — спросил он наконец. — Что-то я тебя где-то видел. Ты курьерша, что ли?
— Курьерша.
— А-а, — обрадовался Тихомиров. — Раз ты курьерша, то ты ведь можешь сбегать в магазин за пивом. Я правильно рассуждаю?
Кира похолодела, но не от обиды, а от какого-то неясного предвкушения.
— Вы правильно рассуждаете. Курьерша обязана бегать за пивом для начальства.
— Тебя как зовут?
— Кира Новохатова.
— Я бы, понимаешь, сам сбегал, я уж и ринулся, да не сдюжил. Сердце давит, как в тисках. Только до третьего этажа добрался. А как представил, что еще улицу переходить, да в очереди стоять, да рожи разные видеть — испугался и назад. А пиво в магазине есть, я из окна видел — несут ханурики. Выручай, родная!
— Может, вам врача лучше вызвать? У вас такое лицо красное.
— Сначала лекарство, потом можно и врача, поняла? — Тихомиров нахмурился. Кира кивнула.
— Давайте деньги!
Тихомиров достал бумажник, похожий на одну из его тапочек. Рубашка у него на груди взмокла от пота.
— Давай шустро... э-э... как зовут-то, говоришь?
