Абдурахман Абсалямов - Вечный человек
Назимов еще ничего не знал о том, какую большую работу проводит подпольная организация среди заключенных, постоянно призывая их к чистоте. Однако для себя он давно уяснил одно правило: «При любых условиях люди не должны опускаться, терять человеческий облик».
— Не знаете, где найти здешнего парикмахера? — спросил он у первого подвернувшегося заключенного.
Тот указал рукой на смуглолицего, черноволосого лагерника.
— Саумы, — поздоровался Назимов по-татарски. Сабир от неожиданности отступил назад, черные пуговки глаз на смуглом его лице радостно блеснули.
— Вы?.. Баки!.. — он протянул обе руки для рукопожатия. — Здравствуйте, здравствуйте, земляк!
— Пойдемте сядем где-нибудь в уголок, — предложил Назимов.
— Идемте, идемте! У меня тут есть укромное местечко…
Они прошли в отгороженный закуток, где Сабир обслуживал своих клиентов.
— О-о, вы, оказывается, опасный человек, Баки я бы! — Сабир показал на метки флюгпункта на груди Назимова.
— А вы что, боитесь меня? — улыбнулся Назимов.
— Да что вы! — мотнул головой Сабир. — Если хотите знать, я с детства восхищаюсь смелыми людьми, — продолжал он уже шепотом. — У нас в деревне жил один чапаевец… Куда бы он ни пошел, мы, мальчишки, не отставали от него. А если уж он просил нас что-нибудь сделать, мы стремглав бросались выполнять его поручение. Это было счастьем для нас.
— Вы откуда родом? — перешел Баки на деловой тон.
Оказалось, что Сабир уроженец Высокогорского района Татарской республики.
— Кем служили в армии?
— Рядовым танкистом. Всего год успел прослужить. А вы, Баки абы?
— Я служил больше, Сабир.
— Оно и заметно. Да ведь и я, Баки абы, хоть и мало служил, а тоже сорок смертей повидал. Честное слово, не хвалюсь! Раз чуть не изжарился в танке. Вот посмотрите… — он снял берет. Половина головы у него была лысая. — Да и в плену — тоже… Драли меня что Сидорову козу. Иной раз хоть штаны не надевай: на сидячем месте — рубцы в палец толщиной.
— А фризером как вы заделались? Ведь работенка парикмахера совсем не для танкиста.
— Это вы правильно. Да ведь здесь, Баки абы дорогой, нужно Ходжой Насреддином быть. А то головы не сносишь. Меня на разных работах пробовали… Вы слыхали когда-нибудь такое слово — «кантовщик»? — спросил Сабир шепотом. — «Кантовать» это по-нашему, по-лагерному — дурака валять. Другим полюбилось словечко «помаленьку». Вот я и валял дурака. Послали меня землекопом, я дневную норму старался на десять дней растягивать. Больше глазами действовал, чем руками: глянет конвоир в мою сторону, я вроде занимаюсь делом; только отвернется, нога у меня так и замрет на лопате. Заставили меня толкать вагонетку. Так у моей вагонетки почему-то всегда слетало колесо с оси. И собаками меня травили, и в лапах у Дубины я побывал… Вы, наверное, слыхали про Дубину?.. Это один из шарфюреров. Настоящего имени его я не знаю, все — и чехи, и поляки, и французы — кличут его Дубиной. Окрестили его так, конечно, русские, мастера они на прозвища. Как-то раз вызвали меня в канцелярию. Перетрухнул, понятно. Особенно когда увидел важного эсэсовца с орденами — настоящий людоед! Мурашки так и забегали у меня по спине. «Ну, — говорю себе, — на этот раз пропал ты, Сабир». А тот болван почему-то возьми да спроси меня, работал ли я когда-нибудь фризером. Я сразу смекнул… «Как не работал! Конечно, работал, господин обербанфюрер!» А про себя думаю: «Понаделаю я вам этих самых Гитлерштрассе». Это мы, фризеры, так называем прическу, когда на макушке волосы выстригаются, а на висках оставляются, — пояснил Сабир. — К тому же у меня и зарок был: не иначе как лежа на боку Гитлеру овин молотить. А вы еще удивляетесь — почему я стал фризером. Чему только не научишься здесь. Сами-то вы кем работаете? — хитро спросил Сабир.
— Это не столь важно, — нахмурился Назимов. — Ты лучше скажи: других-то ты обучаешь тому, как надо лежа на боку овин обмолачивать?
— Иной раз обучаю. Я запомнил одну поговорку моего покойного отца: когда языком жнешь, спина не болит. Вот я и рассказываю людям всякие потешные истории. Кроме всего, людей ведь еще и смешить надо, Баки абы. Смотришь, сидит браток, повесил нос. Завернешь ему анекдотик позабористей — глядь, он уже смеется. А веселый человек — он меньше унывает, дольше живет. Еще люблю я песни. Меня тут даже артистом прозвали. Конечно, до артиста-то мне далеко…
У Назимова осталось впечатление, что говорливый Сабир не из тех, от кого можно ждать серьезных дел. Все же он был очень рад знакомству с земляком. Этот парень всегда может пригодиться.
«Пойдемте со мной»
И все же на душе Назимова было муторно. Он строил самые различные предположения по поводу того, что до сих пор к нему не приходят те люди, о которых говорил Йозеф. Временами он готов был решиться на отчаянный шаг — попросить Отто вызвать Йозефа, или же самому пойти к нему. Но потом мучительными усилиями отбрасывал эти желания и терпеливо день за днем стучал молотком, изготовляя осточертевшие башмаки, а вечерами отводил душу в разговорах с друзьями. И ждал, ждал. Мысли его и мечты неизменно тянулись к смелым, убежденным людям, не прекратившим борьбу и в условиях Бухенвальда. Назимов чувствовал, что они где-то здесь, рядом. Не исключено, что и Сабир не простой балагур. Кто знает, возможно, он держит в руках кончик нити, связывающей с подпольной организацией.
Вскоре Назимова стала одолевать новая мысль. Может быть, подпольщики в целях проверки ждут от него какого-то самостоятельно выполненного дела. Йозеф, помнится, довольно ясно намекнул на это. Между тем время шло. Драгоценное время терялось на размышления.
— Начну с самостоятельной разведки! — наконец решил Баки. — Именно — с разведки. В дальнейшем мне могут поручить другие задания. Но что бы ни поручили, разведка всегда пригодится».
В сущности говоря, Назимов с первого же дня пребывания в лагере наблюдал, присматривался. У него уже накопились известные впечатления и сведения. Надо было все это привести в какую-то систему. И методически собирать новые данные. Неплохо бы наметить вчерне план лагеря — размещение различных объектов, схему сторожевых постов, график смены часовых, вооружение охраны, средства сигнализации и связи, расположение ворот, внутренний распорядок в лагере… да мало ли что.
К этой работе он привлек и Николая Задонова. Они нашли кусочек бумаги, с величайшей осторожностью начертили вдвоем схему лагеря, обозначили на ней различные объекты. Чертеж был спрятан в дощатой стене уборной.
Из разговоров заключенных Назимов узнал, что где-то на территории лагеря есть заброшенные канализационные колодцы и подземные трубы от прежней канализационной сети. Рассказывали даже, как один поляк-заключенный пытался бежать из лагеря по канализационным трубам. Все это сильно заинтересовало Назимова. Правда, о побеге он не думал сейчас. Но сведения о заброшенных подземных сооружениях могли пригодиться.
Чтобы проверить и уточнить все эти данные, нужно было получить возможность свободно передвигаться по лагерю. У Назимова не было такой возможности. И это обстоятельство по счастливой случайности заставило его обратить внимание на лагерных детей: в Бухенвальде был специальный детский блок. Там, где взрослому под страхом смерти запрещалось ступать ногой, дети передвигались свободно.
Он поделился своими соображениями с Задоновым. Оказалось, что у Задонова уже есть друзья среди ребят. Николай узнал, что большинство маленьких узников — это дети партизан, воинов Советской Армии, насильно вывезенные из России. Их участь была не менее тяжелой, чем у взрослых заключенных. Дети работали в так называемой огородной команде.
— Ужасные там условия, — рассказывал Задонов. — За одну только без спроса выдернутую морковку детей забивают до смерти. Я сам видел избитых ребят: все тело в кровоподтеках. Прямо сердце разрывается. И некому их пожалеть, приласкать…
— Не надо поддаваться сентиментальным чувствам, Николай, — перебил Назимов. — Мне думается, здешние мальчики не любят, когда их жалеют взрослые.
— Так-то оно так, да ведь я люблю ребят. Ты поговори как-нибудь с ними. Среди них есть настоящие орлята. Они могут достать любые сведения. И все же — они дети.
Вскоре Назимов познакомился с мальчиком по имени Мишутка. Он числился в огородной команде, но больше околачивался в шумахерае около сапожников. По приказанию Бруно он устраивался на подоконнике и во все глаза наблюдал за территорией лагеря, и если поблизости показывались эсэсовцы, сейчас же давал знак об этом. Больше от него ничего не требовалось. Но благодаря этим наблюдениям Бруно всегда успевал спрятать в надежное место Баки и других сапожников, кому не следовало показываться на глаза эсэсовцам.
Назимову очень полюбился всегда веселый, озорной Мишутка — сын партизана. Ребяческая жизнерадостность помогала ему сравнительно легко переносить все невзгоды лагерной жизни. Убедившись, что Мишутка уже довольно опытный разведчик, Назимов начал давать ему различные задания. Мишутка смело спускался в колодцы, лазил по трубам, разузнавал необходимые сведения о проволочных заграждениях и сторожевых вышках — обо всем толково докладывал Назимову.
