Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай

Степан Дмитриевич приподнял мохнатые брови.

— Так сразу и взять? Быстрый ты, однако… Возьму, а ты сбежишь через месяц-другой удачи искать, где полегче…

— Не сбегу! Честное слово. Я умею работать, вот увидите. Мне бы только в вашу бригаду, с вами…

— Вот оно как? Клюнул, значит, жареный-то петух? Бывает. Так вот давай сразу договоримся. Хочешь быть с нами — заслужи это.

Пойдешь чернорабочим сначала — пусть ребята на тебя посмотрят, какой ты есть. Да рук-то не жалей и ни от чего не отлынивай. Не молочные реки тебе обещаю, это понятно, но ведь для тебя, парень, иного пути в люди нет: и так уж чуть по кривой дорожке не пошел. А выдержишь… тогда и поговорим. Может, к своему делу вернешься, а может, еще и возьму тебя в ученики. Но уж если что, учить буду истинно, как самого дед учил. Согласен?

— Согласен, — кивнул Дима.

— И даже на оплеухи, — весело вставил Виктор. Старик продолжал:

— В общежитие устроим. А сегодня здесь переночуешь. Теперь спать. Утро вечера мудренее.

Глава VII

Машу провожали под Новый год. Узнать ее было невозможно: щеки расцвели румянцем, глаза горели. Все вдруг увидели то, чего не замечали прежде: у Маши длинные густые ресницы и белые веселые зубы. Счастье словно выпустило в ней на волю вторую, никому до сих пор неизвестную женщину со звонким голосом и неугасающей улыбкой.

Валя помогла Маше собрать вещи. Остальные девчата больше судачили, чем дело делали. Как раз, когда Валя последний раз окинула взглядом комнату — не забыто ли что? — пришел и Машин Николай. Маша еще больше засуетилась и, видно, совсем перестала понимать, что делать, за что браться?

Валя распределила мелкие вещи между всеми, тяжелый чемодан с неловкой улыбкой взял Николай — его явно стесняло такое шумное и многочисленное женское окружение.

Маша на ходу поцеловала комендантшу тетю Полю, смахнула слезу со щеки. Та перекрестила ее вслед, но этого Маша уже не заметила. Кроме своего Николая, она все сегодня видела словно вскользь.

На улице немного поспорили — каким путем ближе идти? Нужно было отнести вещи к Николаю, в те же дома, где жил Виктор. Решили, что через сопку напрямик ближе, и скоро вся компания уже прыгала и скользила по обледенелым тропинкам.

День выдался необычный. Хоть и была середина зимы, самый канун Нового года, но всех не оставляло чувство, что там, за зубчатой грядой сопок, откуда растекался по небу мягкий золотистый свет, прячется весна. Совсем не зимний — влажный и теплый ветер шел им навстречу с моря, и совсем не зимние тени быстрых белых облаков скользили по земле. Казалось даже, что и низкое солнце вдруг набрало силу и лучи его греют, а не только светят.

Валя откинула с головы шарф. Волосы ее засветились на солнце, глаза лучились. Рядом с ней, держа за другую ручку сумку с посудой, шагал Виктор. Он тоже был радостно возбужден, шутил, смеялся.

И не они одни чувствовали необычность этого дня. Когда все вернулись в город, чтобы взять оставшиеся вещи, толпа на главной улице почти не уступала московской. Плыли над головами запоздалые «елки», сделанные из сизых тугих веток стланика, в сумках, сетках и просто в руках празднично светились игрушки, а малыши уже обновляли зверушечьи маски, полученные на утренниках в детских садах и школах.

Напротив театра рабочие срочно подключали к сети бесчисленные гирлянды лампочек огромной городской «елки», тоже сооруженной из стланика. Лапы стланика прочно и густо крепились на полой металлической мачте. Рядом поливали из шланга огромную «спящую голову» и трех ледяных коней, везущих деда-мороза. Из открытого рта головы сбегала вниз горка, на которую, пока что издали, зарились мальчишки с санками и фанерными листами в руках. Один держал даже жестяной поднос, из тех, на которые уличные продавцы выкладывает пирожки.

Во всем чувствовалось приближение Нового года.

Теперь уже Николай прокладывал дорогу в толпе, текущей им навстречу. Маша шла рядом, чуть отступив и как бы прячась за его плечом, словно это не она раньше всегда и везде выступала впереди и водила за собой девчат.

Пока остальные ходили за вещами, в комнате у Николая хлопотала Зина — сама вызвалась. Возле дома они издали увидели ее огненные волосы — Зина вышла их встречать. Рядом с ней стоял и немного смущенно переминался с ноги на ногу Дима — он еще не всех знал из окружающих.

Как всегда, из беды выручила его опять Зина. Деньги Танцюре отдали, решив с ним не связываться. А встретив как-то на улице Вержбловского, Зина высказала ему все, что о нем думала.

— Так и знайте: за Димку есть теперь кому заступиться! Не оставите его в покое — вам же будет хуже!

Леопольд Казимирович выслушал все это молча, с обычной непонятной усмешечкой и так же молча удалился.

Вот тогда-то Дима окончательно понял, что в его жизни значит Зина, хоть и не сказал ей ничего. Просто старался быть послушным, внимательным, ласковым, как только мог.

В комнате Николая было совсем мало мебели, и от этого она выглядела очень просторной.

— Ой, как красиво! Спасибо, Зиночка! — простодушно восхитилась Маша, глянув на празднично накрытый стол.

— Можно рассаживаться, — пригласила Зина. — Все готово.

— Молодых — на почетное место, а кто с хозяйкой сядет рядом, скорее всех замуж выйдет, — пошутил кто-то из гостей.

Возникли шум и толкотня. Никто из девчат не хотел первой занимать оговоренное место, уверяя, что замуж им вообще ни к чему. В конце концов рядом с Машей оказалась Зина, а Валя села рядом с Виктором.

Валя продолжала смотреть на все как бы сквозь призму сегодняшнего, предновогоднего дня. Ей все нравилось: и колючий радостный холодок шампанского, и Машино расцветшее лицо, и красиво убранный стол. Заботливые руки Виктора подкладывали ей то одно, то другое на тарелку, она отмахивалась, шутя:

— Ты что, думаешь, я слон?

Свет за окном погас, еще некоторое время его отблеск хранили стены, потом вспыхнула маленькая люстра под потолком. Включили проигрыватель, принесенный из общежития, и Маша закружилась в вальсе. Потом танцевали шейк, летку-енку, а потом все подряд — по настроению. Было весело, шумно.

Маленькая елка в углу ожила от тепла, и всю комнату наполнил свежий запах хвои и тающего снега. Валя остановилась возле елки, потрогала податливые, совсем не колючие иглы стланика — вот и не ель, а все равно хорошо пахнет. От одного этого запаха в дом приходит праздник. «Если бы я выходила замуж, — подумала она, — я бы тоже хотела, чтобы это случилось на Новый год. Счастливая Маша!»

Виктор подошел к Вале, о чем-то спросил ее. Валя подняла руку:

— Внимание! Есть предложение: взять с собой шампанское и пойти к большой елке встречать там Новый год. Чтобы все сегодня было необычным. Кто — за?

Валино предложение поддержали дружно.

Улица встретила их синим и алым светом. Синело так и не похолодевшее небо, как бы окутавшее собой и улицу, и людей. Радостно алели гирлянды лампочек, протянутые через улицу. Игра синего и алого света до неузнаваемости меняла лица: стало еще веселее и беззаботней. Люди словно вернулись в детство.

Все это сделала елка. Огромная, выросшая вдвое от окутавшего ее звездного облака огней. В ее лучах все принадлежало празднику. Дома люди могли чинно сидеть возле столов, подгоняя последние, старчески медлительные минуты уходящего года. Здесь праздник давно уже вступил в свои права: одни провожали старый год, другие уже встречали новый, и всем было одинаково хорошо.

Обдав площадь дрожащими всплесками света, взлетел фейерверк. Захлопали пробки от шампанского.

Дима протянул Зине пенящийся стакан:

— С Новым годом! За счастье!

Оглянувшись и ища своих, Зина увидела, что рядом с Валей и Виктором вдруг появился Александр Ильич. Валя что-то говорила ему, протягивая стакан.

Подошли Николай и Маша. Вместе с ними Зина еще раз выпила за счастье в новом году. Слегка кружилась голова. Валю и ее спутников Зина больше не видела.

Дима взял ее за руку:

— Пойдем кататься на горку? Все наши уже там.

— Конечно, — весело согласилась Зина.

А людей вокруг становилось все больше и больше, словно улицы потекли вдруг, как реки, в одно море — площадь, где стояла елка. И скоро совсем невозможно стало кого-либо различить в прибое смеющихся лиц.

В город пришел Новый год.

Дом, где жил Александр Ильич, стоял под самой сопкой. Из своего окна он до последнего штриха изучил пологий склон и напоминающую вогнутое зеркало широкую седловину. И все-таки каждый день она выглядела иной, чем вчера. В пасмурные дни сопка напоминала спустившееся на землю облако — так ярко и чисто светилась ее белизна. Под солнцем она цвела, как летний луг, голубыми, синими и алыми красками и льдисто зеленела и серебрилась в полнолунье.

Сегодня все обещало погожий воскресный день. Улицы города еще тонули в сплошной мгле, а иззубренный край седловины уже начал наливаться светом… Потом словно кто-то обвел каждую иззубрину огненным карандашом.