Ольга Гуссаковская - Перевал Подумай

— А ты? Терпела? Почему? Не понимаю…

— Почему… почему… Дура потому что была, вот и терпела. Поманил меня красивой жизнью, это он умеет, а я поверила. Дура! — Она сердито топнула ногой, словно споря с кем-то.

— Ладно. Все прошло. А вот ты и дорогу туда забудь! Слышишь?!

Они вышли все на ту же, безвременно сумеречную улицу. Редкие прохожие не обращали на них внимания. Нина шла, опустив голову, прикрыв лицо варежкой. Дима брел рядом, чувствуя, как голову постепенно наполняет звенящая пустота.

Он проводил ее до темного подъезда и даже не обиделся, что Нина ушла, не простившись. Да, бывали в его жизни черные минуты, но сейчас им овладела непроглядная чернота. Привычного легкого выхода из положения на этот раз не предвиделось. Никогда он не думал, что ему придется, хотя бы и защищаясь, ударить человека. Это было страшно. И никогда еще не доводилось ему оставаться в чужом ночном городе без крова над головой. Куда ему деться? К Зине? Нет, не сейчас. Он бесцельно брел и брел, не зная куда…

— Смотри, а это ведь тот парень, которого из нашей общаги сегодня выставили. Говорят, нигде работать не хочет, а приехал из Москвы… Эй, подожди-ка!

Дима обернулся. Перед ним стояли двое дружинников. Один — точно, шофер из бывшего Диминого общежития, а второй — конопатый рукастый верзила — уставился на него во все глаза.

— Что ты бродишь взад-вперед? Потерял чего? — спросил шофер. Дима уже готов был послать его куда подальше и сбежать, но второй цепко взял его за плечо.

— Э, парень, да ты не в себе! Петро, посмотри-ка на него! Не иначе с ним беда стряслась. Идем-ка со мной, лучше будет… А ты походи пока один, — обратился он к напарнику.

Дима покорно поплелся рядом с дружинником: собственно, ему было безразлично, куда и зачем идти.

— Что ж, давай знакомиться. Меня зовут Виктором. А тебя? — Парень уже не держал Диму за плечо, а шел рядом. Назвал себя просто и дружески. Дима невольно ответил так же.

— Значит, Дмитрий… И ты действительно москвич?

— Был когда-то.

Потом они долго шли молча. И то, что Виктор молчал, не лез больше с расспросами, вдруг заставило Диму заговорить. А начав, он говорил, говорил… Виктор слушал его внимательно, не перебивая. Потом сказал:

— Тут посложнее дело-то получается, чем я думал. Пойдем-ка к бате моему, это самое лучшее.

Шли они тихими многоснежными переулками к одинокой группе домов, высоко забравшихся по склону сопки. Там намечался новый жилой массив, но пока стояли только три больших дома, доступных всем ветрам. Вокруг домов топорщился из-под неглубокого снега стланик, лежали дикие валуны. Люди ворвались здесь в необжитую тайгу, пренебрегая законом первопоселенцев, испокон века славших пашни впереди домов. Город мог себе это разрешить.

— Ты с батей моим не таись, батя у меня — сила! — уже возле дома сказал Виктор.

Дима кивнул. Он вспомнил о своих родителях. «Напишу отцу, пусть вышлет на дорогу, — как всегда, подкралась спасительная мысль, — теперь уж все равно. Надо скорее отсюда убираться».

Виктор позвонил у двери.

— Тебя где это носит, полуночник?! — грохотнул из-за двери оглушительный, но совсем не злой голос.

Дверь открылась. Оба они с Виктором были парни рослые, но рядом с таким дядей почти всякий невольно чувствовал себя цыпленком: уж очень высок и плечист был Викторов отец. «И усы, как у Буденного», — подумал Дима.

— Э… да ты не один… Ну, проходите, проходите, гости незваные, так уж и быть — чайком побалую.

— Ты не удивляйся, — тихо сказал Виктор, — это он всегда так шумит, но он по-доброму…

— Да я вижу… — так же тихо ответил Дима, снимая пальто, — а как его зовут?

— Степан Дмитриевич.

— Ну, где вы там застряли? Идите уж в кухню, малые-то спят давно, — опять прогрохотал Степан Дмитриевич.

В тесной кухоньке половину окна занимал хитроумный ящик с дырочками, из которого поднимались светло-зеленые, как салат, лопухи огуречных листьев.

— Гидропоника, — с гордостью сообщил Степан Дмитриевич. — Круглый год огурцы растут, и никакой земли не надо. — И только после этого покосился на гостя: — Хорош!.. Откуда к нам прибыл?

— Из Москвы, — невольно улыбнулся Дима.

— Так… Из матушки-столицы, значит. А кем работаешь?

Дима замялся. Выручил Виктор.

— Не успел он еще устроиться. Приехал сюда сам, не по оргнабору, и малость не повезло — не тех людей встретил.

— Вон что… А родные-то у тебя есть, нет?

— Есть. Только я с ними давно не живу вместе. Решил жить самостоятельно.

— Понятно. Что же всухомятку речь держать… Давайте чаевничать, так-то лучше будет.

Дима присел возле кухонного неудобного стола, на котором Степан Дмитриевич с мужской небрежной торопливостью собрал чай и кое-какую еду. Взял в руки кружку с обжигающим, дочерна заваренным чаем. Ему понравилось здесь. Кухня хоть и невелика, но все в ней обжитое, прочное. И Степан Дмитриевич, грубовато-шумный, но добрый, открытый, чем-то напоминающий отца.

Ночь светила в окно далекими городскими огнями. Тикали на стене старинные часы-ходики с гирей, похожей на еловую шишку. Виктор помалкивал, не перебивал Диму, а Дима чувствовал, что перед этим пожилым, много повидавшим человеком оба они одинаковые щенята. Но чувство это не было обидным.

Степан Дмитриевич долил чайник и вновь поставил его на плитку. Потом спросил:

— Значит, за длинным рублем погнался. А в Москве ты как в маляры попал? Поди, посоветовали: халтурить маляром можно, не работа — живая копейка в кармане?

— Ну… не совсем так. Я рисовать могу немножко, мне альфрейные работы давались легко.

— Почему же в старатели решил податься? За альфрейную работу платят везде хорошо. И здесь тоже мастера нужны. Эх вы, искатели! Драли вас мало!

Лицо и голос Степана Дмитриевича неуловимо посуровели, Диме даже стало не по себе.

— Вон и Виктор мой… С одной стороны, большое доверие парню оказали — секретарь комитета комсомола. Вся молодежь в управлении у него под началом. Могу я гордиться сыном? Могу. А с другой — шел человек в мастера, а теперь, видите ли, освобожденный секретарь. Это от чего же его освободили, от работы?

— Ну уж ты, батя, скажешь! — улыбнулся Виктор. — Да какой от меня в бригадах был бы толк, если бы я свое ремесло забросил? Только словом много ли поможешь?.. Нет, я своего дела не забываю, да и не век в секретарях ходить, а специальность у меня на всю жизнь.

— Хорошо, коли так, — смилостивился Степан Дмитриевич, — Нам, Самохваловым, отроду языком стараться ни к чему — руки есть, руками и старайся! Чтобы твоя работа людям была видна. У Виктора и деды, и прадеды белокаменщики, поди-ка, и Москву они строили. Так что помни об этом. И цени.

— Я помню. Сколько бесед за последнее время провел о рабочих традициях, сколько рассказывал о лучших мастерах страны! Но это еще и самому человеку понять нужно. Для себя. Не ради галочки в отчете, — Виктор покосился на Диму.

— Вот именно самому. Человек все сам должен! — Степан Дмитриевич как гвоздь вбил на этом слове и разом словно вожжи отпустил — заулыбался по-домашнему, дружески посмотрел на Диму:.

— Надоел я тебе? Думаешь, поди, старик качает права, а что толку? Ты вон хорошее дело решил бросить — и хоть бы что. Потому что легко досталось — вот еще в чем твоя беда.

Степан Дмитриевич вкусно отхлебнул чай и продолжал, ни к кому вроде бы не обращаясь особенно:

— А меня учил мой дед. Отец тогда на гражданской воевал. Учил трудно. Руки у меня, вишь, были не слабые, да вроде как не с той стороны приделаны — все в них ломалось. Ну и попадало за это крепко. Чуть что не так — оплеуха. Но ведь что я понимал? Хоть через битье, а мне эту науку одолеть нужно. Ведь это же позор будет, деды-прадеды в гробах перевернутся, если отступлюсь. И одолел. Стал мастером не хуже деда. И почет пришел и уважение. В нашем-то городе кто первый каменный дом строил? Моя бригада. Сейчас школу новую кто строит? Опять же — мы. И Дворец спорта — мы. И все, что ни есть в городе лучшего, — все мы, каменщики. Потому как из блоков этих дома получаются, а красоты в них нет. Красоту в камне увидеть нужно. Что бы там еще ни придумали ученые, а главные здания — дворцы, театры — все равно из камня строить будут.

Степан Дмитриевич увлекся и совсем забыл о времени. Он говорил убежденно, все более увлекаясь, описывал каждое выстроенное им здание, и можно было только дивиться памяти старого мастера.

А Дима слушал и не спускал глаз со Степана Дмитриевича. Смотрел и думал. Вот так бы найти свое дело, как этот старик! И никакой Лео не поднял бы его на смех: «Велико счастье — быть каменщиком!» Не посмел бы…

И вдруг пришло неожиданное решение:

— Возьмите меня к себе, Степан Дмитриевич, очень прошу!

Степан Дмитриевич приподнял мохнатые брови.

— Так сразу и взять? Быстрый ты, однако… Возьму, а ты сбежишь через месяц-другой удачи искать, где полегче…