Гунар Цирулис - Якорь в сердце

…В предрассветном тумане слышится далекий лай собак и урчание грузовика.

Всю ночь врач не смыкал глаз. Он встает, открывает окно, прислушиваясь к звукам, вглядывается в сумерки, затем начинает быстро одеваться.

— Гита! — громко зовет он.

Ответа нет.

Он просматривает скудное содержание шкафчика, где хранятся лекарства, снимает с верхней полки коробку с ампулами, задумывается.

— Гита! — снова кричит он. — Черт подери, куда это все сегодня запропастились?

Наконец дверь открывается, но на пороге появляется Волдемар Калнынь.

— А, это ты, — говорит врач разочарованно.

— Ее нет. Наверно, опять сидит где-нибудь со своим Кристапом из комендатуры… Что-нибудь срочное?

— Весьма… В любой момент сюда может прибыть гестапо.

Калнынь замечает коробку с ампулами в руке врача.

— Морфий!.. — догадывается он. — Понимаю… Так сказать, последняя пуля себе.

Поколебавшись, врач протягивает ампулы Калныню.

— Нет, нет, я не могу!.. — Калнынь отклоняет его руку.

— Спрячьте в надежном месте.

— Как, и вы еще надеетесь? — удивляется Калнынь. — После всего, что здесь происходит?

— Я врач, Волдик. Эти ампулы еще могут спасти несколько жизней, в первую очередь ту женщину, что лежит у дверей. Но только для операции. Остальные ампулы отдайте тому человеку, который предъявит жемчужины. Настоящие жемчужины в золотой оправе, запомните, Волдик! — говорит врач и пристально смотрит ему в глаза.

Рокот мотора нарастает, затем внезапно прекращается.

Калнынь подходит к окну. Перед входом в барак стоит закрытый грузовик.

Оба превратились в слух. Из коридора доносится топот подкованных железом сапог.

— Передай привет Гите, — тихо говорит врач и идет к дверям. — И человеку с жемчужинами, он наш…

…Кристап сидит в комнате, перед кабинетом коменданта. Делает вид, что листает документы, но на самом деле пишет письмо на лоскуте шелковой бумаги.

Распахивается дверь. Не удостоив рассыльного взглядом, комнату пересекает немецкий офицер.

— Митагспаузе! — роняет он на ходу.

— Яволь, герр лагерфюрер (так точно, господин начальник), — браво отзывается Кристап. — Ейне штунде (один час).

Тишина. Только где-то за стеной стучит пишущая машинка.

Кристап снимает деревянные башмаки и, держа их в руках, осторожно пробирается к лестнице. Неслышно взбирается на второй этаж. Перед ним длинный коридор с целым рядом дверей и окон в дальнем конце, за которым полощутся на ветру оба лагерных флага: красный со свастикой и черный.

Кристап в носках крадется по коридору. У предпоследних от окна дверей останавливается. Прислушивается. Смотрит в замочную скважину. Нигде ни души.

Кристап достает из кармана ключ, засовывает в замок, пробует повернуть, но ключ не поддается. Второй и третий вовсе не лезут в замочную скважину. Четвертый тоже не поворачивается, пятый как будто годится, но заедает при повороте. Кристап налегает на ручку, приподнимает дверь и еще раз примеривает ключ. Нетерпеливо дергает его вправо, влево. Дверь отворяется.

Кристап вваливается в склад, где хранится оружие, предназначенное для лагерной охраны. Перед ним лежат винтовки, автоматы, противогазы, громоздятся ящики с боеприпасами и ручными гранатами. Есть тут и пистолеты системы «вальтер» в кожаных кобурах. Кристап быстро хватает один, впихивает в карман, а пустую кобуру прячет в темном углу за ящиками. В следующий миг он уже оказывается в коридоре и пытается запереть дверь. Но ключ снова застревает, и теперь уже намертво.

Кристап пробует и так и сяк — поднимает дверь вверх, напирает на ручку. Бесполезно.

Его лоб покрывается холодным потом. Не придумав ничего более умного, он засовывает другой ключ в кружок застрявшего и жмет изо всех сил. Раздается еле слышный щелчок. А дверь по-прежнему не заперта. — Ордонант! — кричит кто-то на первом этаже. За первым окриком следует второй, еще более нетерпеливый. — Ордонант, ферфлухт нох ейнмал, во штект дер шейскерл! (Будь он проклят, где запропастился этот поганец!)

Раздраженные шаги приближаются к лестнице. Вот уже скрипят под ними деревянные ступеньки. Дрожащими пальцами Кристап вытаскивает из кармана пистолет, отодвигает предохранитель.

В этот миг внизу звонит телефон, кто-то снимает трубку и зовет:

— Герр обершарфюрер! Цум телефон, битте! (Господин обершарфюрер! К телефону, пожалуйста!)

Шаги спускаются вниз. Слышен стук захлопнутой двери.

За эти несколько секунд Кристап испытал все, что можно пережить в минуту смертельной опасности: волнение, испуг, сменяющийся паническим страхом, который постепенно превращается в отчаянную решимость сопротивляться во что бы то ни стало, обиду на несправедливую судьбу, ненависть и наконец облегчение, граничащее с полным опустошением.

Он прячет пистолет в карман, снова пробует по очереди ключи. Наконец находит настоящий и бесшумно запирает дверь.

…С тех пор как увезли врача, Волдемар Калнынь не знает покоя. В первые дни он еще надеялся, что вот-вот придет владелец жемчужного ожерелья, которого он представлял чуть ли не партизанским вождем, вооруженным до зубов и не знающим страха. Однако время шло — и никто не появлялся, никто не говорил, что ему делать.

И все же одно Калнынь знает твердо — что-то делать нужно! Подпольный комитет разгромлен, лучшие товарищи расстреляны или томятся в рижской тюрьме. Следовательно, кому-то надо перенять эстафету, продолжить агитационную работу, которая с приближением фронта должна сплотить заключенных для восстания или хотя бы массового побега. Почему бы этим человеком не стать Волдемару Калныню? Беда только в том, что он не имеет ни малейшего понятия, как действовать. Не подойдешь ведь к незнакомому человеку и не спросишь: «Хочешь бороться? Ну тогда становись в наши ряды!» Сочтут, скорей всего, провокатором. А если и не сочтут — что может он обещать единомышленникам? Три ампулы с морфием?.. Тогда уж лучше пойти путем, который описан во многих книгах.

И Волдемар Калнынь четвертый вечер сидит в каморке врача за столом и пишет при свете коптилки:

Услышав шаги, Калнынь быстро убирает бумагу.

Входит Кристап, которого он ненавидит всей душой. Загородив собой стол, Калнынь спрашивает голосом, полным презрения:

— Пришел вынюхивать?

Кристап сжимается, словно получив плевок в лицо.

Как невыносимо трудно привыкать к тому, что люди видят в тебе подручного оккупантов.

— Где Гита?

— Об этом ты спроси у своих начальников, — режет в ответ Калнынь. — Ее увезли час тому назад.

Кристап круто, поворачивается и выбегает из комнаты.

Когда стемнело, покидает барак и Волдемар Калнынь. Настороженно движется он вдоль стены, останавливается, прислушивается и снова крадется вперед.

На стене остаются написанные им воззвания:

…В углу детского барака около чугунной печурки лежит на нарах Гита. Рядом Кристап держит в руке горсть единственных цветов Саласпилса — скромный неказистый вереск. Сегодня он впервые видит, до чего девушка худа и измучена.

— Что произошло, Гита? Ты такая бледная.

— Фрицы взяли у меня кровь, — шепчет девушка, не открывая глаз.

Кристап кладет вереск на одеяло, хочет поцеловать Гиту в лоб, но не осмеливается.

— Мне уже лучше. Завтра опять буду на ногах… А ты?

Кристап опускает голову.

— Вчера всех расстреляли. Нашего доктора тоже…

Девушка беззвучно плачет, веки ее открыты. Слезы скапливаются в уголках глаз и стекают по вискам.

— Вот мы остались одни, — шепчет она.

— Он знал, что ему грозит, и, несмотря на это, помогал людям. Думаешь, он выбрал бы иной путь, если бы мог начать жизнь сначала?

— Не знаю, я ничего не знаю…

— А у меня сегодня удачный день, — продолжает Кристап. — Впервые с тех пор, как начал работать в комендатуре, мне доверились…

— Пришел человек с жемчужинами?

Кристап настораживается.

— Кто тебе сказал?

— Волдик говорил. Ну не тяни!

Вдали завывает воздушная сирена. Слышно, как гудят самолеты, взрываются бомбы.

— Наши, — успокаивает Гиту Кристап. — Бомбят железную дорогу. Понимаешь… Лагерь скоро ликвидируют…

— Говори же! — торопит Гита.

— Скажу, только если дашь слово участвовать. Иначе не имею права.

— Конечно! — В ее глазах горит чисто женское любопытство.

— Значит, договорились?

— Честное слово!

— Сегодня ночью, а помешает луна, то завтра из лагеря бегут десять ребят. Я испорчу электричество, они тем временем перережут колючую проволоку…

— И ты бежишь?

— Мне нельзя. Но ты с ними. Моя мать спрячет тебя у рыбаков, — он вынимает из кармана пистолет и кладет ей под одеяло. — На всякий случай.