Борис Пармузин - До особого распоряжения
Отдохнуть муфтий не смог. Раздался стук, и с легким поклоном появился шофер Эсандола.
- Вы, уважаемый, очень нужны моему господину. Он просил извинить его... Но по важному делу.
Махмуд-бек тоже стал собираться. Шофер смущенно потоптался и добавил:
- Одного вас, господин муфтий.
Садретдин-хан пожал плечами:
- Хорошо.
Такого еще не бывало. Махмуд-бек давно стал тенью муфтия.
- Я побуду у господина Аскарали, - сказал, скрывая волнение, Махмуд-бек.
- Хорошо, сын мой.
Купец тепло встретил гостя. Оглянувшись на дверь, потом на окно, он сообщил:
- Появился в городе ваш товарищ детства.
Махмуд-бек прикусил губу.
- Муфтий уехал к Эсандолу, - сказал он.
- Вероятно, по этому поводу, - сказал Аскарали.
Они не ошиблись. Муфтий, утонув в мягком кресле, с удивлением смотрел на обеспокоенного
консула, который вышагивал по кабинету и задавал непонятные вопросы:
- Махмуд-бек служил у Джумабая?
- Его воспитанник...
- Имя, конечно, другое?
- Конечно, господин. Аллах дает жизнь, а не имя. Но зря сомневаетесь. Рекомендация самого
Мустафы Чокаева.
Наконец Эсандол тоже сел в кресло напротив муфтия и наклонился к гостю:
- Так вот, уважаемый Садретдин-хан. В городе появился новый эмигрант, верный нашему делу
человек. Он тоже воспитанник Джумабая. Но у этого юноши совсем другое мнение о вашем Махмуд-беке.
Он его знает с детства... Лучше нас...
- Как же так? Как же? - Голос у муфтия надломился. Он беспомощно развел руками.
Только сейчас Эсандол увидел, как постарел этот неугомонный человек.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Эти годы для республики были годами расцвета.
Перед уходом за границу я встретил в газете фамилию Мавляна. Он был тогда заведующим сельской
школой в Ферганской долине и один из первых взялся за создание колхоза. Стал председателем.
Газета хвалила таких людей. Мавлян начал учиться агрономической науке. Колхоз, которым он
руководил, уже в 1935 году считался одним из лучших.
Я жил в другом мире. Там люди боялись сознаться, что их далекие родственники вступили в колхоз.
Иной раз это могло и навредить. Нужно сказать, что муфтий Садретдин-хан сам не представлял, что
такое - коллективное хозяйство. Его убивала мысль, что земля находится в руках крестьян. Они для него
были босяками. И вообще каждое слово, рожденное новой жизнью, раздражало старика. А в злобе он
мог наговорить что угодно и терял способность трезво разбираться в обстановке.
Я завидовал Мавляну, его борьбе, его победам. Я как-то сказал об этом опытному чекисту, который
встречался со мной, подготавливая к отправке к туркестанским эмигрантам. Чекист сдвинул рыжеватые
брови:
- Ну что ж. Подумай еще.
- Я все обдумал.
- Там будет меньше друзей... - сказал чекист. - Будет, возможно, только один человек.
Им оказался большой любитель поэзии... Веселый и смелый человек, которого эмигранты знали как
преуспевающего торговца оптовым товаром Аскарали.
Помню, вместе с чекистами мы разбирали самые различные ситуации, в которых я мог оказаться.
Однако мы и не предполагали, что за рубежом, именно в этой стране, в этом городе, появится мой
сверстник, с которым я рос и которого, как мне казалось, хорошо знал.
44
Первая опасность нависла надо мной, и первым на помощь пришел Аскарали.
ПРАВЫЙ СУД
В переулке заскрипела арба. Все прислушались. Арба, судя по всему, едва двигалась. Наверное,
кляча с трудом передвигала ноги, а извозчик даже не пытался ее подгонять.
Как утомительно долго скрипят старые колеса. Как медленно идет время...
Лидеры эмиграции еще пытались сохранить в тайне неприятное происшествие с Фузаилом
Максумом. Но слух о большевистском агенте уже облетел город.
Курширмат в десятый раз взял завещание Джумабая, снял очки и повертел бумажку перед
единственным глазом. Со стороны могло показаться, что Курширмат нюхает листок.
- Зря, Рустам-джан, ты затеял эту историю, - спокойно заговорил Махмуд-бек, - зря.
Садретдин-хан с надеждой смотрел на своего помощника. Муфтию, да и другим главарям, Рустам не
понравился. Молодой человек был в легком, светлом костюме, очень отличался от присутствующих.
Муфтий был уверен, что скромный преданный Махмуд-бек снимет с себя тяжкое обвинение. А если не
снимет?
Садретдин-хан взглянул на пунцовое лицо Фузаила Максума, на его тяжелые руки, лежащие на кобуре
маузера. Здесь приговор выносился быстро.
Муфтий не верил в обвинение, которое только что предъявил Рустам Махмуд-беку. Но
предостерегающие слова Эсандола, угрюмое молчание Курширмата, багровое лицо Фузаила Максума
вызывали тревогу.
- Почему зря, Камил? - Рустам усмехнулся. - Ты - сын большевика, которого убил Ислам-курбаши. Да,
сын! Ты в Баку вступил в комсомол. В Самарканде стал большевиком.
- Отца я не помню. Меня воспитывал Джумабай.
- Не порочь имя благородного человека. Он - двоюродный брат моего отца. Он стал и моим отцом. Вот
завещание...
- Завещание фальшивое, - твердо заявил Махмуд-бек.
- Ты стал ученым, Камил, - не отступал Рустам. - Тебя научили большевики. Но здесь - умные люди.
Расскажи им, как вступал в партию.
- Так было нужно. Об этом знал Икрам Валиевич, уважаемый человек, друг Мустафы Чокаева.
Садретдин-хан утвердительно кивнул.
- Нам нужно было занять руководящие посты. Если бы не разгром нашей организации...
- Организация! - скривился Рустам. - Собирались молодые преподаватели, говорили о стихах...
- Эти преподаватели за свои разговоры или расстреляны, или сидят в тюрьмах, а ты бездельничаешь,
разгуливаешь в парижском костюме, - грубо оборвал Махмуд-бек.
Ох, этот костюм! Он никому не нравился. С каким бы наслаждением Фузаил Максум сейчас увидел на
светлой ткани пятна крови.
Но пока курбаши не шевелился. Разобраться, кто тут прав, кто нет, ему было тяжело. Фузаил, как и
Курширмат, многое не понимал.
- Вы боитесь, что я тоже буду претендовать на земли Джумабая, - сказал Махмуд-бек, подчеркнуто
переходя на «вы». - Их нет, этих земель, и не об этом вообще нужно думать. Спасение родины - вот наша
единственная цель. А о ней-то вы и забываете, Рустам.
Опять хороший удар. Садретдин-хан ненавидел людей, которые в тяжелые времена пеклись о своем
благополучии.
- Вы спокойно жили в Стамбуле, а уважаемый, святой человек скитался в песках, ночевал в
полицейских участках, в караван-сараях. Что-нибудь подобное вы испытали?
- Подождите, Камил. - Рустам растерянно поднял руку.
- Отвечайте на вопрос. Ну?
Рустам боялся посмотреть на присутствующих. Он чувствовал, как накаляется обстановка в
маленькой прохладной гостиной (мехмонхоне) Курширмата. Хозяин свернул листок и, надев очки, снова
стал молчаливым, непроницаемым. Скоро все решится, он произнесет короткое слово, определяющее
судьбу одного из этих молодых эмигрантов. А Фузаил Максум, не моргнув глазом, выполнит приговор.
В переулке зацокали копыта. Такие бодрые лошади бывают только у дорогих извозчиков. Потом
послышались голоса, и раздался стук в калитку.
В мехмонхану вбежал старший сын Курширмата.
- Приведи гостей, - приказал отец.
Ислама-курбаши невозможно было узнать. Желтая, дряблая кожа, изрезанная десятками морщин. На
страшной, неестественно тонкой шее кожа висела складками. Ислам-курбаши очень похудел, но живот,
вздувшийся, огромный живот выпирал из-под халата.
Ислам шел, опираясь на руку Аскарали. Купец учтиво поздоровался с присутствующими, приложив
руку к сердцу, усадил своего больного спутника и обратился к Садретдин-хану:
- Уважаемый господин, по вашей просьбе я разыскал одного из самаркандцев, который знал
достопочтенного Джумабая. Это курбаши Ислам. Он честно сражался за веру и нацию. Курбаши Ислам
сейчас живет в тишине и покое возле Фруктового базара. Я думаю, кто-нибудь поможет ему доехать
45
домой. Меня, к сожалению, ждут торговые дела. - Он говорил о старом курбаши как об отсутствующем,
потому что Ислам был глух.
Все внимательно, напряженно вытянув шеи, выслушали речь преуспевающего человека.
- Дорогой Аскарали, - льстиво заговорил Садретдин-хан, - я надеюсь, Ислам-курбаши располагает
какими-то документами своего друга Джумабая?
