Борис Пармузин - До особого распоряжения
Бывшие баи и курбаши состязались в гостеприимстве. Дымились горки плова, шли степенные разговоры.
Махмуд-бек присутствовал на всех приемах. Он догадывался, что после праздников начнутся будни с
их интригами, борьбой за власть.
Курширмат считал себя военачальником. В духовные вожди он не годился. Известный курбаши
постарел, заметно сдал. Он предпочитал не вмешиваться в разговоры; сидел, поблескивая темными
очками. Единственный глаз ощупывал людей, подмечал мелочи. О новом государстве мусульман, о
политике Курширмат не говорил. У него была сила, были люди, способные творить дела. В том числе
Фузаил Максум. В его становище Курширмат и посоветовал побывать Садретдин-хану.
Муфтий многого еще не знал.
Он посещал дома руководителей эмиграции, и с каждым днем бородка задиралась все выше. Здесь
муфтий сможет развернуться. Здесь живут тысячи земляков, которых он подчинит своей воле.
Довольный, сияющий муфтий отвечав сейчас на приветствия джигитов.
Фузаил Максум знакомил его с сотниками. Это были дета влиятельных людей. Садретдин-хан
добрыми словами отзывался об отцах, вздыхал, сожалея об их гибели, старости, скитаниях по чужой
земле. Многих из тех он никогда не встречал, но отчаянно врал, отделываясь общими словами:
- Хороший был человек... Верный сын ислама...
Потом бормотал молитву. Сотники просили благословения, и муфтий желал им побед во имя веры и
нации.
Фузаил Максум показывал пулеметы, ящики с патронами, лимонки. Муфтий осторожно взял гранату.
Сухие, тонкие пальцы сжали ребристый металлический панцирь. Под кожей заходили желваки. Старик в
своем воинственном азарте был немного смешон. Но никто не улыбнулся.
- Ой, молодцы мой, - повторил муфтий.
Наклонившись, он положил гранату в ящик и кончиками пальцев провел по ряду лимонок.
40
Фузаил Максум показал комнаты, где висели рядом с новенькими халатами английские гимнастерки,
стояли крепкие сапоги. Здесь пахло тканью, кожей, плесенью. Муфтий хотел посоветовать чаще
проветривать одежду, но смолчал. В эти минуту он думал о том, что выступление против Советов близко.
Вот бы во двор к Фузаилу затащить кого-нибудь из англичан или японцев! Пусть полюбуются. Тогда они
иначе будут разговаривать с представителями «Милли истиклял».
В других комнатах, прохладных, темных, стояли огромные глиняные сосуды - хумы с кусками
жареного мяса.
Фузаил Максум мог повести в бой своих всадников сейчас же, сию минуту.
В становище не было ни одной женщины. И ничто не напоминало о них.
- Вы, я слышал, женились здесь? - спросил муфтий.
- Да, уважаемый отец. Но жене не пристало находиться среди воинов.
- Очень хорошо. Так и надлежит поступать большому военачальнику. - Муфтий льстил курбаши, и тот
готов был лезть из кожи, чтобы еще больше понравиться видному человеку.
- Вы не устали, уважаемый отец?
- Какой истинный мусульманин устанет от подобного зрелища! Вы порадовали меня, мой сын. Я будто
помолодел на много лет.
В комнате, покрытой коврами, за богатым дастарханом муфтий прочитал яростную проповедь.
Махмуд-бек видел, что достаточно одного слова - и люди Фузаила вскочат на коней.
Будни все-таки пришли. К муфтию потянулись эмигранты. Это были люди, промотавшие все
состояние. С надеждой смотрели они на каждого нового человека, ждали радостных сообщений.
Муфтий убежденно говорил о «близком дне», когда все изменится.
Стоило обнадеженному человеку уйти, муфтий начинал ворчать:
- Ничего не могут. . Беспомощны.
Махмуд-бек обратил на это внимание. Большинство русских эмигрантов быстро осваивались в чужих
местах: работали механиками, столярничали, открывали мастерские. Туркестанцы же, не имевшие
профессий, спустив деньги, занимались мелкой торговлей, а в лучшем случае - работали в
парикмахерских и пекарнях.
- Беспомощный народ, - осуждал их муфтий, но в душе он был рад этой неустроенности. Подобные
люди послушны, как дети.
За спинами отцов, вытягивая шеи, обычно теснилась молодежь. Парни выросли на чужбине. Многие
не каждый день видели свежую лепешку. Отцы хоть вспоминали о полях, лавках, заводах, вспоминали о
сытой жизни.
Новое поколение росло без надежд, родины, без будущего. Это поколение тоже быстро опутывалось
проповедями муфтия - сетями из высокопарных фраз.
Сотни бедняков гнули спину на чужбине. Обманутые, они бежали вместе со своими хозяевами и
теперь ждали хоть какого-то просвета в мрачных буднях, а муфтий во всех бедах и несчастьях обвинял
неверных - большевиков.
Один раз в неделю муфтий и Махмуд-бек шли как на службу в турецкое консульство.
Эсандол считал Садретдин-хана своим давним другом. Махмуд-бек произвел на консула самое
блестящее впечатление.
Подавался черный кофе. Муфтий неумело двумя руками брал хрупкую чашечку, бросал взгляды по
сторонам: так ли он поступает? Покончив с этой тонкой проклятой процедурой, муфтий сыпал
вопросами:
- Кто может помочь эмигрантам?
Эсандол держал чашечку на весу, сделав глоток, запивал его из стаканчика ледяной водой.
- Судьба человека в его руках, - уклончиво отвечал он.
- Но у них нет судьбы, и руки дрожат от голода, - наступал муфтий.
- Вы правы, уважаемый, у них руки дрожат. Но сначала мы должны взвесить общие силы. До вас этим
никто не занимался.
Муфтий, довольный, пропускал бородку через пальцы.
- Вы еще не познакомились со всеми эмигрантами. Мне хотелось бы знать, как живут казахи. -
Эсандол назвал небольшой район, где находилось около тысячи беженцев.
- Вы имеете полное право передвигаться по стране. Паспорта нашего государства обеспечивают вам
безопасность. Не забывайте, что вы - турецкие подданные.
Эсандол напомнил об этом с милой улыбкой. Фраза на первый взгляд была незначительна. Но
Махмуд-бек понял ее смысл: отныне каждый свой шаг нужно согласовывать с турецким консулом.
Огромная толпа голодных, оборванных людей тянулась за муфтием. Каждому хотелось получить
благословение, дотронуться рукой до его халата. Муфтий семенил к большой юрте. Степенные аксакалы
не поспевали за высоким гостем. Нищета сквозила во всем: в одежде, в движениях людей, в
заискивающих взглядах. Страшная нищета...
Аксакалы не жаловались. В большой юрте обстановка была иной. Напоминала она о прошедших днях
богатых скотоводов. По случаю приезда муфтия был зарезан баран. Огромные куски мяса были щедро
41
положены на глиняные блюда. Дымился бурый чай, перекипяченный с молоком. Аксакалы наперебой
угощали муфтия. А он сидел, сжав тонкие бесцветные губы.
Аксакалы на судьбу не жаловались.
Муфтий заговорил о близких переменах. Махмуд-бек в который раз слушал все это. Старики,
наклонившись, не пропускали ни единого слова, одобрительно кивали. В пустых глазах вспыхивали
искры.
Потом, довольные, все потянулись к кускам мяса: грызли крепкими зубами, чавкали, сытно рыгали и
вытирали жирные пальцы о край замусоленной, грязной скатерти.
Все были довольны, кроме муфтия. Перед отъездом он вытащил деньги и положил перед аксакалами.
Махмуд-бек знал, что это последние деньги, которые остались у Садретдин-хана.
В доме Курширмата было шесть маленьких темных комнаток с земляным полом. Дворик был тоже
невелик. Однако десять - пятнадцать гостей можно было усадить свободно.
Хозяин, как всегда, молчал, поблескивая черными очками. Глаз не видно. Только когда Курширмат
склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.
Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил
короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:
- Меня вызывали англичане... Был разговор...
Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не
беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли «храбрым дураком». Англичане сейчас уже
не польстятся на эту фигуру.
- Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное
русло.
Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:
- Вот к чему приводит бездействие...
Муфтий покосился на своего секретаря:
