Борис Пармузин - До особого распоряжения
те остались в песках.
Аксакалы щедро одарили муфтия. Привели двух скакунов, перекинули через седла хурджуны с мясом
и лепешками. Один из аксакалов протянул муфтию нагайку с серебряной ручкой:
- Да хранит вас аллах в пути.
Казахи не знали, куда и зачем отправляется Садретдин-хан. Но понимали: большой человек занят
большим делом.
На пути было мало встреч; каждая из них раздражала, злила муфтия.
В закопченной кибитке чабана начались длинные расспросы. Хозяин был в потрепанном чапане, но
все равно чувствовал свое превосходство над бродягами-чужеземцами. У него был дом. Пусть в том
доме грязная, давно потерявшая цвет кошма, да два черных кумгана, да один кувшин.
Когда, отдохнув, они двинулись дальше, Садретдин-хан выругался:
- Нищий, босяк, а держится султаном.
К вечеру путников окружила орава лихих всадников. Они кричали, словно готовились к нападению на
целое войско.
- Ну-ка, вы! Откуда и куда?
Главарь шайки кочевников не сводил взгляда с лошадей. Скакуны ему приглянулись.
Муфтий забормотал о святых местах.
- А знаешь, кто мы такие? - Главарь вытащил монету, покрутил перед носом испуганного муфтия. -
Видишь таньгу?
38
Он швырнул монету вверх и, стремительно сорвав винтовку с плеча, почти не целясь, выстрелил.
Пуля щелкнула по маленькой монете.
Муфтий побледнел:
- Что вы хотите?
- Мы... - Главарь уже гладил напряженное тело скакуна.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но один из кочевников, молодой парень, вдруг соскочил с
лошади и бросился к муфтию:
- Благословите, святой отец!
Парень, оказывается, бывал в городе в суннитской мечети у Садретдин-хана.
Придя в себя после бурной встречи, муфтий сказал Махмуд-беку:
- Аллах всегда поможет человеку, творящему правое дело.
Однако на границе опять ждали неприятности.
Сержант не умел читать и долго вертел паспорт муфтия.
- Русских испугались? Большевиков? - с горечью сказал он. - Э, вы... Если нам прикажет майор, мы
через два дня возьмем Москву.
Солдаты стояли с длинными старыми винтовками. Только сержант был одет в поблекшую английскую
гимнастерку и обут хотя в старые, но еще крепкие ботинки. На остальных висели лохмотья, которые
мало чем отличались от пестрых рваных халатов кочевников.
Паспорт настораживал сержанта. О визах он слышал впервые в жизни. До приезда майора сержант
решил посадить путников в кривую, тесную кибитку. Дверь была без замков, но подпиралась чурбаном.
Над дверью продолговатое окошечко с трудом пропускало свет и воздух.
- Когда приедет ваш майор? - хмуро спросил муфтий у солдата, который вечером принес лепешку и
кувшин воды.
- Он гостит у родных.
Рассохшаяся дверь с протяжным скрипом закрылась. Муфтий вздохнул:
- Нет. . Это не воины ислама... Нам нужна, дорогой Махмуд-бек, не такая опора.
Он оживился и заговорил на любимую тему: Англия, Япония, Турция. Разломил лепешку.
- Ешьте, дорогой...
Сам он жевал неохотно. Отложив кусок, муфтий смел крошки в ладонь. Закинул голову, открыв рот и
показав мелкие пожелтевшие зубы.
Приехавший офицер не был майором, но читать умел.
- Молите аллаха, - сказал он, - что я появился вовремя.
И снова дорога. Начались обжитые места. В первой деревне царило оживление. Что-то похожее на
праздник. На путников не обратили внимания. Любопытный муфтий не выдержал и спросил веселого
крестьянина:
- Что у вас происходит?
- Разве вы не знаете? - удивился крестьянин.
- Нет. .
- Ого! - Он с сожалением оглядел путников. - У нас сегодня режут барана.
Муфтий зло стеганул коня и обратился к Махмуд-беку по-узбекски:
- Об этом должен знать весь мир! Босяки...
В другой деревне, услышав узбекскую речь, торопливо, почти бегом бросился к ним старик.
- Вы узбеки?
Путников с почестями ввели в дом, долго угощали, рассказывали о себе.
- Мы чигатайцы. Ведем свою родословную...
- Сейчас не время вспоминать историю, - пренебрегая вежливостью, прервал муфтий. - Нужно думать
о будущем, бороться за него.
Муфтий дорожил каждой минутой. Впереди был Кашгар. Садретдин-хан не знал, что первая же
встреча в столице разочарует его. Турецкий консул Эсандол, оформив документы муфтия и его
секретаря, спросит о дальнейших планах. Потом, побарабанив по столу пальцами, тяжело вздохнет:
- Мы тоже мечтали о рождении нового тюркского государства. Но правительство оказалось
неопытным и потерпело поражение; так было угодно всевышнему. Государство погибло. Вам нет смысла
туда ехать. Вам хватит работы и здесь, где живут тысячи ваших земляков.
Этот разговор состоится очень скоро. Но муфтий как одержимый гонит коня, порой жалуясь Махмуд-
беку:
- Где я оставил нагайку?
Подарок казахских аксакалов, вероятно, стащил на границе кто-нибудь из солдат.
- Плохая примета, - покачал головой муфтий. - Ох, плохая...
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я часто беру комплекты газет, которые выходили без меня. Обычно этими подшивками пользуются
люди, работающие над диссертациями, научными статьями. Газеты стали историей. Но я их читаю
впервые. Тогда я о многом знал понаслышке, а некоторые новости просто не доходили до меня. Тогда -
это значит тридцатые и сороковые годы...
39
На некоторые важные стройки засылались шпионы и диверсанты. Они не успевали перейти границу,
как я уже сообщал данные о перебежчиках.
Я знал одно: народ, мои друзья, строят. Но как это было? Вот о чем я читаю сейчас. О стахановском
движении. О Чирчикстрое. Туда тоже пытались засылать диверсантов. О делах комсомольцев.
«Кокандская комсомольская организация лишь по трем сельсоветам сумела вовлечь в колхозы 623
хозяйства; Избаскентская по трем сельсоветам - 602 хозяйства и Нарынская только по одному
сельсовету - 202 хозяйства».
В среде туркестанских эмигрантов было много молодых людей. Их пугали словом «колхоз».
Перед отъездом за рубеж со мной беседовали, говорили о перспективах...
- Вы можете заняться преподавательской работой. Вы можете стать известным поэтом. Подумайте...
Я думал, вспоминал жадного и хитрого Джумабая, злого Ислама-курбаши. Оказывается, люди,
подобные им, еще были живы и угрожали нашей Родине.
Я вспомнил Зухру-апа, которая оказалась сильнее многих мужчин. Жизнь. Советского Узбекистана
преображалась на моих глазах, а я должен был уйти в старый, отживающий, но пока опасный мир. Для
этого я несколько лет «завоевывал» доверие мусаватистов.
В беседах в ГПУ мне говорили откровенно:
- Ваше имя покроется позором. Пусть несколько лет, но вас будут считать изменником. Друзья и
товарищи с неприязнью будут вспоминать о встречах с вами.
- Сколько лет я пробуду в чужой стране? - однажды спросил я.
- Трудно сказать, - откровенно признался чекист. - Годами невозможно измерить эту работу. Одно
скажу, что долго. До особого распоряжения.
Он повторил задание. Назвал имена Курширмата, Фузаила Максума, муфтия Садретдин-хана... Этих
врагов нужно обезвредить.
Да можно ли подсчитать дни, недели, месяцы, которые уйдут на борьбу? Ушли...
...Я листаю подшивки старых газет. Тревожно шелестят страницы. И здесь, в моем краю, шла
ожесточенная, суровая борьба. И я был тоже одним из солдат, одним из участников огромной битвы за
новую жизнь.
ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ
Фузаил Максум принимал гостей в своем становище. Весело плясал огонь под котлами. Здоровенные
джигиты, даже у очагов сидя, не снимали оружия. Винтовки и сабли мешали двигаться. Но, казалось,
джигиты не обращали на это внимания. Они в любую минуту готовы были, отряхнув руки, вскочить на
коней.
За длинным глинобитным дувалом были построены низкие временные кибитки. В них джигиты спали
вповалку. Здесь и штаб курбаши. Достаточно было команды, чтоб три тысячи всадников загарцевали у
становища в ожидании приказа.
Рядом с могучим Фузаилом Максумом Садретдин-хан выглядел сухоньким, беспомощным стариком.
От восхищения муфтий потирал ладошки, цокал языком.
- Ой, молодцы мои!
Грудь у курбаши выгибалась колесом. Фузаил Максум видел, с каким почтением самые уважаемые
люди принимали старика в эти дни. Приезд муфтия Садретдин-хана взбудоражил весь эмигрантский мир.
Бывшие баи и курбаши состязались в гостеприимстве. Дымились горки плова, шли степенные разговоры.
