Михаил Соколов - Искры
Выйдя в конец улицы, где была баррикада Лавренева, Леон осмотрел ее и с восхищением покачал головой. Лавренев сделал все капитально: перегородил улицу столбами, лобовую часть баррикады обложил мешками с землей и песком, взятым из погребов жителей, а сверху накрыл брезентом.
— Кто это мастерил?
— Мы сами, — с гордостью ответил Щелоков и, посмотрев на пустырь, сказал — Я давно хочу у тебя спросить разрешения, Леон… Видишь, какое дело. Я немного не того, на глаза, плохо вижу. Нельзя ли мне по такой причине засесть впереди баррикады? Я выкопаю себе ямку и буду там сидеть. Подскочат казаки или солдаты, а я тут как тут.
Леон вопросительно посмотрел на Лавренева и ответил:
— Я не возражаю, если твой командир согласен.
— Но там более опасно, — заметил Лавренев.
— Ничего там опасного нет. Просто мне там удобнее будет, — возразил Щелоков и, взяв лопату, пошел на пустырь копать ямку.
Леон посоветовал Лавреневу:
— Ты все-таки наблюдай за ним. Казаки его могут порубать на капусту, если заметят, — и зашагал мимо хат, хмуро глядя вдаль. Скоро глаза его отыскали знакомый высокий тополь, зеленевшую боковину дома. Леон всмотрелся, — не видно ли дыма. «Если батя приедет, и ключа не найдет», — подумал он и пощупал ключ в кармане.
Через пустырь, навстречу Леону, шла женщина. На снегу, в этой широкой безлюдной степи, она казалась такой маленькой, что ее можно было принять за подростка. Шла она быстро и голову держала прямо, а под ногами у нее вихрился снег.
Это была Ольга.
— Лева! — крикнула она и взмахнула рукой.
Леон почувствовал, как в груди его сильней застучало сердце и как будто огонь опалил его щеки. Он шагнул навстречу Ольге, улыбаясь и расставив руки, словно обнять ее хотел, а в следующую секунду засыпал ее вопросами:
— Прибыла? Наконец-то! Динамит привезла? Как там дела? Что Чургин, Лука Матвеич?
Ольга приблизилась к нему, почерневшему от усталости, но попрежнему подтянутому и гибкому, и хотела сказать: «Лева, Лева! Какой же ты стал…», — но. сдержалась и все смотрела на него и не верила, что он стоит перед ней, Леон, настоящий Леон.
— Как дела у шахтеров, говори скорей! — торопил ее Леон.
— Бастуют все шахты, — ответила наконец Ольга и не знала, что говорить дальше.
Слишком неожиданна была встреча с Леоном в этой белой, холодной степи, вблизи баррикад, по которым, быть может, через несколько минут казаки начнут палить из пушек. Ольга оглянулась, посмотрела в сторону города и вздохнула.
— Молчат? — спросила она и, достав письмо, отдала его Леону.
Леон взял письмо, торопливо прочитал его. Лука Матвеич сообщал о начавшейся всеобщей забастовке шахтеров и намеками давал понять, что восстание — дело ближайших дней. «Продержитесь немного, — писал он, — шахтеры помогут».
— Хорошо, очень хорошо, — удовлетворенно проговорил Леон. — А мы продержимся. — И, помолчав немного, спросил — Оксана, я слышал, тоже там? Как она?
— Не пойму я ее, — ответила Ольга, — С Яковом порвала, а хочет везти его в Харьков в больницу. Его какой-то черносотенец ножом пырнул.
— Черносотенец? Якова? Чудеса! — усмехнулся Леон, но тут же нахмурился и сказал: — Да… Жаль. А я думал, что у нас все покончено с Загорулькиными.
Ольге никогда так не хотелось спросить Леона: «А у тебя как с Аленой?», но она подавила в себе это желание и, взяв его под руку, негромко сказала:
— Пойдем, там динамит лежит, в крайней хате. И мне надо торопиться.
— Никуда ты больше не поедешь, — сказал Леон и слегка привлек ее к себе.
Ольга прижалась к нему, робко, как-то неловко, и у нее все закружилось перед глазами. Наконец-то они опять вместе!
3
На одной из улиц дружинники укрепляли баррикаду. Дед Струков и Иван Гордеич, желая использовать во дворе все, что можно было, наконец выкатили из погреба бочку с помидорами. Но их увидела Дементьевна, выбежала вслед за ними со двора и подняла крик.
Однако Иван Гордеич и дед Струков молча продолжали свое дело, вполголоса торопя друг друга:
— Скорее, а то отымет, — гудел Иван Гордеич, катя бочку.
— Да я и так поспешаю, язви ее. Ты шибчей работай ногами.
Дементьевна настигла их, схватила Ивана Гордеича за руку.
— Ну, с чем я теперь буду варить борщи рабочим солдатам? Да поставьте вы ее, я хоть яблочки выберу из нее, — жалостливо и голосисто заговорила она.
— И такое выдумает! В них вся сила от пули, — возразил Иван Гордеич и ударил бочку ногой. От сотрясения крышка вывалилась, и помидоры посыпались на белый пушистый снег.
Дементьевна всплеснула руками, забежала вперед.
— Пропали, — готовая заплакать, воскликнула она и стала собирать помидоры в фартук. Потом вдруг резко, повелительно сказала: — Поставьте мне сейчас же кадушку на место! Не то я такой морс сделаю об ваши головы, истинный господь!
Пробегавшие мимо ребята-дружинники шутили:
— Так их, Дементьевна, так!
— Ты смелей, смелей иди на них, мамаша! Это войско старинное, прямого натиска не выдержит.
— И я ж говорю: такое добро и по дороге раскидывать! — ободрилась Дементьевна и хотела отстранить от бочки деда Струкова, но он обозлился:
— Вот что я тебе скажу, кума: уйди ты с революционной дороги, язви те с твоими помидорами! Не доводи до греха, велю тебе, — повысил он голос и, взяв Дементьевну за руку, отвел ее в сторону. Потом вернулся и тихо сказал Ивану Гордеичу: — Давай шибчей, а то как вернется, опозорит нас перед всем рабочим войском и на самом деле побьет…
Вдруг грохнул разрыв снаряда. Комья снега и земли взлетели к небу и скрыли Дементьевну.
Иван Гордеич и дед Струков заторопились и быстро покатили бочку по дороге, точно и рады были, что Дементьевна отстала от них.
— Уби-ли-и! — раздался крик женщин.
Иван Гордеич бросил бочку, разогнул спину и увидел: на снегу, возле черной воронки, лежала и корчилась от боли Дементьевна.
Он подбежал к ней, и тело его затряслось от беззвучных рыданий.
Раздался новый взрыв снаряда, потом еще и еще, и поселок наполнился отчаянными криками, окутался дымом.
А Леон стоял на коленях рядом с Ольгой и дедом Струковым за первыми баррикадами. Недалеко от него перед баррикадой Рюмин прилаживал к своим бомбам провода от телефонного аппарата. Лицо его было бледно, сосредоточенно; казалось, он не обращал никакого внимания на разрывы снарядов, потому что делал все спокойно, не торопясь. Леон подумал: «Пропадет ведь», — и крикнул:
— Леонид! Немедленно за баррикаду!
Рюмин оглянулся и продолжал свое.
— Что он, смерти ищет, что ли? — спросила Ольга.
Рюмин наконец соединил провода, протянул их за баррикаду и тогда, опустившись на снег, сказал:
— Ну, теперь можно и отдохнуть… Товарищи, дайте закурить!
После артиллерийского обстрела казаки, рассыпавшись цепочкой, устремились на поселок. Человек двадцать, подняв сверкающие клинки, галопом мчались к баррикаде.
— Без моей команды не стрелять! — строго сказал Леон и посмотрел на бугорок снега, за которым притаился Щелоков.
Казаки стремительно приближались к поселку.
— Ра-а-а! — неслось со всех сторон угрожающим эхом.
Страшна казачья атака. Бешено скачущие кони, сверкающие клинки, все нарастающий шквал криков рождали такой страх, который добирался до самого сердца, и казалось: вот-вот кто-нибудь не выдержит, встанет и побежит. А тогда… Леон знал, что будет тогда, потому что он вырос среди казаков и не раз видел скачки и рубку чучел. Но дружинники лежали и ждали.
Вдруг один из казаков, скакавших к баррикаде, упал, и тогда лишь донесся гулкий выстрел Щелокова. Потом еще один казак свалился с седла, а вслед за ним упала и лошадь.
— Браво Щелокову! — крикнул дед Струков.
— Круши-и-и их! — донеслось от казаков, которые, объехав Щелокова, направили коней в улицу.
— Казаки, на кого идете? — поднявшись, крикнул Леон, — Мы боремся за свободу всего народа! Рубите своих офицеров! Да здравствует революция!
Казаки остановили лошадей. Один с рыжей окладистой бородой крикнул:
— Круши их! — Но его не послушали, и вся группа повернула обратно.
Дружинники ликующе закричали:
— Браво, станичники!
— Ура-а-а!
А когда казаки ускакали, дружинники подобрали раненых и понесли их в хату.
— Эх, голова! Спасибо скажи, что я плохо вижу, а то распрощался бы ты с белым светом. А за что? За что ты должен был голову свою класть? — говорил Щелоков одному из раненых — молодому казаку.
— Братцы, ить гонят же нас! В атаманцы зачислили, а какой я атаманец, как у моего батьки пара быков и конь? — кривясь от боли, отвечал казак, и на глазах его блестели слезы.
