Василий Шаталов - О дереве судят по плодам
— О нашем коне? — усмехнулся Курбан. — А зачем о нем мечтать-то? В нашем колхозе их не меньше сотни будет. И каждый — как картина!..
— В том, что это хороший конь, никто не сомневается, — как бы подхватив мысли Курбана, сказал Ораков. — И я его люблю. Иной раз смотришь на него и думаешь: сколько в нем красоты, благородства, легкости, ума… Безукоризненно стройный, высокий. Голова и ноги словно точеные. Гладкая шерсть блестит, как дорогой атлас. И весь он, как натянутая струна. Лиловые глаза горят и смотрят вдаль. И видно, какая мощь в нем бурлит — стоять не может — пляшет, перебирает ногами. Дай только волю… Дай! И полетит, как птица!.. Вот на таких конях двадцать веков назад ездили парфяне. Парфия была могучим государством. В одном из сражений, благодаря своей коннице, парфяне разгромили римские войска и взяли в плен знаменитого полководца Красса. Что и говорить! Всем хорош наш конь! Да беда в том, что число лошадей ахалтекинской породы становится все меньше. Правда, и до сих пор его разводят. Везде понемногу. Но зачем дробить поголовье и распылять средства? — часто думаю я. — Не лучше ли все сосредоточить в одних руках и вести коневодство по-настоящему, как заслуживает того ахалтекинский конь. Я просто счастлив был бы, если бы эту работу поручили нашему хозяйству!
Ораков несколько секунд помолчал, словно давая себе передышку. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Не надоел я еще?
— Мне — нет. Не знаю, как Курбану.
Глянув на башлыка, Курбан почтительно сказал:
— Когда вы говорите, яшули, дороги не замечаешь. Когда вы молчите — дороге нет конца.
— Что ж… Тогда я продолжу, — молвил Бегенч, — Тем более, что я, кажется, не сказал главного. А это главное — наша молодежь. Весь колхоз держится на ней. Она в поле, и на фермах, и за отарами ходит. Везде она. Каждым своим успехом, каждой победой колхоз обязан ей. Поэтому заботиться о молодежи — это священный долг старших, закон нашей жизни. Кое-что в этом отношении уже сделано. Построены Дом культуры, кинотеатр, библиотека. Но это только начало. Теперь на очереди — ресторан. Да, да!.. Ресторан — большой, современный, как в городе. Он должен быть красивым и уютным. Каждый, кто придет туда, сможет потанцевать, послушать музыку или просто — отдохнуть. А можно и праздник семейный справить: свадьбу, юбилей, рождение ребенка. Можно отметить победу в соревновании. В самом деле, почему не придти в ресторан коллективно, всей бригадой и не отпраздновать победу! Деньги на строительство ресторана есть. Значит, и эта мечта станет явью.
— Да, яшули, неплохо бы вечерком в ресторан заглянуть, — воодушевленный рассказом башлыка, мечтательно произнес Курбан, — да вряд ли удастся: башлыка некому будет возить.
— Ну вот… Еще и ресторана нет, а ты уже ноешь, — рассмеялся Бегенч. — В крайнем случае, сам за баранку сяду! Согласен?
— Нет. Никуда вас одного не отпущу. Особенно ночью, — решительно заявил Курбан. — Бог с ним, с рестораном…
— Ай, берекелла! Молодец! — чуть слышно сказал Ораков и ласково посмотрел на водителя.
В это время машина свернула налево, на переезд железной дороги, проскочила его и по ровному шоссе помчалась навстречу поселку, утопавшему в зелени молодых деревьев. Вскоре мы прибыли на участок Гаплан. Здесь Ораков управился со всеми своими делами и примерно через час мы возвращались обратно. Все это время у меня из головы не выходили слова шофера о том, что он ни за что не отпустил бы председателя одного — особенно ночью. Они напомнили о желании спросить у Оракова, как работалось ему последние четыре года и что слышно о Желтозубом?
— В основном работалось неплохо. Но были, как говорится, и «сюрпризы», — печально улыбнулся Ораков, поворачиваясь ко мне лицом. — Прошу заметить, что все они, то есть сюрпризы, были преподнесены накануне выборов, когда я баллотировался как кандидат В депутаты Верховного Совета СССР.
— Теперь о Желтозубом. Ничего конкретного о нем сказать не могу. С ним я ни разу не встречался и судить о его зловредных действиях против меня не берусь. Может, были. А, может, и не было. Не пойман — не вор.
Ораков помолчал немного, подумал и сказал:
— Лучше о «сюрпризах» расскажу. Не возражаете? Как-то утром приехал я на работу. У входа в правление встречает меня знакомый старик — солидный, с большой бородой, в белой рубашке и в просторных туркменских шароварах. Поздоровались мы, старик и говорит:
— Это правда, башлык, что ты уходишь от нас?
Вопрос был настолько неожиданным, что я не знал, что на него ответить.
— А куда я должен уйти? — спрашиваю и пытаюсь изобразить что-то вроде улыбки. — Разве надоел уже?
— Как будто сам не знаешь куда, — строго сказал старик, показывая тем самым, что ему не до шуток.
— Нет, не знаю.
— Да, говорят, опять в какой-то отстающий…
— А кто говорит?
— Разве я припомню! Народ говорит…
— Эх, яшули, — ответил я старику, — надо бы по-меньше верить слухам. — Когда буду уходить, я соберу людей и о своем уходе сообщу всему колхозу. Можете быть уверены — тайком не сбегу.
— Да не об этом я беспокоюсь! — нахмурился колхозник. — Я ведь пришел сказать, чтобы ты не уходил никуда. Зачем уходить? Что там, в другом-то колхозе… слаще, что ли?
Я не сомневался в искренности старика, но был убежден, что он поверил чужой выдумке о моем уходе. А тот, кто ее распустил, был уверен, что причинит мне боль, выбьет из нормальной колеи. Так оно и было: несколько ночей я не мог спокойно спать. Эта же выдумка показала, что мною все еще кто-то недоволен, и желал бы избавиться, считая меня, как говорят дипломаты, «персона нон грата». Но я сумел взять себя в руки, помня о том, что самое сильное противоядие против всяческих слухов — это полное к ним равнодушие. К тому же на каждый роток не накинешь платок.
Таков был первый «сюрприз». Второй, по признанию самого председателя, был в тысячу раз хуже, неприятнее первого.
Однажды утром ему позвонил секретарь райкома партии. Справившись о здоровье, он попросил Оракова приехать к нему для беседы.
— А что за беседа, о чем? — хотел было уточнить Ораков, но секретарь ответил, что будет лучше, если он узнает об этом по приезде в райком. По холодному тону секретаря и какой-то странной его торопливости Бегенч почувствовал, что предстоящая беседа ничего доброго ему не сулит.
Минут через двадцать Ораков был в райкоме. Поздоровавшись с председателем, секретарь попросил его садиться к столу. Ритуал встречи не был нарушен и на этот раз. Но спрашивая башлыка о доме, о семье, секретарь ни разу не взглянул на гостя, уклончиво скользя глазами вдоль стола, словно испытывая какую-то неловкость.
— Прошу не беспокоиться. Ничего особенного не случилось, — вежливо, но с официальным холодком предупредил Оракова секретарь райкома, доставая из стола почтовую бандероль. — Просто я хотел познакомить тебя вот с этим письмом.
Бегенч принял из рук секретаря пухлый увесистый конверт.
«Интересно, что это в нем?» — подумал председатель, пересаживаясь за отдельный столик, стоявший у стены, недалеко от входной двери. Вынув письмо, Бегенч глянул на последнюю страницу и увидел на ней цифру 40, а ниже, в самом ее конце — свыше тридцати подписей. Приглядевшись к ним, Ораков понял, что все они сделаны одной рукой, потому что тот, кто их подделывал, старался изо всех сил разнообразить свой почерк, но это ему почти не удалось. Подписи были разными, а буквы в них были похожими, как близнецы. Значит, письмо было написано одним автором, пытавшимся скрыться за чужими фамилиями.
Ораков прочел страницу, другую и с ним стало плохо: как будто кто ударил по голове — даже искры засверкали в глазах, и больно сжалось сердце. Во рту стало сухо, как от сильной жажды. Онемевший язык был, как чужой, ворочался с трудом. В ушах однообразно шумел затяжной дождь.
Но каким-то невероятным усилием Ораков взял себя в руки и сумел унять начинавшуюся дрожь. Из графина, стоявшего на столике, дрожащей рукой он налил воды в стакан и выпил его разом. Прошло какое-то время, и Бегенч почувствовал, что ему легче. К счастью, секретарь райкома, занятый разговором по телефону и приемом посетителей, не видел того, что пережил в эти минуты председатель.
Успокоившись, Ораков прочел письмо до конца, не волнуясь и не раздражаясь более, как будто оно не касалось его. Так произошло потому, вероятно, что, анонимщик, рьяно стремясь опорочить башлыка, перестарался в своем вранье, нагромоздив в письме горы самых несусветных небылиц.
И чего тут только не было!
Ну, хотя бы такое, например, что башлык исподтишка торгует терьяком, что в колхозе во всю процветает калым, что утонувший в Куртлинском озере колхозник Агаев погиб по вине председателя, что после этого башлыка много раз видели, как он поздно вечером прокрадывался в дом вдовы Агаева. Что колхозную продукцию башлык сбывает «налево», частным лицам, спекулянтам, а денежки кладет себе в карман. «С людьми Ораков крут, — говорилось в письме. — Всегда и всем недоволен. А недавно — ни за что, ни про что избил старого колхозника. Спрашивается, до каких пор мы будем терпеть такое безобразие?»
