Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова
— Ну, что уставился? — И, сжав кулаки, прошел мимо. Прошел, а потом оглянулся. Вижу, он идет за мной. И сразу я почему-то понял, что и он меня боится. Неужели я такой страшный? Может быть, и ему кажется, что у меня глаза горят?
Он молча подошел и остановился.
Я отломил кусок шоколада и протянул ему:
— На, ешь!
Он схватил шоколад, продолжая таращить на меня огромные глаза.
— Ешь! — закричал я ему и сам испугался своего голоса.
Оказывается, и я могу неплохо командовать. А он держит шоколад в руке, будто не знает, что с ним делать, или боится, как бы я не отнял.
Тогда я спросил его, уже не повышая голоса:
— Звать-то тебя как? Ну что стоишь, ну что смотришь? Или шоколада не видал?
Я схватил мальчишку за руку. Можно сказать, насильно запихал ему в рот шоколад. Ну, думаю, теперь и ему сладко. А он нехотя стал жевать, будто есть разучился. Это и не удивило меня тогда.
Так ничего я от него и не добился, только теперь он уже шел не сзади, а рядом. Куда я, туда и он. А ветер так и хлещет, залезает в рукава. Откуда-то сверху сорвался и загромыхал железный лист.
Когда надо о ком-то заботиться, сразу чувствуешь себя старше. Мне показалось, что у мальчишки побелели щеки. Я схватил снег и стал тереть ему лицо. Он не сопротивлялся и, как теперь мне казалось, смотрел на меня совсем иначе. Потом он оживился, тоже схватил снег и начал растирать мои щеки.
Мы подошли к походной кухне. У костра грелись бойцы. Увидев нас, кашевар взмахнул черпаком и рассмеялся, заметив, что у меня нет котелка. Сам раздобыл откуда-то огромную миску и ложки дал. Другой боец отрезал нам по куску черного хлеба и соль на бумажку насыпал.
— Ну, как же тебя звать? — спросил я мальчишку, когда согрелся. — Ну, кто ты: Васька, Колька, Петька'? Я даже вздрогнул, когда впервые услыхал его слегка хриповатый голос. Он повторял за мной: «Васька, Колька, Петька».
Не помня себя я начал трясти его.
А он все повторяет как заводной: «Васька, Колька, Петька».
Одно я понял: он не глухой и не немой. Значит, можно ему все растолковать. И я опять начал:
— Вот меня зовут Геной, Геннадий Соколов. Ну, а ты кто?
Он задумался, а потом сказал:
— Я тоже Геннадий Соколов.
— Скажи пожалуйста, тезка! Я сталинградский, а ты откуда?.
У него опять заблестели глаза, он начал вертеть головой, а потом ткнул рукой вперед и произнес:
— Оттуда!
Я понял — ничего мне от него не добиться. Но, так или иначе, я приобрел спутника.
Губы его были в трещинах и легких ссадинах; весь он был какой-то колючий, казалось, никаким гребешком в мире не расчесать его жесткие волосы. Они торчали во все стороны и лезли ему в глаза.
Стоило только его спросить о том, что с ним раньше было, как он побледнеет, нахмурится, уставится в одну точку, силясь что-то вспомнить.
Расскажешь ему что, а он тебе то же самое о себе рассказывает. И слушать неохота. Беспамятный, а такой фантазер!
Этот мальчик стал потом моим большим другом. Когда же теперь я вспоминаю о начале нашей дружбы, я не могу сказать, что он понравился мне с первого взгляда, но не ошибусь, если скажу, что в первый же день нашего знакомства мы как-то потянулись друг к другу.
После того как накормили нас бойцы, вышли мы на берег Волги к памятнику Хользунову.
Мой земляк-летчик лежал на земле у взорванного гранитного своего пьедестала.
Все было изрыто окопами и траншеями.
К Волге по тропинке спускались и поднимались бойцы с ведрами, котелками и канистрами.
Начало смеркаться. Мы опять пошли к центру. В сумерках среди развалин всегда страшно, будто каждая дыра желает тебя проглотить.
Красноармейцы разбирали кирпичи и доставали из-под щебня и мусора разбросанные книги. Здесь, должно быть, когда-то был склад или книжный магазин. Некоторые набрали целые охапки книг.
Я смотрел на каменные коробки обуглившихся зданий и на одной стене разглядел: висят на ремешке коньки «снегурочка», а в одном окне я увидел придавленную тяжелым обломком клетку для птиц.
Коньки были мне ни к чему.
Шел я и еще думал: не лучше ли вернуться обратно к Александре Павловне на Мамаев курган? Ведь там в тесноте и нам двоим место найдется. А может быть, разыскать блиндаж на волжском берегу?
Глава восемнадцатая
В ДЕТСКОМ ПРИЕМНИКЕ
Мы опять подошли к костру. Бойцы пропустили нас вперед. Только мы протянули руки к огню, как какой-то рослый дяденька в полушубке, но со звездой на шапке сразу же начал нас расспрашивать. Конечно, отвечал я один.
Он спросил, не хочется ли нам есть, не простыли ли; потом схватил нас за руки и потащил за собой, больше ни о чем не спрашивая. Держал он нас крепко, будто боялся, что мы можем вырваться.
Только перешли полотно железной дороги, как Васька-Колька-Петька вдруг остановился.
Военный забеспокоился:
— Ты не стесняйся, брат, садись-ка на меня верхом, так мы скорей дойдем.
— А я туда не пойду, — закричал мой беспамятный. — Я знаю, куда ты ведешь нас.
— Знаешь? — удивился военный.
— Знаю! А все равно оттуда убегу. Там фамилию спрашивают.
— Правильно! — невозмутимо сказал военный и потащил нас дальше.
Вскоре он предупредил:
— Здесь ступеньки!
Мы вошли в комнату, освещенную коптилкой. Таким уютным показался мне тогда ее тусклый свет! Я даже не сразу разобрал, что поднявшаяся нам навстречу женщина была Александра Павловна. Она сразу же узнала меня, но и виду не подала.
— Принимайте друзей! У костра грелись.
— Как фамилия? — спросила меня Александра Павловна.
Сгорая со стыда, я ответил.
Александра Павловна строго посмотрела на моего маленького спутника и произнесла:
— С тобой мы тоже знакомы. Всю ночь не спал, бродишь. Опять запишу тебя.
И Александра Павловна вздохнула:
— Бесфамильный. А может быть, вспомнил, как тебя звать?
Бесфамильный мотнул головой и зашмыгал носом.
— Сережей звать его, Сережей! — сказал я Александре Павловне.
Я уже привык отвечать за него. А это имя мне почему-то нравилось больше других.
Я думал, что Александра Павловна начнет меня бранить. А она только взяла за руку и сказала:
— Вовка ушел от нас. Гвардейцем хочет стать…
— Ну я пойду, — перебил ее военный, — может быть, еще кого ночью приведу. Беда. А убегать не советую, — обратился он к нам. — Подумаешь, беглецы-близнецы!
Александра Павловна помогла нам раздеться и все время как бы сама с собой разговаривала:
— Вот и хорошо, что пришел; Фекла все беспокоилась, как бы на мине не подорвался или какой бал кой не придавило. Вот, Гена, какое мы для вас жилье сооружаем. А работы здесь сколько! Хорошо, с потолком справились, не валится больше. Пол настелили.
Мы с Сережей легли рядом не раздеваясь.
Александра Павловна долго не отходила. Она поцеловала меня в лоб и провела несколько раз рукой по голове.
Как хотелось мне тогда схватить ее за руку и не отпускать от себя! Но Александра Павловна уже гладила Сережу. Я поразился тому, как он сказал:
— Вы такая, же хорошая, как мама!
— Маму вспомнил, — радостно воскликнула Александра Павловна.
Сережа ей ничего не ответил.
Александра Павловна прикрыла нас плащ-палаткой и отошла, а мы долго лежали молча. Каждый думал о своем. Кто-то громко кричал во сне.
Мы обнялись и вскоре заснули.
Проснулся я раньше Сережи и опять не сразу сообразил, где я.
Я вскочил и сделал несколько шагов по комнате. Всюду лежали ребята, закутанные в трофейные шинели, в какие-то половики, тряпки. В темноте трудно было разглядеть, у кого какие волосы. Я осмелел и стал вглядываться в спящих. Кто-то застонал.
В углу, сидя на кирпичах, дремала Александра Павловна.
Я терпеливо ждал наступления утра.
Проснулись все разом. Одна девчонка заревела, и этот рев сразу же был дружно поддержан со всех сторон.
Я посмотрел на своего соседа. Неужели и он, как только проснется, сразу заплачет? А он проснулся и сказал с ожесточением:
— Опять ревут! Убегу!
Александра Павловна бросилась к плачущим.
Так начался день на новом месте. Свет проникал только сквозь щели, и днем здесь все так же мигала коптилка.
Утром на помощь Александре Павловне пришли другие женщины. Каждая из них что-нибудь держала в руке: ведро, утюг, топор.
Одни кормили малышей, другие что-то скребли, перешивали из старого красноармейского белья.
Александра Павловна всех подбадривала и шутила:
— Я сама несерьезная, а народ подбираю серьезный. У нас у всех двигатели внутреннего сгорания — вот и держимся.
И мы с Сережей получили задание: очищать лопатой кирпичи от присохшей глины. Этими кирпичами надо было заделать пробоины в стене. А потом мы ободрали зеркало, которое должно было заменить оконное стекло.
Через несколько дней мы обходились уже без коптилки. В комнате стало светло. В один просвет вместо фанеры было вставлено зеркало; в другой — стекло от автомашины; третье же было составлено из небольших фотопластинок.
