Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова
Какие мы все были тогда заморыши! Кто в гнидах, кто в болячках, десны кровоточили, многие ходить не могли. Потому, должно быть, стоило только одному заплакать, как плакали все. Конечно, не я и не Сережа. Мы были самыми старшими, и Александра Павловна давала нам одно поручение за другим.
Кухня была за квартал от детского приемника. Там уцелела большая печь и хлеб замешивали в ванне, очень белой и чистой. Все мы тогда никак не могли насытиться и были похожи на жадных птенцов.
Принесли нам одного мальчугана. Ножки тоненькие, как ниточки, а живот большой. Был он весь в шрамах, ожогах; даже взрослые боялись до него дотронуться. Кто бы ни подходил к нему — он дрожал и всех сторонился; по временам начинал кричать:
— Капустки горсточку!
А одна девочка была очень бледная, прозрачная, как стеклышко. Закрывала глаза руками, боялась света. Чуть посмотрит на свет — слезы текут и от боли плачет.
Помню, как однажды кто-то тихонько постучал в дверь. Это был командир. Он держал на руках девочку, завернутую в меховую телогрейку. Она спала, и командир боялся ее потревожить. Девочка так и не проснулась, когда ее водворили в наш дом. Командир просил оставить телогрейку девочке. И еще он просил назвать ее Надеждой и, если не найдутся ее родители, Михайловной.
— Это я Михаил, — сказал он негромко. — Я и фамилию для нее придумал, пока нес: Сталинградская. С такой фамилией я ее везде найду, — добавил он и еще раз посмотрел на девочку.
Где она сейчас, Надежда Михайловна Сталинградская?
А другого малыша — лет двух — к нам принесли танкисты. Они вытащили мальчика из какой-то ямы, он был весь в крови, но, когда его вымыли, оказалось, кровь на нем чужая. Только обмыли его, он улыбнулся. Поэтому и прозвали его «Маленький, да удаленький».
В нашем домике становилось все тесней. Днем я и Сережа старались как можно скорей уйти из нашего шумного дома. Мы стали с ним вроде трофейной команды. Отдирали мешковину, которой были обиты потолки фашистских блиндажей; собирали посуду, ролики, пятнистые плащ-палатки, походные фляги в суконных чехольчиках, коробки порошка от пота ног, огарки свечей, всевозможные флаконы и баночки. Один раз огромную перину приволокли.
Из немецких блиндажей долго не выветривался какой-то особенный запах, пахло какой-то дезинфекцией, лекарством.
В одном из них было разбросано много открыток с изображением военного с клоком волос на лбу.
— Главный фашист, Гитлер, — пояснил я Сереже. Он схватил открытки и начал гвоздем прокалывать глаза Адольфу. Таким я еще не видел Сережу. Он дрожал, топал ногами, все в нем клокотало.
По дороге обратно он прицелился и швырнул кирпичом в огромную сосульку. Она рухнула вниз с куском карниза. Сережа еле успел отскочить. Он долго не мог успокоиться и продолжал с ожесточением сбивать сосульки.
Я так и не знал, кто он и откуда. Сережа ничего, ничего не знал о себе; все время мучительно старался что-то вспомнить. Но все, что происходило недавно, он помнил отлично.
Сережа был проворен и очень легок, двигался почти бесшумно и видел так, будто в каждом его глазу было по стереотрубе.
Это он в одном из дворов обнаружил нераспакованные снаряды, завернутые в бумагу, густо смазанные каким-то жиром; не раз подзывал он минеров и показывал на заминированные приманки, начиненные смертью.
Я даже надеялся, что Сергей поможет мне найти Олю.
Как-то стали мы просить, чтобы для нас в детском приемнике елку устроили.
.. Елка упиралась в самый потолок. Украсили ее петушками и бабочками: навесили пульки, ролики, кубики какао в красной обертке, полученные в подарок от бойцов.
Много тогда гостей у нас побывало.
С Тракторного завода пришла невысокая девушка в военном полушубке. Сразу показалась она мне очень знакомой. А когда подружки назвали ее Лидой, я вспомнил подвал и щель, пробитую в стене.
Все так и ахнули: к нам в гости и сам дед-мороз пожаловал. На нем был вывернутый полушубок и снежная борода из белой ваты. Всем хотелось потрогать деда-мороза за бороду.
Дед-мороз взял в руки автомат и начал рассказывать о деде-партизане, будто про себя. До сих пор запомнилось мне:
Кто он — дед? Во что одет?Раздражает немцев дед.
Спросил я Лиду про Шуру, но вокруг нее шумели девочки, и она невнимательно слушала меня. Когда же я несколько раз настойчиво повторил свой вопрос и сказал, что Шура была высокой и членские взносы в райкоме комсомола собирала, Лида сразу внимательно на меня посмотрела, задумалась и сказала:
— Мы дружили. Все меня уговаривала в парашютный кружок записаться. Я недавно отца ее, капитана, на переправе встретила. Говорит, Шура жива и невредима. Долго писем от нее не было, а потом сразу в один день целую пачку получил. Пишет ему, что сейчас она на каких-то курсах… А ты откуда ее знаешь? — спросила Лида, но, не дождавшись моего ответа, сказала: — Теперь парашютисты нужны!
Хотел я попросить Лиду, чтобы узнала она Шурин адрес у капитана, но потом решил — больше не буду к ней приставать.
Лида сама ко мне подошла:
— Кто она тебе, Шура, знакомая или родственница?
— Бабушка Наталья Антоновна! — выпалил я по прежней привычке.
Лида посмотрела на меня с удивлением, но больше ни о чем не спросила. Не узнала меня, видно, Лида. И я почему-то о себе не напомнил.
Сережа пристально смотрел на меня своими глазищами. На Сережу многие невольно обращали внимание, чувствуя на себе его долгий взгляд.
— Ну, что смотришь? — спрашивали его дружелюбно.
Сережа же в ответ нахмурится, тряхнет головой, но ничего не скажет.
Привезли к нам новую партию детей. Я первым делом оглядел всех девочек. Худенькие, пожелтевшие… У многих из них ноги были обернуты какими-то тряпками. У одной, когда ее снимали с машины, с ног свалился в лужу валенок.
Я взглянул на нее и сразу узнал Валю. Подбежал к луже, схватил валенок и с радостным криком протянул его Вале.
Да, это была она, и по тому, как блеснули ее глаза, я понял, что и она узнала меня.
Валя прижала валенок к себе, а сама сделала шаг в мою сторону. Она обнимала валенок, а я обнял ее вместе с валенком.
И нам обоим почему-то стало очень смешно. Мы не знали, с чего начать разговор.
Нас заметила Александра Павловна. Я уже знал, что она всегда все видит.
И вот Валя уже сидит на койке. Ее ноги обернуты стеганым одеялом. Она внимательно смотрит на меня большими темными глазами, чуть нахмурив густые бровки. Первым делом я спросил про Галину, но Валя, конечно, ничего не могла мне сказать о сестре.
Мне хотелось узнать, что случилось с Валей после того, как мы расстались, и она рассказывала мне, как несладко было ей…
Как только местность, где жила Валя, была освобождена, хозяйка сама отвезла Валю в районный центр, а на прощание даже прослезилась и первый раз за все время поцеловала.
Долго мы болтали о разных вещах и не заметили, что Сергей Бесфамильный не сводил глаз с Вали, прислушивался к каждому ее слову.
Глава девятнадцатая
ПРОВОДЫ
Солнышко с каждым днем пригревало все сильней.
Александра Павловна стала реже бывать в детском приемнике. Она получила тогда новое задание. Уже повеяло весной, а земля все еще хранила запах битвы. Все только и занимались тем, что вытягивали гитлеровцев из-под снега, складывали в кучи и куда-то свозили. Слов нет, противная была это работа, но недаром Александра Павловна говорила:
«Чтоб и духу фашистского не осталось на сталинградской земле!»
Сережа все время на улицу рвался. Мы несколько раз ходили в центр города. Мосты через Царицу были взорваны… Пешеходы перебирались по временному настилу. Отсюда, как всегда, хорошо виднелся элеватор — единственное уцелевшее здание на огромном пространстве.
Вся Царица была забита трупами.
Из Заволжья со своими подводами приехали колхозники в Сталинград «на уборочную». Везли «завоевателей» и на волах и на верблюдах.
Пленные фашисты тянули крючками своих мертвецов, не добежавших до Волги. Нагрузили ими арбу, а верблюды легли на снег; видно, не хотелось им такой «груз» возить. Один верблюд повернул свою маленькую голову и заорал диким голосом. С трудом подняли его.
В центре города, на одном из углов, стоял столик с надписью: «До востребования». Здесь же продавали конверты и марки.
Сережу почему-то тянуло именно к этому столику. Он смотрел исподлобья на тех, кто тут же получал письма и под открытым небом писал ответ.
— Давай купим конверт, — предложил он мне, — напишем кому-нибудь.
— А кому писать? — спросил я.
— Твоему отцу.
— А куда?
— Куда-нибудь.
Однажды Сережа так осмелел, что подошел к женщине, стоявшей за столиком, и попросил конверт.
Она дала ему сразу несколько штук. Сережа сложил их и сунул за пазуху.
В те дни, когда уже почернел снег и все ярче светило солнце, воины покидали наш город.
Александра Павловна взяла меня и Сережу на проводы.
