Владимир Корнилов - Семигорье
— Да, люди мои хорошие, — сказал Иван Митрофанович уже без прежней оживлённости. — Спешить никогда не след. Ни перед лицом жизни, ни перед лицом смерти… Даже Чапай… Только раз Чапай на глазах заспешил. А мог бы. Мог!.. Урал-то я переплыл…
Грибаниха даже как будто вздрогнула от этих слов Ивана Митрофановича.
— Погоди, Иван, — сказала она. — ты про то не говаривал…
— Не спрашивали, потому и не говаривал! А был я в тот день… в Лбищенске был.
Витька даже про пирог забыл.
— Так рассказали бы, дядя Иван! В кино-то разве не так? — с неожиданной настойчивостью спрашивал он, забыв, что минуту назад не посмел бы сказать слова. Иван Митрофанович не глядел ни на Витьку, ни на Грибаниху, но видно было, что он сам взволновался тем, что вспомнил, — его щёки будто нагрелись изнутри.
— Нет, кино я не хулю, в кино правду показали. — сказал он. — Правду. Да не всю… В Лбищенске наши тылы стояли. Фронт, считали, был не ближе сотни вёрст. Ну, и настроение соответствующее. Снабжение туго шло, в основном из-за реки. А на понтонах много ли доставишь?.. Мне приказали ладить мост. Строили ходко, сваи догнали почти до той стороны. Тут в Лбищенск и приехал Чапаев со штабом. А часа в два ночи началось… Часов до десяти отбивались. Потом Чапаева на берег доставили. Рубаха в крови, рука — плетью. А всё горячится. «Назад!» — кричит. Потом, видать, понял, что нет другого ходу, кроме как на ту сторону, за Урал. Гляжу: через реку, вплавь, наши последние уходят, а сверху, с берега, вдоль воды, казаки из пулемётов бьют. Тут и сошлось всё на той самой минуте, что до сих пор сердце жгёт… Кричу: «Василий Иванович, за мост! Все за мост! За сваями переправимся…» Хоть и страшный момент, а прикинуть можно было. Не вышло. Всё, будто рекой заворожены, орут: «К воде его, к воде!..»
И Чапай, разгорячённый, оглушённый, поторопился. Оттолкнул от себя всех, поплыл. Под пули поплыл… До моста всего-то шагов двести было. За сваями хоронясь, переплыл я Урал. А Чапаев не переплыл. Так-то вот… Может, и случай. Да не всё случай! Около десятка со мной перебралось. С винтовками…
И Женя, и Грибаниха, и тётка Анна, и Макар слушали Ивана Митрофановича не шевелясь. У Витьки от напряжения занемела шея. Но он и сейчас, после того как Иван Митрофанович замолчал и, выложив на стол руки с широкими кулаками, задумчиво глядел в тот день своего прошлого из-под серых встопорщенных бровей, не мог повернуть головы, отвести глаз от человека, который был рядом с Чапаем.
Макар сидел напротив и тоже молчал, пальцами потирал прямой напористый лоб.
— Как оно, брат! — сказал он, вроде бы ни к кому не обращаясь. — Чапай, а в горячности не нашёлся!
— Как видишь! — сказал Иван Митрофанович. — Мне уж не придётся, если что. А вам с Витькой помнить о том надобно…
На улице и в доме стемнело. Макар зажёг фонарь проводить гостей. С открытых звёздных небес стекал холод. Тётка Анна набросила на плечи Жене телогрейку, хотела накинуть Макаров пиджак на Витьку, но Витька стеснительно увернулся. Он ещё не чувствовал себя у Разуваевых как дома, хотя все относились к нему, как к своему.
— Гляди-ко, — сказала, выходя на крыльцо, Грибаниха. — тепло-то только до праздника выстояло. Будто заказал кто!
Хмельная Женька плечом сдвинула Макара в сторону, с горьким вызовом спросила:
— В кино небось с Васёнкой пойдёшь?
Макар смолчал. Витька слышал, как Женька трудно хлебнула воздух, будто не хватало ей простора, что был вокруг от чёрной земли до звёзд.
— Эх, Макарка!.. ладно, не серчай на меня, на дурру. Это я так, — от вина поослабла… Тётка Дуня! Иван Митрофанович! Где вы там? Вместе айдати! — Женька отошла от Макара, по-мужски грубо, с сипотцой, запела:
Хаз Булат удалой,Бедна сакля твоя…
И, оборвав песню, крикнула из темноты:
— Эй, Разуваевы! Прощевайте!..
МАКАР
На второй день праздника показывали кино. От набившихся в клуб людей трещали дверные косяки, под скамьями подламывались ножки, неудачники с визгом и хохотом валились на чужие ноги. Пламя в керосиновых лампах, развешанных по стенам, шаталось, струйки копоти плыли к потолку.
Васёнка с Макаром сидели рядом. Люди сжали их так плотно, что Васёнка чувствовала напряжённое плечо Макара: он старался оттеснить соседа, чтобы хоть чуток прибавить Васёнке воли. А Васёнке было хорошо в этой тесноте. Она ждала, когда погасят лампы и Макар станет её обнимать: девки сказывали, что парни всегда обнимают в кино.
Пока налаживали ленту, Зинка Хлопова пробралась через ряды и уселась к своим подружкам позади Васёнки. Васёнка, не оборачиваясь, чувствовала взгляд Зинки, и, хотя лампы, наконец, задули, она переживала, что от синего луча стрекочущего аппарата в зале видно, как при луне, и уж кто-кто, а Зинка всё углядит!
«Сказать, чтобы не обнимал?» — думала, мучаясь ожиданием, Васёнка. Зинки она боялась.
На последней «беседе», что собралась в избе бабы Дуни, Васёнка весь вечер ожидала обещанной радости. А радости всё не было. Парни и девчата уж наплясались, все хорошие песни перепели, в «почту» наигрались. Васёнка про себя печалилась, уж к дому собралась, и вдруг — Макар! Встал у порога, снял шапку, поприветствовал всех зараз и — будто не знал деревенских обычаев! — вышел на пустую серёдку избы и, не таясь, не спуская с Васёнки весёлых глаз, пошёл к ней.
Вот уж натерпелась она страху!
Видела — к ней идёт Макар, чувствовала — не остановить его. И молила широко раскрытыми глазами: «И подойди. И сядь. Но молчи. Сядь рядом и молчи. Дай совладать с собой. Ну, прошу… Так прошу!..»
Макар подошёл близко, жарко было от его горячих косящих глаз. Он уже готовился о чём-то спросить, но тут взгляд его дрогнул, как будто он услышал её мольбу. Молча сел рядом, локоть опёр на своё колено, поигрывая шапкой, с какой-то лукавостью оглядел притихшую избу.
Васёнка теперь видела, что все смотрят на Макара и на неё.
Макар, улыбаясь, оглядывал всех, спокойно и легко на себя принимал колкие взгляды девчат, сгрудившихся вокруг сдвинутого в угол стола.
— Беседу собрали, а что не пляшете? — просто, будто здесь он был хозяином, спросил Макар.
Зинка Хлопова качнула ногой в модном шнурованном ботинке, с вызовом спросила:
— Сам-то плясать будешь?
— А как же! — с готовностью ответил Макар.
Зинка встала.
— Давай, Иван, играй цыганочку! Потрафим редкому гостю!
Постукивая то носками, то каблуками ботинок, она вразвалочку и, в то же время, легко пошла серединой избы.
Макар наблюдал, как пляшет Зинка, а сам незаметно клонился ближе к все еще замиравшей от страха Васенке. Дождавшись, когда на него и на Васенку перестали смотреть, он тихо и быстро сказал:
— На праздник кино обещали. Не откажи, Васенка, приходи. У клуба тебя дождусь… Сегодня хотел побыть, да никак — в МТС бегу!..
Зинка, разгоряченная пляской, громко и зло топнула перед Макаром ногой. Макар подскочил мячиком, в своей кожаной куртке, в сапогах, вприсядку прошелся вокруг Зинки. Будто боясь, что Зинка его сейчас схватит, он прыжком отскочил к двери, смеясь, еще раз взглянул на Васенку, махнул шапкой и выбежал за порог.
Зинка, покачивая острыми плечами, прошла мимо не смевшей пошевелиться Васёнки, крикнула, чтоб слышали все:
— Смотри, на всё село ославит такой ухажёр!.. — и поджала свои сто раз целованные губы!..
Вот что случилось на «беседе». Васёнка понимала, что Зинка неспроста пробралась через набитый людьми зал и умостилась позади. Теперь ей было не до картины.
Не поворачивая головы, Васёнка покосилась на Макара. После светлого экрана она вдруг разглядела, где у Макара лицо. А когда разглядела — дух прихватило: Макар не смотрел на картину, низко нагнувшись, он сбоку глядел на Васёнку, и глаза у него светились.
Макар так и не обнял Васёнку.
Когда механик вставлял в аппарат новую часть, мальчишки, забившие весь перед клуба, завозились, засвистели, пошвыряли шапки в потолок, и рассерженные мужики потащили мальчишек к выходу. Макар разглядел войну у дверей, шепнул Васёнке: «Я сейчас…» — и быстро-быстро пробрался через ряды туда, где шумела обиженная ребятня. Васёнка видела, как Макар обратно привёл вытолканных из клуба озорников, усадил их и, громко крикнув: «А ну, ребята, ша!..», угомонил сразу всех и сам сел среди мальчишек. Так до конца кино она и не видела Макара.
Макар отыскал её в расходящейся толпе, пошёл рядом. Васёнка крепилась, хотя Зинка Хлопова успела её обидеть: впереди неё, пробираясь среди сдвинутых скамеек, Зинка обернулась, насмешливо обронила:
— Сбежал от тебя твой-то!..
— Уж и прилепила! — испугалась Васёнка, а сердце ожгло неожиданным словом — «твой!».
Васёнка одна сошла с высокого клубного крыльца, уже стыдясь, что она — одна.
— Пошто ушёл-то?! — попрекнула Васёнка, радуясь что Макар снова рядом с ней.
