Владимир Корчагин - Путь к перевалу
— С чем согласны?
— Со всем, что здесь говорят. Мы же скоро уезжаем на спартакиаду.
— Прошу слово! — поднялся Фарид Ибрагимов. — Товарищи! — рубанул он рукой воздух. — Я скажу так. Лекции Цоя стоят не на должной высоте. Да, товарищи. Потому что, во-первых, читает он их на малодоступном языке. Во-вторых, читает безо всякой связи с предыдущим, последующим. В-третьих, нет никакой связи с практикой…
— Чего там переливать из пустого в порожнее! — крикнула Света. — Все ясно! Пиши, Беленький…
— То есть как, пиши? Я не секретарь. Товарищи, мы же секретаря не выбрали!
— Вот Горюнова и будет секретарем! — предложил Фарид. — Сил у нее хватит!
— Горюнова? — переспросил Витя. — Согласны? — обратился он к аудитории…
— Так… Принимается. Пиши, Горюнова! А… что писать?
— Просим учебную часть… — начал Саша.
— Да ничего мы не просим! На кой нам эта математика! — вмешался Краев.
— Позвольте мне, — попросил Валерий. Он подошел к столу, не спеша поправил волосы, помолчал немного, затем начал значительным голосом:
— Товарищи, должен сказать вам, я удивлен. Прежде всего выступлением Степанова. Нет, я не хочу сказать, что математика нам ни к чему. Как раз наоборот! В век расщепленного атома и кибернетических машин эта наука нужна всем, как воздух…
— Как солнце! Как, сами понимаете, вода! — ухмыльнулся Жорик. Но Валерий не смутился.
— Да, и как бриолин для волос! — добавил он под хохот всей группы. Затем снова повернулся к Саше:
— Но, товарищи, разве мы дети? Разве мы с вами пришли в первый класс? Университет не детский сад и не школа первой ступени! Студент — человек самостоятельный, он учится мыслить и сам разбирается в книгах. А лекции, которые мы слушаем, определяют лишь отдельные вехи нашего творческого пути. Возьмем, к примеру, великих русских ученых…
Сначала его слушали. Потом начали прешептываться. Наконец кто-то крикнул:
— Регламент!
Валерий поднял руку.
— Я, собственно, кончаю. Думаю, что выражу общее мнение: мы за математику, но против школярства! Мы за науку, но против методов, которыми когда-то натаскивались дворянские недоросли. — Он тряхнул головой и не спеша направился к Люсе.
— Да разве они поймут! — доверительно шепнул он ей.
Люся не ответила.
— Кто следующий? — спросил Беленький.
— Дайте я скажу, — поднялся Иван.
— Проходи сюда.
— Зачем? Я с места… Вопрос ясен. То, что математика нужна — это факт. Бесспорный. То, что читают нам ее отвратительно — тоже факт. А мы сюда пришли учиться, а не штаны просиживать! Нам знания нужны! Вот и весь разговор! Так что решение может быть сейчас одно — просить учебную часть заменить нам Цоя.
Он сел на место. Валерий запальчиво крикнул:
— Позвольте, но это школярство! Я еще раз хочу сказать…
Тогда Иван снова поднялся и как бы между прочим добавил:
— А что касается выступления этого… Как его?
— Ларина! — подсказал кто-то.
— Да, Ларина… Так это как микстура для пацанов: и много, и сладко, и пользы никакой…
Все дружно засмеялись. Засмеялась и Люся, впервые почувствовав себя не одинокой в своей группе.
***Саша встретил Воронова в коридоре, после занятий. Поздоровался, хотел пройти мимо, но неожиданно для самого себя остановился и сказал:
— Юрий Дмитриевич, вы обещали дать тему… тому, кто захочет заняться научной работой…
Воронов посмотрел на него внимательно:
— И вы решили попробовать свои силы?
— Да, если можно…
— Отчего же нельзя, конечно можно. Но имейте в виду, — предупредил он, — это не забава, а труд. И труд не легкий. Вас это не пугает?
— Труда я не боюсь.
Воронов улыбнулся:
— Тогда пройдемте ко мне…
Так Саша впервые переступил порог кабинета Воронова. А скоро Юрий Дмитриевич даст ему и первое научное задание.
Об этом и раздумывал он, подходя к знакомой улице. Но едва свернул сюда, мысли смешались. Все здесь, начиная с булыжной мостовой и кончая дуплистыми липами, напоминало Наташу. И как ни сердит был Саша на нее за все причуды и колкости, какие она, не скупясь, сыпала в последние дни, при виде старого деревянного дома с крашеным крыльцом он мог думать лишь о том, что здесь, за этой дверью, ждет она, и что сейчас он увидит ее, и что она будет с ним весь вечер…
А когда он позвонил и в прихожую вышла Наташа, в пестром домашнем халатике, с брошенными за спину косами, такая, какой он знал ее год назад, что-то сжалось у него в горле и он смог лишь молча шагнуть ей навстречу.
Верно, и она в эту минуту вспомнила то хорошее, что было между ними, потому что глаза ее потеплели, и она порывисто шагнула к нему и молча прижалась к его груди.
А когда он вошел в комнату, где все было по-старому, где сидели за чаем Нина Федоровна и сестренка Милка, где весело потрескивала та самая печь, которую когда-то разжигали они вдвоем с Наташей, и когда Наташа усадила его за стол, а Нина Федоровна стала расспрашивать об отце, о доме, он почувствовал себя совсем счастливым.
Но Наташа быстро скрылась в соседней комнате и через некоторое время вышла оттуда в новом платье, с плотно уложенными косами и модных туфлях на тонком каблучке.
И эта другая Наташа взглянула на часы и совсем другим голосом, капризным и нетерпеливым, сказала:
— Опаздываем, Саша!
Он встал, отодвинул недопитую чашку и, поблагодарив Нину Федоровну, стал молча натягивать плащ.
Всю дорогу Наташа беспокоилась, как бы не опоздать. Но, как назло, пришлось долго ждать трамвая, и когда они добрались наконец до института, протиснулись сквозь толпу, штурмовавшую высокие двери, у которых не менее десятка парней с красными повязками на рукавах придирчиво проверяли входные билеты, и вошли в гудящий, пестро раскрашенный вестибюль, мест в гардеробе уже не было.
— Ну, вот, пожалуйста! — надулась Наташа. Но к ним подошли две девушки с яркими осенними листьями в прическах и проводили в одну из аудиторий, где можно было раздеться.
В зале, где танцевали вальс, Наташа не захотела задерживаться. Они двинулись дальше по коридору, пока не добрались до аудитории, откуда неслись звуки джаза. Саша не сразу понял, что и здесь танцуют. Но присмотревшись внимательнее, он увидел, что юноши и девушки держат друг друга за руки и медленно, будто нехотя, перебирают ногами, время от времени поворачиваясь в ту или другую сторону.
Наташа поправила прическу и протянула руки:
— Пошли, Саша!
— Куда? — не понял он.
— Танцевать.
— Так разве это… танцы?
Она рассмеялась:
— Как был ты медведем, так и остался. Ну, не хочешь — не надо. Постоим, посмотрим. Но если меня кто пригласит, ты уж не сердись.
— Да я не вижу здесь ни одного знакомого.
— Не важно! На танцах это не имеет значения.
Через минуту к ним подошла веселая компания ребят, и один из них, высокий завитой блондин, обратился к Саше:
— Простите, у вас нет спичек?
— Нет, я не курю.
— Жаль. А… можно вас на минуту. — Он отошел с ним шага на два и тихо спросил: — Вы не знаете, где курилка?
— Нет, я здесь впервые.
— Ну, простите пожалуйста. — Блондин вежливо раскланялся, а когда Саша пошел обратно, то увидел, как другой парень из их компании протягивает руку Наташе и что-то говорит ей с улыбкой, сверкая золотыми зубами.
— Прошу вас, — донеслось до Саши, и не успел он пробраться через разделяющую их толпу, как Наташа с золотозубым уже вошла в круг танцующих.
Когда музыка смолкла, он пошел было навстречу Наташе, но золотозубый сам привел ее на место.
— Извините, — сказал он Саше, улыбаясь.
Потом начал рассказывать новый анекдот, затем предложил пари, что «Спартак» обойдет «Динамо». А как только снова зазвучали трубы, протянул руку Наташе, и та с улыбкой согласно кивнула ему и снова оставила Сашу.
За спиной его кто-то усмехнулся. И он не выдержал. Стиснув зубы, пробрался сквозь толпу в дверях и бросился вон из зала,
Вот и комната, в которой они разделись. Саша взял плащ и вышел на свежий воздух.
Двери института по-прежнему осаждали желающие попасть на вечер. К Саше сейчас же подскочили несколько ребят:
— У вас нет лишнего билета?
И тогда Саша опомнился. Что он наделал! Ведь Наташа осталась там, среди этих пижонов. Вернуться? Но до слуха снова донесся ритм барабанов, и он будто снова увидел ее рядом с золотозубым.
Нет! Лучше быть дикарем, кем угодно. Только не видеть всего этого. И он шагнул в темноту.
Вечер был ненастным. Резкие порывы ветра сильно раскачивали фонари на столбах, и тени на мостовой метались из стороны в сторону. Деревья качали голыми ветвями, и их мокрые вершины тускло блестели в свете фонарей.
Но вот уже не стало и фонарей. Кончились тротуары. По сторонам тянулись еле видимые в сетке дождя высокие заборы. Под ногами зачавкала грязь. А он все шел и шел, стараясь ходьбой заглушить обиду.
