Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли
В половине седьмого помреж дал звонок. Зал был уже полнехонек. Остальные бойцы стояли позади, за той четвертой стеной, которой в театре не было. Комиссар театра установил точную очередь: сначала постановку должны были смотреть первая и вторая роты, потом их место занимали третья и четвертая, дальше пятая и шестая, затем седьмая и восьмая.
Точно в семь помреж вихрем вылетел с подготовленной уже к представлению сцены.
— По местам! — закричал он. — Даю третий звонок!
Князьковский немедленно занял свое место в углу, там где должен был быть мостик электротехника.
— Занавес!
Князьковский схватился за веревку своей единственной рукой и потянул. Занавес стал раздвигаться, заурчал, но сразу же с жалобным скрипом застопорился, Князьковский понатужился, на его лбу выступили крупные капли пота, но все усилия его были тщетны: какой-то узел намертво зацепился за крюк…
— Заело, — растерянно констатировал Князьковский.
Но помреж — когда он с атрибутами своей верховной власти на сцене, колокольчиком и рукописью в руках — всемогущ и неумолим, как самодержец.
— Занавес! — зашипел он таким страшным шепотом, что Князьковский даже вытянулся, как при команде «смирно».
— Есть занавес!
Ухватившись за веревку, он повис на ней всей тяжестью своего тела. Жилы на его лбу вздулись и налились синей кровью.
Занавес заскрипел и медленно пополз. Но крюк не выдержал, вырвался из потолка, и занавес ветром взлетел вверх. Князьковский грохнулся об пол.
Рацитатор вступил в текст. Действие началось.
Правой рукой помреж уже держал Ярему за плечо, левой уже выталкивал корчмаря на сцену.
— Пшел! — Ногой помреж придвинул к себе поближе реквизит. — Приготовиться! — Ярема замер. Уши помрежа ловили со сцены реплику корчмаря. — Готов!.. Пшел! — Ярема кубарем вылетел на сцену. — Конфедераты! — Три хлопца в кунтушах стояли уже наготове. — Приготовиться! Готовы! Пшли! — Нога помрежа тем временем подсовывала ближе жаровню с раскаленными углями. — Ктитор! — Богодух-Мирский уже стоял рядом, и пальцы помрежа помогали ему застегнуть последние пуговки. — Готов! — Богодух-Мирский разгладил усы. — Пшел! — Богодух-Мирский торопливо перекрестился и бросился на сцену, словно в холодную воду.
Князьковского поразило это крестное знамение актера. Он подозрительно кивнул ему вслед:
— Что он, религиозный или из попов будет?
— Не мешайте! — зашипел помреж так, что Князьковский шарахнулся от него. — Стоны! Огня! Углей! — Жаровня уже была на сцене. — Старшины! — Конфедераты, выскочив со сцены, уже срывали кунтуши и натягивали жупаны. — Оксана! — Оксана была на месте. — Готова! Пшла!.. Молния! Гром! — Гром и молния были в руках у помрежа, но он командовал и самому себе наравне со всеми. — Готов! Тра-та-та!
Гром загремел, хлынул ливень. Князьковский с почтением и опаской поглядывал на всемогущего громовержца в гимназической фуражке.
— Ветер!.. Старшинам приготовиться!.. Корчмарь — на кобзаря!.. Ктитор — на Гонту!
Князьковский сторонился, давая дорогу всем. Корчмарь вылетел со сцены, сбрасывая лапсердак, и спешно стал переодеваться кобзарем. Он сбил бы Князьковского с ног, да в это время выскочил Ктитор, толкнул Князьковского с другой стороны — и Князьковский, качнувшись, устоял на ногах. Ктитор срывал зипун, и помреж уже натягивал ему на плечи жупан, подпоясывал, пристегивал саблю. Теперь это уже был Гонта. Князьковский посторонился перед ним, но в это время со сцены выпорхнула Оксана и толкнула его в спину.
— Не вертитесь здесь под ногами! — взвизгнула она.
Князьковский споткнулся и упал. Старшины перепрыгнули через него и уже были на сцене.
— Гайдамаки! — шипел помреж. — Запорожцы! Готовы! Пшли! Шум, шум! У-гу-гу! Давайте шум! — помреж потянул Князьковского за полу. — У-гу-гу! А-га-га! Колокол! — Он уже колотил в рельсу, висевшую у него над головою. — Зазвонили, зазвонили! Давайте голоса людей!
— Зазвонили! Зазвонили! — загудел Князьковский, поднимаясь.
— Берите ножи! Ножи! Кто выносит ножи? — Куча ножей уже бряцала в руках помрежа.
Бубня «зазвонили, зазвонили», Князьковский растерянно озирался. Кто же выносит ножи? Но некому было выносить ножи. Все актеры уже были на сцене. Вот тебе раз! Что ж теперь будет?
Но помрежи не теряются никогда, ни при каких обстоятельствах. Помреж только взглянул вправо, влево, и уже зипун, сброшенный Ктитором, очутился на плечах у Князьковского.
— Приготовьтесь! Вы выносите ножи! — Ножи были уже под мышкой у Князьковского. — И кричите: «Освятили, освятили!» Готов! Пшел!
Князьковский вылетел на сцену, гремя деревяшкой. У него из рук хватали ножи, а он орал:
— Освятили, освятили!
Под бурные аплодисменты занавес уже полз вниз. Видимо, его тянул сам помреж. Князьковский раскланивался вместе со всеми. Первое действие окончилось под дружные аплодисменты.
Второе действие имело не меньший успех. Особенно восхитила всех песенка «Од села до села». В первом действии зрители уже слышали ее из уст Яремы, теперь, услышав ее еще раз в исполнении Оксаны, зрители оживленно задвигались. Окончание песни приветствовали выкриками «браво!». Пришлось повторить ее на бис. Когда же потом, на площади в Чигирине, ее затянули и гайдамаки, зрители уже не выдержали и подхватили сами:
Од села до села буду танцювати:Hi корови, нi вола — зосталася хата.
И когда занавес пошел вниз, вся масса зрителей бросилась к авансцене, на сцену полетели папахи, буденовки, фуражки.
Раскрасневшаяся, взволнованная, выпорхнула Нюся за кулисы и опять чуть не сбила Князьковского. Комиссар театра в свитке внакидку (в сцене «Чигирин» помреж втолкнул его в массу повстанцев) размахивал рукой и дирижировал хором. При встрече с Нюсей он что-то крикнул, но Нюся отвернулась и проплыла мимо него.
Но здесь-то как раз ее и перехватили. Из дверей в зал проталкивалась группа бойцов, и впереди всех — Довгорук третий, в доломане и кубанке. В руках он держал решето, полное яиц и яблок ранет.
Держа в левой руке решето, Довгорук лихо вскинул руку к кубанке и звонко щелкнул шпорами. Вся его амуниция зазвенела и забряцала:
— От имени эскадрона бойцов конной разведки! — отрапортовал он, точно перед комдивом. — Потому как… Возьмите!
Он сунул в руки Нюси решето с яблоками и яйцами и снова вытянулся, отдавая честь.
— Ура! — заорали бойцы.
Шпоры, шашки, гранаты звенели и бряцали. Довгорук третий сорвал кубанку и подбросил ее вверх. Нюся сконфузилась, покраснела, слезы брызнули у нее из глаз.
— Качать артистку! — крикнул кто-то.
И не успела Нюся даже глазом моргнуть, как крепкие руки подхватили ее щупленькое тельце и она взлетела под самый потолок летнего театрика.
Внизу ее подхватил Довгорук и бережно поставил на землю.
— Прошу прощения, — растерявшись, бубнил он. — Просто конфуз… Потому как бойцы расчувствовались сильно… — Лицо его зарделось. — Что за несознательность, товарищи. Это же вам не просто артистка, а дивчина!
Третье действие имело наибольший успех. В самых напряженных местах, когда гайдамаки хватались за оружие, спектакль приходилось останавливать несколько раз: разгоряченные зрители вскакивали и, потрясая оружием, включались в действие пьесы. Тогда Князьковский выходил на сцену и начинал усовещивать не в меру экспансивную аудиторию:
— Стыдитесь, товарищи! Это все же театр!
Но в последней сцене — «Бенкет у Лисянцi», когда бедолага Ярема Галайда, уверенный, что потерял нареченную, убитый горем, жаждущий мести, обнажил саблю и выкрикнул: «Кары ляхам, кары!», — а за ним этот клич подхватили все гайдамаки, — произошла вдруг непредвиденная мизансцена. Весь зал сорвался с места и с криками: «Кары ляхам, кары!», — бросился на сцену. Зрители перепрыгивали через барьер, лезли на подмостки, выхватывали и свои шашки и смешивались с толпой на сцене. «Кары лютой, страшной!» — ревел театр. Третья и четвертая роты, стоявшие позади театра и ожидавшие своей очереди смотреть спектакль, тоже лавиною повалили в театр.
Нюся выбежала за кулисы, дрожа как в лихорадке. Ей еще никогда не приходилось видеть зрителей в таком ажиотаже. Даже тогда, когда играла Рита Войнарская.
Ее чуть не задавили только что в толпе повстанцев, и толпа эта была вперемежку из гайдамаков, одетых в средневековые жупаны, и красноармейцев в буденовках и папахах. Нюся даже присела на ступеньках, выбежав из театра, и схватилась рукой за грудь: сердце страшно колотилось, грудь распирало волнение.
Но в это время случилось что-то необыкновенное. Вдруг громкий взрыв потряс воздух. И сразу за ним раздался новый взрыв. И когда, оглушенная грохотом взрыва, людская масса на миг смолкла, тогда стало явственно слышно, как жужжал и гудел где-то в небе мотор. В это время раздался третий взрыв, с потолка посыпались штукатурка и щепа.
