Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли
Нюся взяла роль и выбежала в садик около театра, чтобы, пока там суд да дело, уединиться и прорепетировать песню.
Примостившись на скамеечке под блеклым, осыпанным осенней желтизною кустом жасмина, она раскрыла тетрадь, и ее небольшое, но приятного тембра сопрано вывело первые фразы:
Од села до села — танцi та музики;Курку, яйця продала — маю черевики…
На этом пение оборвалось. Тяжелые мысли охватили девятнадцатилетнюю Нюсину головку. Рита Войнарская… Как чудесно исполняла она прелестную, лирическую и страстную роль Оксаны! Как прекрасно играла она каждую роль! О, если б Нюсе стать такой актрисой, как она!.. Что плохого могла сделать Войнарская?! Нет, нет, нет. Нюся сразу же с возмущением отогнала прочь всякие сомнения: разве это мыслимо, чтобы такой мастер, такой талант сделал что-то плохое, что-то противозаконное? Художник не может сделать ничего плохого! Искусство и злодеяние несовместимы! Искусство это честность, кристальность, чистота и душевная красота!
Слезы побежали у Нюси из глаз, и она жалобно-жалобно пропела конец куплета.
Од села до села буду танцювати:Hi корови, нi вола — зосталася хата…
Сразу же за садом проходила железная дорога, там чахкали паровозы, гремели буферами вагоны, гудел стрелочник в свой рожок. Огромное количество эшелонов сгрудилось сегодня на станции, — грузились дивизионные резервы: их перебрасывали навстречу польскому удару. По улице мимо театра все время гарцевали кавалеристы — это ординарцы или вестовые развозили из штаба приказы. Штаб помещался в женской гимназии, сразу же за заборчиком театрального садика. Штабные работники повадились перепрыгивать сюда прямо через заборчик, — отдохнуть в тени зелени или нарвать яблок в саду. На мгновение образ Риты затуманился, и Нюсин голос зазвенел уверенней, и звонче:
Ох ви, дiтки моi, моï голуб’ята!Не журiться, подивiться, як танцює мати!..
Но вдруг Нюся вздрогнула и оборвала пение. На дорожке сзади нее захрустел гравий. Нюся быстро оглянулась.
В нескольких шагах, прислонившись к яблоне и задумчиво прищурив глаза, стоял здоровенный казачина: кубанка набекрень, широченные красные галифе, роскошный синий доломан, кривая сабля, револьвер, бомбы, планшеты и прочая многочисленная амуниция. За шнурком доломана горел красный бессмертник.
Нюся нахмурилась и стала в замешательстве перебирать страницы тетрадки.
Но парень застеснялся еще больше. Он покраснел до ушей, быстро оправил амуницию, звякнул шпорами, подтянул ремень, еще раз звякнул шпорами, но так и не осмелился проронить хотя бы словечко.
Нюся молчала и перевертывала странички. Казак переминался с ноги на ногу, позванивая шпорами. Но вот он кашлянул и в конце концов отважился.
— Прошу прощения, — потупился он, — я, прошу прощения, наверное, помешал?.. Оно, конечно… Действительно… Потому как незнакомый… Здравствуйте.
— Здравствуйте, — тихо ответила Нюся, и ее взгляд снова уткнулся в тетрадку.
Парня бросило в жар, однако он превозмог свое замешательство.
— Чтоб вы, прошу прощения, не подумали чего… А просто оно вышло так: услышал, значит, песню, ну и захотелось поближе подойти и послушать… А что до этого самого, так, прошу прощения, я без интересу… — Он набрал полные легкие воздуха и неожиданно выпалил одним духом: — Потому как на селе у меня осталась дивчина, Одаркою ее звать, вроде моя нареченная, так она тоже выводит вот таким голосом, вроде как и у вас. — Он снова потупился и, стесняясь, признался: — Только она любит вот эту — «Через реченьку, через быструю».
Нюся усмехнулась и подняла глаза на растерявшегося парня.
— «Подай рученьку, подай другую». — Он вдруг приободрился, звякнул шпорами и лихо вскинул руку к кубанке. — Позвольте представиться: командир конной разведки, а точнее — отдельного ударного эскадрона, Довгорук третий!
— Здравствуйте, — снова приветствовала его Нюся. — Но почему третий? Это ведь только у царей так бывает: Николай Второй, Александр Третий…
Казачина сразу нахмурился и сдвинул крылья своих черных бровей:
— Прошу прощения, однако цари нам без интереса. Царей мы уже ликвидировали всех до одного. А ежели это вы про нашу фамилию, то тут дело другое. Потому как эскадроном конной разведки раньше всех командовал Довгорук Никифор. Под Ялтушковом весною паны порубили его, и командование принял Довгорук-второй, Опанас. Под Лятичевом ему разнесло голову петлюровским снарядом, и командовать эскадроном поручили мне, уже третьему Довгоруку, Денису. А так как в эскадроне аж девять Довгоруков, то каждый и значится в порядке номеров.
— Скажите! — удивилась Нюся. — Целых девять! И все братья?
— Для чего же братья! Никак нет. Обыкновенная себе пролетарская фамилия. Мы всем хутором в дивизию пошли, а на хуторе у нас в аккурат только две фамилии: Довгоруки и Семиволосы.
— А!
Наступила неловкая пауза. Нюся переворачивала странички, Довгорук переминался с ноги на ногу. Наконец он все-таки отважился снова:
— Артисткою вроде как будете?.. Прослышали мы, что хромой матрос комедию для дивизии сварганивает. Танцевать будете, или песни заводить ваша специальность?
На крыльцо женской гимназии выскочил ординарец.
— Довгорук! — закричал он, приставив ладони ко рту. Эй, Довгорук третий!
— Есть Довгорук третий, — вскочил Довгорук.
— Комдив зовет. Давай сюда!
Довгорук поправил амуницию и вытянулся перед Нюсей:
— Имею честь! Прошу прощения, но по долгу службы. — На секунду он замялся, потом выдернул бессмертник из-за шнура доломана и протянул его Нюсе. — Прошу покорно!
Нюся застенчиво отстранилась. Цветок дрожал в руке Довгорука.
— Не от меня, потому как… а от эскадрона конной разведки, потому что…
— Нет, нет… — вконец растерялась Нюся. — Что вы… Нет…
— Ну, извините… — Довгорук обратно заткнул цветок за шнур доломана. — Оно, конечно, вроде даже нахально… для первого раза. Имею честь! — Он козырнул, повернулся на каблуках, подошел к забору, подпрыгнул, ухватился за верх, подтянулся на руках и перемахнул через забор. Его черные глаза на мгновение блеснули, и он скрылся. Через секунду прозвенели шпоры по ступенькам и хлопнула дверь.
Нюся стояла смущенная.
— Нехорошо! — раздалось вдруг за ее спиной.
Нюся так и отпрянула от неожиданности. На дорожке стоил Князьковский. Он неслышно вынырнул из-за кустов.
— Нехорошо, — с печальной укоризной промолвил он. — Парень, коли что, и на смерть за революцию весело пойдет, а вы ему… радостное сердце да в печаль. Как дитя новорожденное да в снег…
— Не ваше дело! — отрезала Нюся и быстро пошла к дверям театра: ну что за гадкий матрос — выскакивает из-за кустов, делает замечания; какое нахальство!
Князьковский поглядел ей вслед и вздохнул. Потом плюнул и заковылял к театру. Под мышкой у него были кривые казацкие сабли, в руке старинные пистолеты, за плечами, на шнурке, целая связка конфедераток пилсудчиков: «реквизиция» к предстоящему спектаклю.
* * *Спектакль давали на следующий же день, но уже в другом городе.
Вечером актеров посадили на тачанки, и на рассвете театр был выдвинут далеко вперед, почти на передовую линию дивизии, в расположение головного эшелона. Как раз тут предполагалось принять удар белополяков, как раз тут больше всего и нужен был театр.
Это было какое-то небольшое местечко, с одной церковью, одним костелом и двумя двухэтажными зданиями: хлебный амбар и паровая мельница. Но за площадью, перед железнодорожной станцией, стоял длинный дощатый барак, неизвестно кем и когда переделанный под летний театр: занавес из мешковины, двадцать рядов досок на столбиках, задней стены в театре совсем не было.
Первый спектакль был назначен на семь часов утра. Для вечерних спектаклей не было света, да и не разрешалось зажигать его вблизи фронта. Кроме того, одновременно смотреть спектакль могли не более трех-четырех сот зрителей, а бойцов в эшелоне было самое меньшее полторы или две тысячи. Поэтому первый спектакль должен был начаться в семь часов утра, второй — в десять, третий — в первом часу, и последний — в четыре часа.
Помреж уже приготовил свое хозяйство. В глубине сцены нацепил предусмотрительно привезенный с собой «задник»: голубое небо с розовыми тучками; рядом, за кулисами, прислонил две приставки: елочка, которая должна была символизировать лес, и хата с мальвами и подсолнухами, которая символизировала бы село и вообще всякую населенную местность. Когда действие должно было проходить внутри помещения, тогда обе приставки поворачивались другой стороной: на обратной стороне приставок помреж сажей намалевал оконце и дверь. Оконце не раскрывалось, дверь тоже; в них только стучали, а входили рядом — как будто в двери. На время боевого рейда театр своим творческим кредо провозгласил условный реализм.
