Михаил Соколов - Искры
Оксана села у обрыва над речкой. Яшка постоял немного и тоже сел. Собираясь с мыслями, он вынул из кармана папиросы. Сейчас был самый подходящий момент поговорить с Оксаной о своих планах, но он медлил, ожидая, не спросит ли она о чем.
Молчала и Оксана. Ее уже не трогали ни деревенские пейзажи, ни крики птиц на речке, ни самая речка. Все примелькалось, наскучило, и ей уже хотелось поскорее уехать в город. Странно, сегодня был и Яшка какой-то скучный. И она спросила:
— Вы что-то изменились за эти дни. С отцом поссорились, что ли?
Яшка вздохнул, ответил не сразу.
— Поругался, — тихо проговорил он. — Подрались.
Оксана пристально посмотрела на него и усмехнулась:
— На вас это похоже… Ох, и грубый вы, Яков!
— Нет, Оксана, — возразил Яшка, — я подрался с отцом не потому, что я грубый. Я за сестру заступился. А вот отец у меня действительно — грубее некуда. Об этом я вам говорил.
— Молодец, храбрый юноша! — насмешливо сказала Оксана. — Ну, и что же? Отец плеткой вас не поучил?
— Нет. Кончилось это. — Яшка собрался с духом и начал: — Оксана, я хотел поговорить с вами о своих делах. Скажите, можете вы мне помочь, если я надумаю уйти из хутора?
Оксана ожидала, что он опять будет говорить о том, что она ему нравится, и откровенно призналась:
— Я вас не понимаю, Яков… Ну, какой я помощник вам — девушка, гимназистка? Странный вы человек!..
Яшке понравилась ее откровенность.
— Ничего тут непонятного нет, Оксана, — продолжал он уже более смело. — Не пропадать же мне в этой Кундрючевке. Я хочу жить самостоятельно, и помочь мне вы можете, — вы знакомы с большими людьми в Новочеркасске. Вот вы и скажите: если я к вам приеду, не прогоните меня?
— Нет, вы положительно невозможный. Напрасно вы родились в хуторе.
— Как и вы… Но я жду ответа, Оксана.
Оксана видела, что ей не отделаться от Яшки. Она решительно встала и оправила платье.
— Хорошо, я подумаю, там, дома, и напишу вам… Сорвите мне яблоко, — не попросила, а скорее приказала она.
Яшка пожал плечами, мысленно сказал: «Оксана, только Оксана даст мне счастье». Потом повел глазами, выбирая, с какой бы яблони сорвать ей яблоко, и твердыми шагами, неторопливо, как хозяин, пошел между деревьями.
Оксана смотрела на него с изумлением. Она ожидала, что Яшка бросится к первому попавшемуся дереву, как сделал бы любой из ее знакомых, а он еще подумал, к какому дереву подойти. «Нет, Яшка не похож на других. Твердый, расчетливый, с характером человек. Такой не станет игрушкой в руках судьбы», — думала она, терпеливо ожидая его возвращения.
Через несколько минут Яшка вернулся с огромным яблоком в руках, — то был лучший сорт — «апорт».
На следующий день Оксана стала собираться в дорогу.
Мать и Леон пытались уговорить ее погостить еще несколько дней, но Оксане еще нужно было до начала занятий в гимназии навестить Чургиных, и в субботу Леон повез ее на станцию.
Ехали молча. Оксана, распустив зонт, сидела на дрогах, грустная и задумчивая.
Это лето еще более сблизило ее с родной семьей, и для нее теперь лишения и, невзгоды близких были как свои собственные.
Рядом с ней сидел ее брат, который не знал вкуса настоящего белого хлеба; на шахте живет ее сестра, которая имеет одно праздничное платье; на хуторе остались ее отец и мать, у которых главная забота в жизни — поменьше съесть сегодня, чтобы было что есть завтра. А она, счастливый приемыш богатых воспитателей, копейки своей не имела и ничем не могла помочь самым дорогим ей людям.
Грустно было на сердце у Оксаны, и она с безучастным видом озирала степные просторы, не находя в них ничего привлекательного.
Лошадь, пофыркивая, шла быстрой иноходью. По сторонам дороги нескончаемо раскинулась целина. Седыми волнами разливался по ней ковыль, шелковистыми метелками низко наклонялся к земле, к бесчисленным байбачным курганчикам, прикрывая их от палящих лучей солнца.
Возле бугорков, на солнцепеке, грелись рыжие байбаки. Заслышав приближение подводы, они становились на задние лапки и наблюдали за ней. Вот вдали, распластав огромные крылья, в лазоревом небе показался хищник, и байбаки зашевелились, забеспокоились и исчезли в норах. Лишь далеко в стороне одиноко стояла какая-то птица и, казалось, не обращала внимания на хищника.
Оксана долго смотрела на нее, потом спросила Леона:
— Кто это там стоит?
Леон был занят своими мыслями. Скудный урожай мог только на короткое время скрасить существование семьи. Леон понимал: нет выхода, надо идти в батраки. Но лето на исходе.
А впереди зима — тяжелая, голодная.
— Лева, я спрашиваю, кто там стоит в поле? — не дождавшись ответа, повторила вопрос Оксана.
Леон посмотрел вдаль, ответил:
— Дудак, дрофа, птица такая. Старый дежурит, а молодые, должно, пасутся.
— А почему они не улетают? Ведь все рыжие зверьки попрятались от орла.
— Они орлов не боятся. В кровь дерутся, а не уступают, характерная птица! А у тебя как, характер твердый? — неожиданно спросил Леон.
— Как у дрофы, — ответила Оксана с усмешкой. — Во всяком случае, орлу не уступлю.
— А Яшке?
— Гм… Яшке. — «Какие они все прямолинейные. Впрочем, и Яшке не уступлю», — подумала она и строго сказала: — Не беспокойся, и, на Яшку и на других у меня хватит характера.
Леон помолчал немного и виновато обратился к сестре:
— Ты не сердись, Аксюта, что я вмешиваюсь… Мне так хочется, чтобы ты кончила учение и хоть одна из нас вышла в люди, что я палкой гнал бы от тебя всех ребят, или кавалеров по-вашему.
Оксана рассмеялась.
— У-у, какой ты ревнивый, брат!
— Я не только о тебе думаю. Отец и мать, сама видишь, скоро упадут от такой житухи, и нам с тобой надо о них беспокоиться. Им много не надо, за кусок хлеба на старости и то спасибо скажут.
Оксану тронули эти слова, и она заговорила серьезно и с чувством:
— Ты прав, Лева. Ради этого одного стоит учиться. И ты учись, брат. Твоих трех классов в жизни мало, а ты способный. Я в этом убедилась. Читай больше, все читай, я еще пришлю книг… Ах, как мне больно, что сейчас я не могу позаботиться о всех вас, о тебе, помочь вам вырваться из нужды. Ну, да я поговорю об этом с Илюшей. Он любит тебя и намерен вытащить из хутора — он говорил мне.
— О нас хлопочет отец Аким, — не то шутливо, не то со злостью сказал Леон. — Он каждое воскресенье читает проповеди и толкует, какая дорожка прямей ведет нашего брата в рай.
— А ты не падаешь духом, еще шутишь, — улыбнулась Оксана и, попросив остановить лошадь, пошла рвать цветы, что-то напевая вполголоса.
Леон покачал головой, подумал: «Только была темнее тучи, и уже как рукой сняло. Не в нашу породу это у нее». Желая сделать сестре приятное, он достал из-под полости косу; немного отойдя от дороги, накосил ковыля вместе с цветами и снес на дроги. Подтянув супонь на хомуте, он хотел было кликнуть Оксану и ехать, как возле байбачьего курганчика заметил человека. Человек что-то делал: то припадал к земле, скрываясь за ковылем, то вновь приподнимался, и от него, убегая, над степью стлался синеватый дымок.
Оксана махала ему рукой, что-то кричала. Леон догадался, что это был дед Муха. И точно: старый охотник выкуривал из норы лисицу.
Леон и Оксана тихо подошли к нему.
— Кумушку загнал! — зашептал на ухо Леону дед Муха. — Да, кажись, задом повернулась, не вылазит, едять ее… Придется тащить.
Оксана смотрела на его коричневую лысину, на узкую ветхую рубаху, на короткие прохудившиеся штаны, сквозь которые выглядывали чашечки колен. «Господи, господи!.. Какая это жизнь?» — с тоской подумала она.
Оставив жестяную баночку с горящей серой, дед Муха, зажмурясь, подул в нору, потом запустил по плечо тонкую руку в логово лисицы. Вдруг он молниеносно выхватил руку из норы, отпрянул было в сторону, но тотчас же взял приготовленную сетку и насторожился.
— Лезет… Укусила, — с замиранием сердца шепнул он, наблюдая за норой и давая знак, чтобы Леон и Оксана отошли подальше. И действительно, через короткое время из норы высунулась агатово-черная морда лисицы. Всегда острый, настороженный взгляд желтовато-коричневых глаз ее на этот раз поблек, пасть раскрылась, жадно захватывая воздух, и в ней поблескивали мелкие белые зубы.
Дед Муха схватил хищницу за гриву и вытащил наружу. Лиса не сопротивлялась, но он все-таки опутал ее сеткой и связал ноги, и тогда лишь заговорил громко, обращаясь к своей жертве:
— Вот и умно сделала, что вылезла, а то задохнулась бы.
Оксане стало жалко зверя. Щупая шубу и трогая лисьи ушки, она сердобольно проговорила:
— Ну, как вам не жалко так мучить ее, дедушка? Это ведь живое существо.
Дед Муха, закончив дела, подолом рубахи вахтер лицо и за-, говорил:
