Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят
— Могу ли видеть госпожу Шершневу? — спросила Катерина Александровна у растрепанной толстой служанки, отворившей дверь.
— Вы, верно, место ищете? — спросила служанка.
— Да.
— Ну, идите вон прямо: барыня у себя в спальной.
— Как же так? Вы лучше доложите, — нерешительно промолвила Прилежаева.
— Чего докладывать! У нас нешто как у людей? У нас без докладу прет всякий сброд, — небрежно ответила служанка, по-видимому, очень мало уважавшая своих господ.
Катерина Александровна сняла салоп и тихо пошла по указанию служанки. Перед нею была отворенная дверь в спальню Шершневой. Эта комната была отделана светлыми обоями и обставлена мебелью, обтянутой розовым лощеным коленкором, покрытым вязаными кружевами. На окнах стояли цветы, когда-то очень дорогие, но теперь сильно повысохшие. Между цветами распевала канарейка в роскошной, но запачканной клетке. Чем-то крайне молодым веяло от этой спальни; казалось, она была отделана для новобрачных. Но в то же время в этой мило отделанной комнате царствовал невообразимый хаос: на украшенной кружевом и кисеею кровати лежали крошечные, затейливо отделанные ботинки и спала болонка; на мягком розовом кресле, походившем на раковину, лежало светло-зеленое шелковое платье, на полу валялись две игрушки, на одной из свечей висела легкая наколка из блонд и цветов; на розовом диване лежали черные панталоны и фрак. Казалось, что эта комната только что оставлена проснувшимися после бала хозяевами и ожидает, когда ее приберет не очень рачительная прислуга. Но было уже около второго часа и потому этот беспорядок еще сильнее бросался в глаза и заставлял думать, что хозяйка дома встает очень поздно. Катерина Александровна еще с порога заметила хозяйку этой квартиры. Шершнева была очень молода, почти походила на девочку; она сидела у большого туалетного зеркала, украшенного кисеей. Перед нею на столе были разбросаны браслеты и стояла открытая коробка с конфектами. Молодая женщина сидела в легкой блузе, закрыв платком глаза. Она, по-видимому, плакала. Смущенная Катерина Александровна хотела было уйти, когда Шершнева быстро отерла глаза, бросила в сторону батистовый платок, топнула с детскою досадой ножкой и засмеялась, взглянув на себя в зеркало. Она, как будто разговаривая со своим отражением, сделала такую детски-капризную, смешную гримасу, что Катерина Александровна не могла удержаться от улыбки. Шершнева только в эту минуту увидала в зеркало, что она не одна в своей спальне. Взяв из коробки конфекту и положив ее в рот, она обернулась к посетительнице и вопросительно посмотрела на нее.
— Вы публиковали о горничной, — начала Катерина Александровна.
— Ха, ха, ха! — захохотала детским задушевным смехом Шершнева. — Это все Nicolas напутал. Публикует: нужна горничная, а нам нужна няня. Ха, ха, ха! Как он еще не написал, что нам гувернантку нужно или компаньонку.
Катерина Александровна совсем растерялась от этого шаловливого смеха.
— Но я могу занять и место няни, — начала она через минуту.
— Вы? Дитя? Вас самих еще нужно нянчить, милочка! — весело и добродушно улыбнулась Шершнева, желая в то же время принять вид серьезной женщины, а не шаловливой институтки, три с половиной года тому назад вставшей со школьной скамьи для того, чтобы отправиться под венец.
— Я не так молода, как вы думаете, — промолвила Катерина Александровна.
— Может быть, может быть! Только в ня-ни я вас не возь-му, — протяжно произнесла Шершпева, качая головой.
— Я привыкла к уходу за детьми. В моей семье у меня было трое детей на руках.
— Не-ет, такую хорошенькую нельзя в няни взять, — задумчиво продолжала Шершнева.
— Кто станет смотреть на мое лицо!
— Ах, боже мой, все, все! Мой Nicolas первый на вас засмотрится! — наивно воскликнула Шершнева и надула губки. — Вы думаете, он теперь в должности? Нет, он по Невскому ходит и смотрит на хорошеньких. Вот видите, — указала Шершнева на какие-то клочки разорванной бумаги, валявшейся на полу, — это у него все были портреты всех хорошеньких актрис. Я взяла, подобрала сегодня ключ к его столу, отыскала их и — вот!
Шершнева с комическим трагизмом указала на груду бумажных лоскутков. Катерина Александровна едва удерживалась от улыбки, хотя ей было тяжело сознавать, что, по-видимому, и здесь ее ждет неудача.
— Вы видели, я плакала, когда вы вошли, — продолжала Шершнева жалующимся тоном обиженного ребенка. — А в мои годы даром не плачут! Я очень, очень несчастлива! Я вас не могу взять к себе, потому что Nicolas станет еще меньше любить меня!
— Поверьте, что я сумею держать себя скромно, — заметила Катерина Александровна.
— Ах, милочка, я нисколько не сомневаюсь! — горячо ответила Шершнева. — Но что же вы станете делать с мужчинами, если они не могут пропустить без внимания таких черненьких глаз, как ваши.
— Да разве я виновата, что у меня такие глаза! — воскликнула Катерина Александровна.
— Не думаете ли вы, что я в этом случае виновата! — снова надула губки Шершнева.
В эту минуту из-за дивана послышался детский лепет:
— Мама бяка, бяка!
— Сама бяка, сама бяка! — с детскою горячностью ответила Шершнева. — Скверная девчонка, скверная девчонка, опять начала!
Из-за дивана вылезла крошечная девочка с пухленьким личиком и, приблизившись к Шершневой, начала хлопать ее ручонкой по платью.
— Бяка, бяка, тьфу! — плевалась девочка.
— Скверная, скверная! — раздражительно кричала Шершнева, хлопая рукой по руке ребенка. — И на тебя тьфу! Пошла прочь, пошла в кухню, к Александре.
Девочка, накричавшись досыта, упала на пол и начала колотить по полу руками и ногами.
— Лежи, лежи! злая, злючка! — дразнила ее Шершнева.
Катерина Александровна с немым изумлением глядела на эту сцену.
— Это просто невыносимая девчонка, — раздражительно говорила Шершнева. — Мне с нею покоя нет!
— Если бы вы взяли меня, то поверьте, что я справилась бы с ней, — заметила Катерина Александровна.
— Нет, нет, вас я не возьму, — проговорила Шершнева.
— Если бы вы знали, как я нуждаюсь в месте, — сказала Катерина Александровна.
— Вы, милочка, верно, очень, очень бедны? — спросила ласковым тоном Шершнева.
— Да.
— Ну, вот я поищу вам место. Оставьте свой адрес.
Катерина Александровна оставила свой адрес и пошла. Она еще не переступила порога этой комнаты, когда за нею послышался голос молодой женщины.
— Послушайте! — начала Шершнева каким-то заискивающим тоном. — Скажите мне откровенно, вас Nicolas подослал? Вы его знаете?
Катерина Александровна вспыхнула.
— Как вам не стыдно! — сказала она.
— Не сердитесь, не сердитесь! — заговорила Шершнева. — Но вы такая хорошенькая, а от Nicolas всего можно ждать.
Катерина Александровна уже не слушала ее и вышла в переднюю.
— Ну что, определились? — спросила ее толстая служанка.
— Нет, — сухо ответила Катерина Александровна, надевая салоп.
— И слава богу! — произнесла служанка. — У этих вертопрахов и жить-то никто не станет. Сама хороша, а он еще лучше. Кругом должны, а по балам да по тиятрам скачут, как сороки, прости господи…
Катерина Александровна, не слушая болтовни служанки, вышла на улицу. Она пошла по направлению к Миллионной, по новому адресу. Ей недолго пришлось искать дом и квартиру генеральши Оболенской, напечатавшей в газетах, что ей нужна горничная. Дом был велик, Оболенская жила широко, и в Миллионной каждый лавочник мог указать на жилище этой госпожи, тридцатипятилетней вдовы старого генерала. Позвонив у дверей, Катерина Александровна была встречена лакеем в черном фраке и белом галстуке. Он окинул глазами одежду Катерины Александровны и спросил, чего ей надо. Она объяснила и попросила доложить барыне. Через минуту ее попросили войти в комнату. Пройдя по мягким коврам, среди полумрака двух больших комнат с тяжелыми и темными драпри, Катерина Александровна очутилась в отделанном малиновым шелком будуаре, где царствовал красноватый полусвет, очень эффектно освещавший фигуру немолодой женщины и в то же время не дававший возможности рассмотреть подробно резкие черты, может быть, давно отцветшего лица. Женщина, с книгою на коленях, в волнах кружев и шелку, лежала на мягкой кушетке. Это была Оболенская, скучающая барыня, убившая свою молодость со старым мужем и стремящаяся теперь найти человека, который решился бы убить свою молодость со старою женой. Оболенская почти не пошевелилась на своей кушетке. Она сощурила глаза, медленно поднесла к ним лорнет и осмотрела с ног до головы посетительницу. Через минуту она сухо проговорила:
— Извините, милая, мне нужна горничная из порядочного дома.
Оболенская опустила лорнет и придвинула ближе развернутую книгу. Катерина Александровна побледнела более обыкновенного. Ее обдало каким-то холодом от этого приема.
