Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
— Ага! А мы вот так, скромненько…
Черт меня дернул пойти ладьей! Теперь выпутывайся из безнадеги… Шабаш, говорю.
Сложили фигуры, прихлопнули сверху створкой доски. Так их, окаянных, в темницу! А нам — свобода… Паша повздыхал-повздыхал и, как был в одних плавках, отправился позвонить в город.
Колокольчики-бубенчики за кустами стали глуше — покатило их вдоль берега до ближнего мыса, и там, у зубчатой гряды скал, голоса заметно окрепли. Сквозь шелест наката они прорывались то оголенно и явственно, то вовсе сливались с шероховатым, раскатистым: «Слу-ш-ш-ш-шай». Разговор был ни о чем — обычный флирт, когда больше значат не сами слова, а взгляды.
Потом что-то сломалось в этой размеренности фраз и интонаций. Я прислушался. Говорил один Валера, басовито и убежденно: опостылела ему эта работа, где все уже изъезжено и исхожено вдоль и поперек, все знакомо, а самостоятельности — ни на грош.
— Уйду в моря, там знаешь… — и так со вкусом, любовно отлил он эту фразу, что я поверил: уйдет, и правильно сделает. Сколько можно ходить в ассистентах — год, два, пять, но ведь не всю жизнь.
Конечно, работу «аса» скучной не назовешь: нынче здесь, а завтра там, новые люди, новые впечатления. Какой-никакой престиж. Само слово «кино» еще не утеряло кое-где своей магической силы. Но это лишь внешнее, показное лицо профессии, в которой ты и мальчик на побегушках, и ломовая лошадь одновременно. Ассистент, по сути дела, не только помощник, но и ученик кинооператора, и если бог не обидел парня способностями, а намерения его посвятить себя кинодокументалистике серьезны, он должен со временем научиться снимать сам и отпочковаться. Такова торная дорога многих кинохроникеров. Если же что-то в задуманном не задалось — лучше уйти сразу: в моря, в тайгу, в стройтрест — куда угодно.
Паша вернулся озабоченный:
— Собираться бы надо.
— Куда?
— Говорят, рысенка в заповеднике приручили. А меня уж давно просили на студии — сними да сними что-нибудь такое-этакое… Места там прекрасные, шишка пошла. А что тут делать?.. Лады?
Мне бы сказать: зачем, помилуй, такая спешка? Сегодня суббота, кто гонит нас? Такое море, да и Валера вон наверняка не наслушался еще смешливых речей Леночки, не нагляделся на облитые теплым загаром плечи, на светлую ложбинку в свободном вырезе сарафана… Ан нет, ожидание чего-то невиданного, что, может быть, сторожит нас за первым же поворотом, знакомо дрогнуло во мне и подняло с плиты песчаника: ехать так ехать.
— Валера! — вдохновенно гаркнул Паша.
Удивительным свойством обладает дорога — заражать человека предвкушением новизны — великолепной ли, убогой ли, заведомо привычной ли новизны. И вот уж, гляжу, и долговязый Гера стер с лица выражение сонной скуки, загремел разводными ключами, насвистывая какой-то шлягер — настроился ехать. И у Паши прилив энергии — ворочает кофры вместе с ассистентом.
Пожалуй, один Валера безучастен к тому, что ждет нас. Оттарабанил свое — и к Леночке. И пока Паша вразвалку обходил домики поселка, разыскивая, у кого можно отметить командировки, так и поглядывали они друг на друга: Леночка обожающе, снизу вверх, Валера свысока, все с той же чуть усмешливой грустью. Рисовали попеременке на пыльном борту «уазика» разные вензеля, похожие на темные завитушки ее волос, заботливо снимали с одежды друг друга порыжевшие лохмы пырея.
Уж так были заняты самими собой, что казалось, ни до чего больше им дела нет. Но вынырнул из-за мыса широкоскулый, как калоша, рыбацкий сейнер, и Валера тотчас обернулся к бухте. Протарахтев не спеша, суденышко кануло в расплавленной солнцем дали, а наш ассистент, сощурясь, все доглядывал что-то в той стороне.
Мы с Герой пошли попрощаться к знакомым. В заповедной, насквозь пропахшей формалином тишине лаборатории застали только увальневатого здоровяка Эдика. Подающий надежды аспирант увлеченно препарировал незнакомых мне рыбок. Красивы были их прогонистые, литые тельца с еще не угасшей насыщенной зеленью спинок; малиново пламенели бока, влажно поблескивали чешуей розовато-серебристые брюшки.
— Привет эскулапам! — окликнул я Эдика. — Нет чтоб по-человечески: поймал рыбку — и в уху, так небось опять на центрифугу?.. Что за звери?
— Сам удивляюсь, кто такие, — слукавил Эдик, ловко отделяя скальпелем молоки.
— Мальма?.. Да нет, вроде не она. Но и не кунжа…
— Благородные лососи в пору половой зрелости. А еще точнее — сима, — Эдик глянул из-под темной завесы кудрей, интересуясь произведенным эффектом.
Да, трудно было поверить, будто эти мини-создания величиной с заурядного пескаря имеют хоть что-то общего с теми лососями, которые крохотными мальками-серебрянками устремляются из горных рек в океан, а возвращаются к родным таежным истокам более чем полуметровыми красавцами.
— Вот то сима? — спокойно переспросил Гера. — Тогда я слон, в натуре! Не, ты понял, за кого он нас?..
Эдик мягко, но внушительно остановил его за плечо:
— Маленькое уточнение, дозвольте?.. Это действительно самцы симы, но не проходной, а карликовой формы… Да, из здешнего озерца. Чрезвычайно любопытные создания. Представьте себе…
И представилось мне буйное весеннее половодье, когда гнутся и кланяются реке под ее напором гибкие тальники, когда воды рыжи от мути, и в ее непроглядности столь легко укрыться рыбешкам от хищных, прожорливых пастей. В эту гулкую пору несть числа юрким малькам лососей, которые, отдавшись течению, торопливо скатываются в океан, чтоб начать там иную, полную опасностей жизнь. И среди тех серебрянок время от времени суетливо тычутся в берег чуть более темные по окраске одиночки. Вот уловили боковую, вовсе слабенькую струю, устремились встречь ей и вошли в тихую лагуну, в озерцо, где все так спокойно и благодатно. Корм не ахти какой, но есть, воды чисты: чего же более? И остаются здесь навсегда, вроде бы баловни судьбы, сбереженные от напастей, а на поверку — карлики, почти застывшие в своем росте. И когда годы спустя приходит пора свадеб и наливаются их тела тугой, ищущей выхода силой — а остаются в пресных водах почти одни самцы, — возвращаются из океанских далей могучие, заматеревшие в испытаниях единоутробные братья озерных отшельников. Рядом с ними карлики едва приметны. И свадьбы играются без них, без них зарождается на дне студеных ручьев новое поколение лососей…
Я взглянул на тугие брюшки самцов, которые наконец-то освободятся от бремени под острием скальпеля, и подумал: неужели в таком сложнейшем механизме природы, как возрождение жизни, где все выверено и отрегулировано за миллионы лет, нелепой случайностью остался такой вот сбой? Быть может, это просто форма естественного отбора: в озера уходят наиболее слабые мальки, которым не под силу одолеть большие расстояния?
Все оказалось сложней и утонченней. Нормальный ход жизни не оставляет карликам никаких шансов на продолжение рода. Но выпадают годы, когда
