Эльмор Леонард - Когда женщины выходят танцевать

Она рассказывала все это, расслаблено развалясь, покуривая свою “Вирджинию Слим”, а Лурдес кивала, задавая временами себе вопрос, о чем это она, и приятным голосом вставляла: “Ясненько…”, когда женщина умолкала.

— Его первая жена была там в Пакистане, пока он изучал здесь медицину. Сразу после того, как он кончил ординатуру и открыл практику, она умерла[…]. Сгорела насмерть.

— Ну да? — сказала Лурдес.

Но рыжая женщина не рассказала ей, как это произошло. Куря сигарету, она сказала:

— Ноги у тебя хорошие, но талии маловато и сверху немножко перебор. Но не волнуйся, приодену. Какой твой любимый цвет?

— Всегда нравился голубой, миссис Махмуд.

— Слушай, не называй меня так больше. При Вассе можешь мне сказать “мадам”, но когда мы вдвоем, предпочитаю, чтобы ты называла меня моим собственным именем.

— Каким?

— Джинджер. То есть, Джанин на самом деле, но все мои друзья зовут меня Джиндер. Те, кого мне пришлось бросить.

Имея в виду, подумала Лурдес, поскольку теперь она замужем за доктором, друзей, которые тоже танцевали голыми, или, может, даже голубых.

Но она не могла заставить себя называть миссис Махмуд Джиндер. Пока еще нет. Не в первые недели.

Работа была пустяковой, держать в порядке одежду этой женщины, поливать растения, готовить себе обед. Служанки, приходя на кухню, теряли голову от ее пряных блюд из морепродуктов. У Лурдес с ними не было проблем. Они смотрели ей прямо в лицо, когда высказывались. Почему избегают д-ра Махмуда? Потому что он всегда задает очень личные вопросы об их сексуальной жизни. Почему думают, что миссис Махмуд сумасшедшая? Потому она так танцует в одном своем нижнем белье.

А вечером хозяйка дома говорила Лурдес о том, как ей скучно в этой жизни, что она даже не может пригласить своих друзей, потому что Васс их не одобряет.

— Ну, что я делаю? — вопрос, который миссис Махмуд задавала чаще других. — Только существую. Жизни нет.

— Вы ходите по магазинам.

— И это все.

— Играете в гольф.

— Смеешься, что ли.

— Выходите по вечерам с супругом.

— В индийский ресторан, и слушаю, как он там говорит с хозяином. Сколько раз, что ты здесь, он приходил домой по вечерам? У него есть подруга. Все время с ней проводит. С ней или с другой, и плевать ему, что я об этом знаю […] Все мужчины ходят налево — время от времени. Вас и его дружки ради этого живут. Там так принято, откуда они все. Там ведь, в Пакистане, как? Надоела жена? И тип ее сжигает. Сам или устраивает, чтоб сожгли. Я не шучу, он всем говорит, что его dupatta загорелась, стоя у кухонной плиты.

— Так вот почему вы не готовите.

— Среди прочего поэтому. Васс из Равалпинди, такой город, где по сорок женщин каждый месяц поступают в больницу с жуткими ожогами. А если какая-нибудь выживает… Ты слушаешь?

Лурдес отставила свой дайкири.

— Еще бы!

— Если она не погибла, то живет в стыде, потому что ее муж, этот мудак, который пытался ее сжечь, выгоняет ее из долбанного дома. И все ему сходит с рук. Пакистан, Индия, тысячи женщин там сгорают каждый год только потому, что мужья от них устали, или не получили за них достаточно большого приданого.

— Вы говорите, его первая жена сгорела насмерть.

— Сама посуди. Как только он смог себе позволить белых женщин — зачем она ему?

— Вы боитесь, что он вас сожжет?

— Не знаю, но это — их обычай. Ирония в том, что Васс приехал сюда, чтобы стать пластическим хирургом, но там, в Пакистане, где полно обезображенных женщин, речь о подобных хирургах не стоит.

Она сказала:

— Некоторым там кислоту в лицо бросают.

Она сказала:

— Самая большая глупость в моей жизни — выйти замуж за человека другой культуры. Где полотенца носят на голове.

Лурдес спросила:

— Тогда почему же?

Отвечено было жестом:

— Это… — Имея в виду дом и все, что прилагалось.

— Зато у вас есть все, чего вы хотели.

— А если я его брошу, то не будет.

— Может быть, при разводе он вам оставит дом.

— По брачному контракту я ничего не получаю. Ноль! И в тридцать два года снова в стриптизерши на Федеральную магистраль. Или пышки с глазурью продавать. Титьки, по крайней мере, есть, так что без работы не останусь. Любимый номер Васса: я выхожу в форме медсестры и снимаю все, кроме крахмальной шапочки.

Ум женщины работал без пауз.

— Васс сказал, что, когда первый раз увидел, сразу захотел взять меня на работу. Была бы первой стриптизеркой, ставшей медсестрой.

— Вы не хотите быть с ним, — сказала Лурдес, — но хотите жить в этом доме.

— Прямо в точку, — сказала женщина, которая теперь выглядела не совсем так, как миссис Махмуд.

Лурдес допила свой дайкири, поставили бокал и потянулась к пачке “Вирджиния Слимз”.

— Можно попробовать одну?

— Угощайся.

— Раньше я курила. Смотрю, как вы курите, и снова хочется. От того, как вы держите сигарету.

Лурдес казалось, что женщина вот-вот ей скажет, что у нее на уме. Но такое не так-то просто сказать другому человеку — даже для женщины, которая танцевала голой.

Лурдес решила, что поможет ей.

— Какое у вас бы было чувство, если бы на вашего мужа опрокинулся жидкий бетон?

Потом испугалась, не слишком ли рано она об этом заговорила.

Рыжая спросила:

— Типа того, что случилось с мистером Зиммером? А ты как себя почувствовала?

— Я приняла это, — ответила Лурдес, — с чувством облегчения, зная, что бить меня больше не будут.

— Ты была с ним счастлива?

— Ни дня.

— Когда ты его подцепила, можно же было об этом догадаться.

— Это он меня подцепил. На той вечеринке в Кали. Там было по семь колумбиек на каждого штатника. Я не думала, что буду выбрана. Мы поженились… Через два года я получила грин карту, и мне надоело быть постоянно битой.

Рыжая миссис Махмуд сказала:

— Много же дерьма ты нахлебалась, а? — И на этот раз сделала паузу перед тем, как задать вопрос: — Почем нынче грузовик жидкого бетона?

Лурдес сказала без запинки:

— Тридцать тысяч.

Миссис Махмуд воскликнула:

— Господи Иисусе!

Но взяла себя в руки. Утопая в желтых подушках, сказала самой себе: “Ты была готова. Вивиана рассказала тебе о ситуации, и ты решила ею воспользоваться”.

— А я думаю, вы меня наняли из-за мистера Зиммера — продолжила Лурдес, — так вам было интересно, что с ним произошло. Еще могу сказать, что с самого первого дня, когда мы здесь сидели, я поняла, что вам плевать на мужа.

— Но ты ведь понимаешь, почему? Жутко боюсь, что он меня сожжет. Он сигару зажигает, а я смотрю на него, как на стервятника.

Давая причину. Оправдание.

— О нем вам говорить не нужно, — сказала Лурдес. — Даете деньги, и больше мы не говорим про это. Не даете, тоже никогда не говорим.

— Колумбийские ребята хотят все сразу?

— Какие ребята?

— Ну те — бетонные.

— Откуда вам знать, какие это ребята? Все будет выглядеть, как несчастный случай, а ты потом скажешь, а-а, ничего они не сделали, он просто сам упал с яхты.

— У Васса нет яхты.

— Или на него наехал грузовик. Понимаешь? Тебе ничего не нужно знать заранее.

— Они, наверно, захотят наличными.

— Конечно.

— Я не могу пойти в банк и снять так много.

— Тогда забудем обо всем.

Лурдес ждала, пока женщина думала, затягиваясь своей “Вирджиния Слим”. Они курили обе, и потом миссис Махмуд спросила:

— Если я дам тебе наличными тысяч двадцать, сегодня, прямо сейчас, то все равно забудем?

Теперь нужно было думать Лурдес.

— Ты так много держишь дома?

— Деньги на побег, — обьяснила миссис Махмуд, — если придется сваливать в спешке. Все, что я заначила. Чаевые от парней, которые пачкали себе штаны, и это предложение. Двадцать штук. Да или нет? Если нет, то можешь сразу уходить, я в тебе больше не нуждаюсь.

В другой раз, когда Лурдес столкнулась с ним лицом к лицу, он поразил ее, выйдя из бассейна в чем мать родила. Она поливала в патио растения. Он позвал ее — принести полотенце с кресла.

— Что, поджидала меня?

— Нет, сэр, я вас не видела.

Когда он вытирал лицо и голову, она смотрела на его кожу, на круглый живот и странный черный пенис, подняв глаза снова, когда опустил полотенце.

— Вдова? — Она кивнула, и он сказал: — Замуж выходила девственницей?

Она поколебалась, но потом ответила, поскольку говорила с доктором:

— Нет, сэр. Мужу было не важно.

— Думаю, что нет.

— Снова девственницей стать тебе не нужно?

Она должна была подумать — ничего подобного ей в голову не приходило — но, не желая заставлять ждать доктора, сказала:

— Нет, не в моем возрасте.

— Если хочешь, — сказал доктор, — могу восстановить.