Анна Караваева - Родина
Евгений Александрович верно прочел «нет» во взгляде Назарьева и весь внутренне съежился, как от удара: «Я не таким себе представлял его… Оказывается, он против меня!»
Челищев больше уже не прерывал выступающих ни восклицаниями, ни вопросами. Впервые в жизни он из делателя, каким он считал себя, превратился в свидетеля. Он будто очутился где-то в стороне от большой дороги заводской жизни, будто смотрел на нее откуда-то из тесного и душного угла. Большая заводская жизнь словно проходила мимо него, как высокая и шумная волна, катящаяся мимо каменистых, бесплодных берегов.
Когда слово взял Николай Петрович, Челищеву опять захотелось сжаться от горечи, стыда и разочарования. Все вокруг него было беспощадно ясно. До войны он часто хвалился перед женой и детьми: «Ну, мои милые все наши коммунисты поддержали меня!» или: «Наши заводские коммунисты меня похвалили!» Он, беспартийный, привык дорожить мнением коммунистов, привык считать постановления партийной организации завода непреложным законом для себя. Теперь он видел, что заводская партийная организация была недовольна им.
Директор рассказал собранию все, что только что было им передумано. Он чувствовал, что несколько сотен лучших заводских людей, стахановцев, единодушно понимают и одобряют его.
Получив слово, Евгений Александрович прежде всего подумал: «Надо и мне вот так же открыто и честно рассказать, чего я не понимал, в чем я отстал… да, отстал».
Евгений Александрович заговорил, почти физически чувствуя на себе требовательные взгляды сотен глаз.
— Самокритики побольше! — звучно произнес Артем Сбоев.
Челищев кивнул ему, хотя от волнения и не мог разглядеть главного инженера в живой пестроте лиц.
— Признаюсь вам, товарищи, я чрезвычайно много пережил за это время.
Откровенность, не знающая пощады к себе, заставляла Евгения Александровича говорить о своей работе прямо и жестко. Он строил свою работу по опыту вчерашнего дня и, не желая признаться в своей отсталости, растерялся перед трудностями. Сам топчась на месте, он не увидел и не поверил в силу нового, передового.
— Так жить нельзя… надо глубоко и решительно перестроиться, — говорил в конце своей речи Челищев.
Последним выступил Пластунов.
— Вы задали себе, товарищ Челищев, очень важный вопрос: почему так получилось? Потому, что вы — растерявшийся руководитель, хотя вы честный и преданный делу человек. Растерявшийся руководитель успокаивает себя формулой: «Я люблю завод, я предан моей работе, я честен…» — и так далее. Но как вы любите завод? Вы любите его как вещь в себе, а мы, большинство, научились его любить как вещь для нас. Вам дорог завод как область вашей деятельности, а нам, большинству, завод дорог и как огромная материальная и нравственная сила, которая помогает людям изменять, в данном случае — возрождать, действительность вокруг себя. Ведь именно такова природа нашей советской индустрии. Вы забыли, как товарищ Сталин учит нас относиться к новаторам: люди, создающие новую, более высокую технику, новые нормы выработки, прокладывают путь к коммунизму.
— Значит, я мало думал об этом, — покаянно сказал Евгений Александрович. — Конечно, я достоин осуждения.
— Но разве мы только судим вас, мы еще и боремся за вас, — поправил его Пластунов.
Не успел он закрыть собрание, как неожиданно объявился уже действительно самый последний оратор: Артем Сбоев вскочил на клетку шамота и крикнул весело и задорно, чем-то напомнив весеннего скворца:
— Самое интересное, товарищи, что приспособление, из-за которого сыр бор загорелся, желающие могут немедленно увидеть в действии! Где ты, товарищ Чувилев?
— Я здесь, — неровным голосом ответил Чувилев, вдруг словно оглохнув от жаркого стука сердца.
Желающих увидеть в действии токарный станок, усиленный приспособлением чувилевцев, оказалось так много, что в инструментальном складе сразу стало тесно и тепло.
— Ну, уважаемые новаторы, объясните нам, что вы сконструировали! — обратился Назарьев к Чувилеву, и глаза директора окинули довольным взглядом всю чувилевскую четверку.
Сунцов, стоя рядом с Чувилевым, мгновенно побелел. Сережа опустил глаза. Чувилев глянул вбок, на искаженные безмолвной тоской и сожалением лица своих друзей, переглянулся со своим тезкой, а потом, приосанившись, начал:
— Приспособление, ускоряющее работу токарного, а при известном варианте и сверлильного станка, сконструированное Игорем Чувилевым, Игорем Семеновым, Анатолием Сунцовым и Сергеем Возчим, состоит, как видите, из следующих частей…
Объясняя, Чувилев краем глаза успевал следить за выражением лица Сунцова и Сережи. На лице Анатолия вдруг загорелась такая готовность рассказать всем, как работала их четверка над этой конструкцией, что Чувилев, после Игоря Семенова, дал слово ему, а потом и Сереже.
Пластунов спросил:
— А сумеете вы в кратчайший срок обучить людей работать по новому способу?
Чувилев смело ответил:
— Обучить сумеем: мы стремились сконструировать наше приспособление как можно проще и портативнее. Сейчас вы все это увидите. Начнем, товарищи!
Игорь Семенов пустил станок.
Резко взвизгнул металл, и сердце Чувилева замерло, дыхание остановилось. Но станок уже засвистел, засвистел мягко и звучно, будто радуясь возросшей силе и быстроте движения. Мелкая металлическая стружка посыпалась звонким, литым дождем. Некоторое время Назарьев молча, слушал объяснение Чувилева, но скоро прервал его:
— Все понятно.
Потом, довольным взглядом следя за потоком сбрасываемых в тележку деталей, Назарьев произнес:
— Скорость вполне хороша. Но, пожалуй, следовало бы подумать об автоматическом сбросе деталей в тележку. Как вы об этом думаете, товарищи конструкторы?
Сунцов, переглянувшись с Чувилевым, обрадованно сказал:
— Мысль об этом возникала у нас…
Чувилев живо подхватил:
— Но это довольно быстро можно осуществить.
Игорь Семенов и Сережа заговорили наперебой:
— У нас даже имеется черновой эскизик! Мы вам его покажем, Николай Петрович.
— Покажите, покажите!
Тележка быстро наполнилась доверху. Чувилев выключил станок и, деловито пересчитав детали, громко произнес:
— В шесть раз больше!
Кругом дружно захлопали и начали поздравлять конструкторов.
Среди одобрительного шума, вопросов и шуток только Евгений Александрович чувствовал себя одиноко. Опытным инженерским глазом он сразу оценил простоту и портативность конструкции «постреленка», как тут же и стали его называть свидетели победы комсомольской бригады. Челищев пожал руку чувилевцам, но в объяснения их не вмешивался. Ему казалось более достойным молчать, — ведь он же мешал этому делу. Он молчал, безошибочно чувствуя, что в этой шумной, дружеской беседе все о нем забыли. Он видел радость победы на лицах молодежи, видел оживленное, с блестящими глазами лицо своей дочери Сони и с болью в сердце чувствовал, что от нее он сейчас далек, что и она забыла о нем. Ее, как секретаря комсомола, тоже поздравляли, расспрашивали, и она, будто светясь всем своим существом, живо отвечала на вопросы, шутила и смеялась. Евгений Александрович видел, что Пластунов, участвуя в общем разговоре, смотрит на Соню любующимся взглядом, радуясь за нее. Челищеву стало ясно, что еще долго, как после тяжкой болезни, он будет чувствовать остроту перенесенной муки, еще долго при воспоминании о своем поражении будет сжиматься его сердце и холодеть в груди.
…Когда все разошлись и уже можно было уходить домой, Сунцов потянул Чувилева за рукав.
— Ты что? — спросил Чувилев.
— Ничего. Я хотел тебе сказать… — и Сунцов вдруг крепко сжал его руки. — Ты сегодня так правильно понял меня и Сережу, и я… и мы оправдаем твое доверие! Лучше, больше тебя друга у меня нет и не будет, Игорь!..
— Все ясно, Толя. Зачем об этом говорить? — смутился Чувилев.
Сунцову хотелось сказать, как бывало в ремесленном училище говорили о Чувилеве: «Славный наш коротышка!» Но теперь это уже был не «коротышка»: широкоплечий юноша в черной шинели, ловко обтягивающей его невысокую статную фигуру, смотрел на Сунцова добрым и строгим взглядом темносерых глаз, которые уже немало видели и знали.
* * *На другой день Назарьев услышал в трубке озабоченный голос тети Насти:
— Николай Петрович, большое дело грозит остановиться: лесоматериалы у нас на городском строительстве все до бревнышка подобраны…
Она помолчала, словно проверяя, как Назарьев встретит ее сообщение, потом продолжала уже твердо, непререкаемо:
— Вот опять нам, заводским, приходится главными закоперщиками выступать. Надо организовать лесозаготовки, оперативно вывезти срезанный лес в город, а распиловку производить уже на месте стройки. Мы вас просим с нами в лес поехать, товарищ директор! Ни-ни… Как рабочую силу я вас загружать не собираюсь, — здоровье у вас слабое, но пусть рабочий класс увидит, что нам все его дела дороги… все!.. Так поедете… а?
