Анна Караваева - Родина
Косяков рассказал, что был ранен в Корсунь-Шевченковском районе, «где Гитлеру устроили второй Сталинград».
— И вот уже несколько дней, как я вернулся из госпиталя прямо на родной завод.
Пластунов спросил Косякова о его впечатлениях от общей картины восстановления завода.
— Сделано уже немало, хотя впереди еще уйма работы, — ответил Косяков. В его темностальных глазах мелькнули довольные огоньки, но тут же скрылись. — Дела еще, конечно, не на один год. Мартены, например, страшно покорежило, и работы с ними хватит на много месяцев.
Косяков рассказал о своих технических соображениях насчет восстановления мартенов, потом пожалел, что старый начальник мартеновского цеха погиб на фронте, а новому, еще молодому инженеру иногда недостает уверенности в себе и оперативности.
— Но все, конечно, образуется, потому что наш начальник цеха, вижу, человек открытой души и широкого характера, не то что некоторые…
Косяков с силой отмахнулся, и лицо его опять приняло неспокойное выражение.
— Очень сожалею, товарищ парторг, только вот познакомился с вами, и сразу же с неприятного дела начинаю, но иначе нельзя.
Лицо его стало решительным и строгим.
— На фронте генералы армии горячо интересуются данными разведки, поощряют инициативу и смелость каждого разведчика. А у нас на заводе? Комсомольская фронтовая бригада делает техническую разведку в будущее, а начальник цеха чинит ей препятствия и даже морально старается давить на этих молодых людей. Простите, товарищ парторг, но как можно терпеть такой позор?
— А его никто и не собирается терпеть, товарищ Косяков. Мне вся эта история известна.
— Очень рад, что известна, а все-таки вам должна быть небезинтересна реакция рабочего класса, товарищ парторг.
— Эта прекрасная реакция имеет для данного вопроса самое решающее значение, товарищ Косяков.
Сталевар встретился с живыми, внимательными глазами Пластунова, доверчиво взглянул на него, а потом сердито потер лоб.
— Возможно, Евгений Александрыч придет к вам с жалобой на меня, он ведь знал меня с малых лет. Прошу не думать, что я боюсь жалоб, товарищ парторг. Я высказал ему свое возмущение открыто, по-фронтовому. Понимаю, что у нашего бывшего главного инженера со здоровьем и самолюбием не все в порядке. Но никто не дал права ни ему, ни мне и вообще никому свое личное самолюбие и свои боли, простите меня, совать, как палки в колеса, в заводское дело! Вы, я вижу, согласны со мной, товарищ парторг, так давайте, заострим это дело!
— Да, именно так: заострить! — подхватил Пластунов. — Это слово уже летает в воздухе. Эта прискорбная история имеет общественное значение, и мы сделаем из нее свои выводы.
Только захлопнулась дверь за Косяковым, как позвонил Василий Петрович, который торопливо посвятил Пластунова во все подробности появления Челищева в «экспериментальной мастерской» и того, что произошло потом.
— Как опять не поделиться с вами, Дмитрий Никитич?.. Ребята зубы стиснули, работают, а на сердце у них тяжко: все-таки зеленые они еще, силенка не с нашу…
— Словом, приободрить их надо? — прервал Пластунов. — Я сейчас зайду к вам.
— Минуточку, Дмитрий Никитич. Наши новаторы, конечно, не должны знать, что я говорил с вами. Я звоню вам из завкома. Настасья Васильевна вот тут сидит и тоже советует, чтобы все было шито-крыто.
Пластунов улыбнулся в трубку:
— Не беспокойтесь, все будет как надо.
Дмитрий Никитич вошел в экспериментальную мастерскую с видом человека, завернувшего сюда мимоходом.
— Ну, как дела, уважаемые товарищи? — спросил он, окидывая юношей ласковым взглядом. — Но, вижу, вас только двое.
— Двое сдрейфили, — скупо ответил Игорь Семенов, и его худенькое лицо передернулось, как от оскорбления.
— Теперь силы пополам раскололись, — в тон ему добавил Игорь Чувилев.
— Почему «пополам»? — живо подхватил Пластунов. — Нет, на вашей стороне силы больше. Как вы думаете, например, на чьей стороне мы, партбюро, завком и вообще все передовые люди завода… ну-ка?
Чувилев и Семенов переглянулись. В глазах их засветилось то глубокое понимание происходящего, от которого, как от солнца, зреет воля и рождаются решения, ведущие человека вперед.
— Когда мы в подполье были, — заговорил Василий Петрович, — одна главная дума нас поднимала: товарищ Сталин о нас помнит, мы у него в сердце записаны! И мы становились смелее.
— Очень верно, — задумчиво произнес Пластунов. — Кто всей душой для Родины работает, все у Сталина записаны.
— Значит, и… мы оба? — тихо спросил Чувилев.
— Значит, и вы оба, — ответил парторг.
Чувилев помолчал, а потом медленно вздохнул и слегка вскинул голову:
— Мы сделаем, Дмитрий Никитич!
— Мы обязательно сделаем! — подтвердил Игорь Семенов и привычным, легким движением пустил станок.
Евгений Александрович пришел домой чернее тучи.
— Где Соня?
— У себя, — испуганно ответила Любовь Андреевна. — А что случилось?
Но Челищев уже рывком распахнул дверь и вошел в комнату.
— Ты, дочь моя, пошла против отца! Ты покрываешь людей, нарушающих дисциплину, дезорганизаторов производства…
Он вдруг рухнул на стул и, зажав голову в ладонях, простонал:
— Вот, оказывается, для чего мы тебя так ждали в родной дом!
— Женя, Женечка! — громко заплакала Любовь Андреевна. Стакан воды, расплескиваясь, прыгал в ее трепещущих руках. — Выпей, мой дорогой, выпей!
— Не надо, ничего не надо! — словно капризный ребенок, отталкивая руку жены, вскрикнул Челищев и, закрыв глаза, схватился за сердце. — Весь завод знает, что дочь пошла против отца, весь завод!
— Перестань папа! Довольно! — вдруг звонким и напряженным голосом крикнула Соня.
Без кровинки в лице, она стояла, держась за край стола, тоненькая, прямая, как тростинка, готовая принять порыв холодного, злого ветра.
— Да, я пошла против тебя… Вспомни, сколько раз я убеждала, хотела спасти тебя от поражения! Заводу я могу смело смотреть в глаза. Я не стану просить: «Не беспокойте моего отца»! Нет, нет! Я защищаю новаторов и говорю: «Будем беспокоить моего отца, иначе он безнадежно отстанет, если не пойдет вместе с нами». Я не могу допустить, чтобы мой отец…
— Хватит уж вам, хватит! — раздался гневный голос няни.
Она решительно вошла в комнату, обняла Соню и прижала ее к своей высохшей груди.
— Что ты, батюшка, Евгений Александрыч, напустился на нее? Девчоночка на себя больше всех берет… Евгений Александрыч! Или у тебя уши словно трухой забиты! У меня твоего образования нету, а я и то понимаю: дочка сраму для тебя не желает!
— Перестань ты, нянька! — нервно оборвала ее Любовь Андреевна.
…Дальше оба Игоря уже не слышали: голоса Челищевых удалились в кабинет, над которым находилась комната Ольги Петровны и Юли, а те уже спали.
— Да-а… — раздумчиво протянул Игорь Семенов, отворяя дверь с лестничной площадки в общую комнату чувилевской «четверки». — Достается Соне из-за нашего дела…
— Ей потому и достается, — поправил Чувилев, — что она борется за это общее дело, иначе она не была бы Соней!
— Это верно, — вздохнул Семенов. — Но мне жалко Соню: из-за всех волнений она даже осунулась, а здоровье у нее уж не ахти какое.
— А вот посмотрим! — вдруг раздался снизу, из передней, раздраженный и резкий голос Челищева. — А вот посмотрим! Скоро приедет директор, который меня знает пятнадцать лет. Он реалист, математик, он выкинет все эти ваши фантазии, и все вы тогда увидите…
В передней сильно хлопнула дверь, и слов не стало слышно.
— Вот как он разошелся! — расстроился Игорь Семенов. — Трудно из-за нас Соне пришлось!
— А мы скоро обрадуем Соню! — решительно предложил Чувилев. — Давай завтра все с нашим изобретением закончим!
— Идет!..
— Придем завтра на завод к шести утра… За два часа до смены много успеем.
— И утром же закончим нашего «постреленка!» — пообещал Чувилев, напрасно сдерживая широкую улыбку, которая так и расползалась по его лицу.
— Хо, хо! — восхитился Игорь и дал Чувилеву тумака. — Твое название нашему приспособлению просто замечательно: «Постреленок»! А ведь подходит, честное слово, подходит. Ка-ак начнет наш «постреленок» поторапливать станок…
— А мы по Лесогорскому заводу знаем, какой будет эффект: четыре-пять норм в месяц! — и Чувилев, забыв о всякой солидности, выкинул замысловатое коленце и звонко прищелкнул языком.
Оба друга повеселели и принялись высчитывать, сколько еще операций осталось им на завтра, чтобы до начала смены закончить приспособление.
— Угораздило же двух наших болванов сегодня сдрейфить! — Семенов выжидательно посмотрел на своего друга.
Чувилев, собрав брови щеточкой над переносицей, сказал жестко:
