Берегите весну - Лев Александрович Бураков
— Ты чего это? Чего командуешь?! — в голосе Стручкова появились тревожные нотки. — Буду я варить и без ваших нарядов, ладно! Ради тебя, — Колька взял маску и электрододержатель, подошел к рубильнику. Саша отстранила его рукой.
— Чего толкаешься, не мешай работать!
— Иди домой, Николай. И что это на тебя вдруг нашло?
Стручков вдруг разозлился. Бросил маску и держатель, повернулся, задев Сашу плечом, и вышел. На полу лежали оси, бандажи для катков, валы, вдоль стены стояли, просыхая, электроды. Что творится со Стручковым? К Маше он давно не заходил, и она о нем не вспоминает. По работе все у него, в основном, шло хорошо… Дверь хлопнула, впустив Репейникова и Львова. Рябое лицо заведующего было красно от холода, на подбородке, между рыжеватой щетиной, черными точками въелась сажа.
— Воронова, куда отпустили Стручкова? — Львов снял перчатку и протер запотевшие очки.
— Домой.
Репейников развел руками. Львов искоса взглянул на него и поморщился.
— Воронова, вы должны знать, что рабочими распоряжается заведующий, подменять его вы не можете. Объясните, зачем вы это сделали? — Львов смотрел строго, но в глазах его теплилась улыбка.
— Стручков работать не мог. И заведующий знает — почему, — Саша взглянула на Репейникова в упор, тот потупился.
Саша не сводила взгляда с Репейникова. Заведующий стоял, глядя в землю. Если бы он сказал что-нибудь или даже просто посмотрел в ее сторону — Саша выложила бы здесь всю правду, и ему наверняка бы досталось, что называется, «по первое число». Но тот стоял обмякший, потупившийся, молчаливый и, как ей, Саше, показалось, виноватый. И она пояснила:
— Стручков заболел.
Трофимыч резко поднял голову и, скользнув взглядом по Саше, удивленно посмотрел на Львова. Инженер хотел было еще что-то спросить, но сдержался. Подошел к печке. Потрогал ее и только после этого обратился к Репейникову:
— Что же будем делать? Объявим выходной день? Задача…
Репейников пожал плечами. Все молчали. Саше казалось, что в этом молчании был укор в ее сторону, ведь это она отстранила сварщика и тем самым составила задачу, которую приходилось решать другим, тогда как по совести решать ее должна была бы она сама, Саша. Она поправила на шее шарфик и взглянула на Львова. Вадим Петрович стоял, опершись на стеллаж. Несмотря на его раздраженный вид, он казался Саше каким-то необычно тихим и покорным. Репейников стоял рядом и спокойно смотрел на руку инженера, крутящую сигарету. Видимо, Львов был очень и очень рассержен, но старался сдерживаться и потому, может, молчал. Молчал и не уходил. Саша подошла к нему совсем близко — так, что ей стали видны все скрепки «молнии» на куртке.
— Вадим Петрович, разрешите мне… Я варить умею.
— Щи или борщ? — Репейников улыбнулся.
Саша, не ответив, включила рубильник, взяла маску, держатель, пододвинула ось, и яркая дуга зашипела, разбрызгивая синеватые искры. Львов сдвинул кепку на затылок и хлопнул Репейникова по плечу.
— Идем, старина. Я уж по собственному опыту знаю, когда Воронова берется за что-либо, ей мешать нельзя, — любит самостоятельность.
Ясно: это был укол за вчерашний вечер, когда она хотела отстоять свое самостоятельное решение в конструкции сальника контрольного прибора, и не нашла ничего лучшего, как обидеться и уйти, хлопнув дверью. Внешне Саша ничем не высказала своего отношения к прозрачной колкости инженера, понятной им одним. Пусть говорит, что хочет.
Львов еще раз потрогал печку и, проходя вслед за Репейниковым к выходу, с силой отбросил ногой бутылку. Но и на это Саша не обратила внимания: надо же человеку как-то разрядить накопившееся раздражение?! Спустя пять минут в дверь просунулся Власов и бросил у печки дрова. Поленья рассыпались, образовав фигуру, похожую на те, что специально складывают при игре в городки. Саша клала шов к шву, время от времени снимая маску и проверяя свою работу. Швы шли ровные, аккуратные, без раковин. Власов облил поленья соляркой и поджег. Затем постоял молча у верстака, взял первую наваренную ось, осмотрел ее и понес к выходу.
— Как качество? — не удержалась Саша, она знала, что ось наварена хорошо, ей даже захотелось запеть от радости. Но петь нельзя, как и нельзя хвастаться. Учили ее сварке? Учили и ничего тут особенного нет…
— Ничего вроде, — скупо ответил Власов, но эта скупая похвала была признанием. Она знала, что работы много, что варить надо до вечера, а ночью будут с непривычки болеть глаза, но отступать уже нельзя. Оставшись одна, Саша тихо запела:
Держись, механик,
Крепись, механик,
Ты солнцу и ветру брат!..
Это была их песня, техникумовская — героическая, с ней они шли на экзамен. В печке пылали дрова. Комната стала теснее и уютнее. Заходили рабочие. Брали готовые детали, приносили новые. В перерывах Саша подписывала наряды, стараясь писать разборчиво, дрожали пальцы. Перед глазами прыгали оранжевые пятна. Все приняли, как должное, что контролер работает за сварщика — значит, Саша была для всех своя, их товарищ. Просто вступил в действие закон взаимной выручки, человеческий закон товарищества.
К вечеру пришел Стручков. Он потоптался у дверей, убрал газету, выбросил бутылку и сел на корточках у стены. Саша старалась не замечать его.
— Эх, как гадко получилось… Понимаешь, обмыли тут одну шабашку. Знаешь, контролер, ты молодец… Ты не думай, я же понимаю… А трудно тебе учиться было?
Колька бросал фразы отрывисто, нервно теребя свою видавшую виды фуражку.
— Нет, не трудно. А что?
— Да думка у меня запала: планирую этим летом учиться поехать. Примут меня в техникум, а? Я девять классов имею, но… Давай-ка, я сам!
Стручков взял, почти вырвал у нее из рук электрододержатель. И Саша сразу почувствовала усталость. Подошла к печке и, сняв рукавицы, стала греть руки.
— Подготовишься, сдашь, в случае чего, я помогу.
Стручков не ответил, только искры стали сыпаться из-под электрода яростным густым снопом. В дверях появился Львов.
— А… выздоровел?
— Угу.
— Прошло все, или…
— Да, у него все прошло, — сказала за Кольку Саша. — Правда, Николай?
Стручков ответил, не поднимая головы:
— Все, Вадим Петрович, точка.
— Каяться мы все умеем. Звание рабочего позоришь, думаешь, если за тебя всю смену Воронова работала, то с тебя — как с гуся вода…
— Вы мне мораль не читайте. Лучше накажите или еще как…
Саша впервые увидела, как Стручков смущается — уши его быстро краснели и, казалось, даже увеличивались в объеме — горели двумя ярко-красными фонарями.
— Хорошо: получишь завтра выговор в приказе, строгий выговор.
— Так первый же раз!
— Не в этом дело, первый или
