Рустам Агишев - Луна в ущельях
— Знаю, знаю, что ты способен на такую пакость. Учись логически мыслить, старик. Вот, примерно: все люди ходят через дверь, я — человек, стало быть, тоже должен ходить через дверь.
— Или немного иначе: все двери умные, Игорь Лебедь — не дверь, стало быть, дурак.
— Хо-хо! Ты думаешь, что это великолепный софизм? Нет, до настоящего софизма или афоризма ты еще не дорос.
Вадим усмехнулся, и врач, немного успокоенный реакцией больного, вскоре вышел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Со смутным ощущением чего-то грешного, запретного, допущенного им в минуту слабости, возвращался Лебедь из больницы домой. Весь день сегодня, как нарочно, одни неприятности. Скончался в восьмой палате старик Урусов, с которым он провозился целых полгода. Разумеется, летальный исход был неминуем, а все же досадно, что не смог поберечь беднягу подольше.
На утреннем обходе профессору пожаловалась на него эта долговязая агрономша из девятой палаты: дескать, назначения неправильные. Ну, профессор подтвердил назначения и довольно сурово заметил капризной больной, что доктор Лебедь ошибается редко. Лестно, конечно, а все же обидно: стараешься-стараешься, а люди платят тебе черной неблагодарностью. Очень трудно получается с Вадимом.
Правду сказать нельзя, скрыть ее от такого тоже невозможно, вот и балансируй, как на лезвии бритвы. Жаль товарища. Как-никак росли вместе, одна и та же судьба постигла родителей, только дальше пошли разными путями. Дело даже не в том, что Вадим геолог, человек, так сказать, романтической профессии, а я унылый эскулап. Просто не хочу я жить такой жизнью, как Вадим. Не хочу. Подвергать себя ежедневно сотням опасностей, изнурять организм этими переходами и к сорока годам получить если не какое-нибудь облучение, то уж наверняка инфаркт миокарда. Зачем мне это нужно? Чтобы другим жилось лучше? Может, для потомков? Слуга покорный. С меня достаточно и современников с их недугами и капризами. А потомки и поминать не станут. Будут, как и мы, жить своими заботами. И шут с ними. Вот и я хочу иметь свой интерес, свой мирок, свою орбиту. Удобную для меня орбиту. Мещанство? Одни это называют мещанством, другие — «личной жизнью». Англичане говорят: мой дом — моя крепость. Могу еще добавить: и моя кумирня. Кому хочу — тому молюсь.
Дом, в котором находилась «кумирня» Лебедя, был большой, коммунальный, построенный по типовому проекту ускоренным крупнопанельным способом. Огромная плоская коробка в пять этажей с крохотными комнатками, низкими потолками и пресловутым санузлом, где ванна стояла рядом с унитазом. Остряки шутили, что устроители сей благодати не успели только пол соединить с потолком и водопровод с канализацией.
Пару лет назад получив эту квартиру, состоящую из двух комнат с передней в один квадратный метр, Лебедь сначала сильно расстроился, потом призвал на помощь чувство юмора и постарался утешиться формулой: столкнувшись с неизбежным — приветствуй его! В конце концов он привык и устроился, в общем, довольно уютно.
В самом деле: в передней помещается и зеркало, и вешалка, и полочка с сапожными щетками. Он переступил порог — и в овальном зеркале сразу мелькнули берет из толстой черной пряжи, пушистый красно-желтый шарф, коричневое полупальто с входившим снова в моду шалевым воротником из цигейки. Что ж, ничего, облик вполне пристойный. Повесив одежду рядом с мохнатой Зойкиной шубкой (уже успела прибежать, мышка!), Лебедь вошел в комнату.
Стол был накрыт на двоих, из кухни тянуло чем-то невероятно вкусным — Лебедь остановился, всей грудью вдыхая воздух и не первый уже раз ловя себя на «греховной» мысли о прелестях семейного очага. Это приносит всегда с собой Зойка. Смотри ты, пыль на полированной мебели везде вытерла, и сама уютно забралась с ногами на диван-кровать в кабинете и, грызя большую очищенную морковку, перелистывает журнал.
— Привет тебе, приют невинный… — пропел Лебедь, становясь в позу, и оба весело рассмеялись.
— А я пораньше отпросилась сегодня, дай, думаю, сюрпризик ему сделаю. Обед готов. Прикажете подавать?
— Подавать так подавать. Только сначала я должен позвонить кое-кому.
Лебедь подсел к письменному столу, отодвинул стопку журналов и авторучку на плоской яшмовой подставке, придвинул к себе аппарат и стал названивать, но неудачно.
Зойка положила перед ним книжку в красивой глянцевой обложке и спросила:
— Зачем это, Игорь? Где достал?
С цветных фото глядели узкими глазами молоденькие обнаженные японки в разнообразных позах — то в гамаке, то на фоне леса, то просто на камнях, обдаваемых морским прибоем. Полюбовавшись на наиболее хорошеньких, Лебедь захлопнул книжку и сказал небрежно:
— Знакомый моряк привез из плавания. А что? Разве неинтересно, мышка?
— А почему у некоторых глаза широкие, как у нас?
— Пластическая операция. Юные японки во всем хотят быть похожи на европейских женщин.
— Смешно! — Зойка хмыкнула и слегка оттянула пальцами веки с подрисованными уголками. — А мы хотим походить на них, да? Зачем?
— По-видимому, для пикантности, мышка. Людям издавна не хватает широкого взаимодействия культур. Без этого немыслим прогресс.
Зойка похлопала глазами, на круглом личике отразилась медленная работа мысли, потом она достала со стеллажа другую книгу, обернутую в целлофан:
— Это тоже для взаимодействия, Игорь Юрьевич? — в голосе ее дрожал едва сдерживаемый смех.
В книжке, изданной западногерманским клубом нудистов, сфотографированы были гуляющие по парку, купающиеся, играющие в гольф обнаженные мужчины и женщины.
— Что ж тут особенного? Обыкновенная вещь. — Лебедь пожал плечами и скучающе обвел глазами стеллаж. — Ты еще не доросла до понимания некоторых вещей.
— Может, и не доросла, — вздохнула Зойка, — а только «Поющие голоса Японии» лучше, чем эта книжонка про девок. Я сама слышала хор, и даже вместе пели нашу «Катюшу» — вот это действительно взаимодействие.
— Ну ладно, ладно, деревня, заладила. Пошли обедать.
За обедом после стопки портвейна Зойка сделалась оживленной, подкладывала Игорю лучшие куски, без умолку болтала. Хорошенькое ее личико так и светилось счастьем: обед удался, и Лебедь сегодня ласковый, внимательный с ней.
— Ты вот сказал: «деревня», а мне нисколечко не обидно, — говорила она, ставя на стол румяный духовитый пирог с капустой, — ну нисколечко, понимаешь! Что ж, деревня и кормит и одевает, как говорится, а что поотстала от города по части всяких товаров и удобств, ну и по культуре, конечно, так не ее же вина. Как мать схоронили — подался в город и брат Иван с Фенькой, невесткой, за ними, стало быть, поперлась и я. Вот и живем, как говорится, не тужим…
Отдавая должное пирогу, Лебедь, недовольно прихмурившись, слушал неожиданную исповедь.
— Чем тебе плохо в городе?
— Не плохо, однако и не хорошо. Будто в командировке живу — и не два и не полтора.
— Ехала бы тогда домой.
— Медсестрой? Нет уж. Видно, раз оторвавшись от живого корня, назад трудно приклюнуться.
— Выучишься со мной английскому — легче будет на вступительном. Соображаешь? — Лебедь сходил за учебником и, пока Зойка перетирала тарелки, принялся деловито учить ее правильному произношению. — Значит, артикл the…
Зойка неожиданно рассердилась, захлопнула учебник и сказала со вздохом:
— Легкий ты все-таки человек, Лебедь. Тебя не проймешь, — и кончиком чайного полотенца утерла набежавшую слезинку.
Лебедь сделал удивленные глаза и скрылся в кабинете. Нет, не такой уж «легкий», как тебе, Зойка, кажется, он не прост и все понимает. А только… Растянувшись на диване, Игорь закурил, просыпал на полосатую пижаму пепел и негромко выговорил вслух:
— Хитра баба. Женить на себе хочет. Спит и видит себя хозяйкой в доме… — Дальше он курил молча и уже про себя продолжал выяснять отношения: «Вообще-то, по правде сказать, заслужила и предана как собака. Вот воистину, чем меньше женщину мы любим… А может, я люблю Зойку? Может быть, чем черт не шутит. Добрая, уютная, чего еще? Культурки маловато? Да по нынешним временам без нее, может, и лучше в доме…»
Растирая покрасневшие от холодной воды руки, вошла Зойка, глянула в сторону Игоря и шагнула подальше от него к письменному столу, но он поймал за руку, потянул к себе.
— Не надо. Не хочу, — вырвав руку, она села чуть поодаль, нервно дернула плечом. — Пойду-ка я восвояси.
— Посидим. — Он накинул ей на плечи пуховый платок, привлек к себе. — Чего дуешься, как мышь на сковородку? Из-за свадьбы, да? — Зойка не ответила, только вся дрогнула. Он заметил, но продолжал так же, почти небрежно: — Зря, зря. Зачем нам торопиться? Успеем надеть хомут. Семья — не только утеха, но и большие обязанности, большая ответственность. А ко мне похаживает молодежь…
