Рустам Агишев - Луна в ущельях
А он, продолжая говорить тем же ровным голосом, потребовал, чтобы она уехала. Он уже почти здоров, через неделю-другую выпишется из больницы и уедет в поле, а она должна учиться. Нечего ей тут делать.
Вот как, дело пошло, стало быть, в открытую. Дина посмотрела ему прямо в глаза и сказала:
— Ладно, старик, в Москву я, конечно, поеду, но не иначе, как вместе с тобой. Уяснил? Вместе полетим. Зимнее обмундирование я уже приготовила.
— Зачем мне в Москву? — Вадим сдвинул брови. — Я же сказал: не поеду.
— Поедешь! — в голосе ее задрожали слезы. — Покажемся врачам и — на один из подмосковных курортов. Сосновый бор. Воздух. Лыжи. Да ты сто лет не имел ничего подобного!
— Зачем ты уговариваешь меня, как ребенка? — он грустно посмотрел на нее и улыбнулся. — Отправляйся одна — учись. Тебе надо заканчивать институт.
— Хватит, Вадим. Я еще вполне успею стать гениальным химиком, — сердито сказала она.
Вадим невольно рассмеялся, потом лег на кровать ничком. Дина поняла, что ей сейчас не уговорить его.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Ильза Генриховна за долгие годы так и не привыкла к местному климату. Не привыкла и к дальности расстояния. До переезда сюда не проходило и года, чтобы она не побывала в родной Риге. Снять на сезон комнату или угол ей не стоило труда, и милый сердцу янтарный берег, полный разноцветных элегантных купальников, шерстяных широкополых шляп и поливиниловых босоножек нежнейших оттенков, — надолго был к ее услугам. Однако с тех пор, как они уехали из Москвы, все реже приходилось бывать в Риге. От Москвы-то было «рукой подать», как говорят русские, а попробуй отсюда, с Востока, дотянуться до Балтики! Влетает это в копеечку, а с копейками после покупки «Запорожца», будь он неладен, стало туговато. И то сказать, муж теперь в командировки ездит мало, а ее уроки не много дают. Вот почему, когда Ян намекнул на возможный переезд, Ильза почувствовала себя на седьмом небе. Да, верно говорят в Польше: пан мой — бог мой. С Яном своим она не пропадет.
И уже соседи и знакомые, собираясь у нее, горячо обсуждали предполагаемый переезд, уже она подумывала, какую мебель возьмет, а какую уступит соседям. Рояль, конечно, возьмет.
Ильза провела рукой по пожелтевшим от времени клавишам небольшого концертного рояля, матово белевшего в углу. Его сработали лучшие рижские мастера. Такому инструменту и в Москве позавидуют. Погодите, она заведет там дом ничуть не хуже, чем у этой зазнайки Мирдзы. А впрочем, что умеет Мирдза, кроме как расстилать вязаные салфеточки. У нее будет дом лучше и современнее. Уж поверьте, что так.
— Можно, Ильза Генриховна? — в двери показалось виновато улыбающееся круглое лицо Зойки.
— Ну-ну! — суховато молвила хозяйка, скользнув взглядом по золотым часикам на полноватой руке. — На уроки опаздывать нельзя, уважаемая Зоя.
Зойка сослалась на заносы, которые и послужили причиной того, что Ильза сама не пошла в училище, а некоторым своим ученицам позволила приходить к ней домой. Зойка училась первый год. Совсем недавно она и сама не догадывалась, что у нее есть голос. На экзаменах она прошла хорошо, попала к лучшему педагогу и сейчас как будто успевает. Только бы осилить вот эти верхние регистры. Но если Ильза Генриховна не отступает — значит, она, Зойка, не такой уж бездарный барабан.
— Ну что, начнем, Зоя?
Сидя за роялем, Ильза Генриховна преображалась. С ее лица исчезала мелкая озабоченность. Глаза становились мечтательными, светились настоящим чувством, руки легко скользили по клавишам. Она вполголоса поправляла Зойку, помогала ей брать ту или иную ноту; не раздражалась, когда та фальшивила, а мягко останавливала и терпеливо начинала все сначала. В такие минуты даже ворчливая тетя Груша засматривалась на хозяйку, прощала ей мелкие обиды и ходила на цыпочках.
После урока Ильза обычно не отпускала учениц сразу, а объясняла промахи, показывала, записывала задание на дом, иногда поила чаем. Так произошло и сегодня. Отправив тетю Грушу за покупками, Ильза Генриховна усадила Зойку за стол. Чай был необыкновенно ароматный. (Она умеет заваривать, будьте покойны!) В вазе вкусно румянилась горка домашних булочек.
— Получится у меня что-нибудь? — спросила Зойка, еще взволнованная уроком, и затаила дыхание.
— Милая моя… — за долгие годы жизни среди русских Ильза так и не привыкла к свободной речи и произносила слова, как они писались, — милая голубка, даже медведь учится танцевать. А ты еще только начинаешь.
Зойка слегка насупилась: ей хотелось хоть раз услышать похвалу.
— Зоя, тебе Вадим Аркадьевич нравится? — неожиданно спросила Ильза Генриховна.
Девушка, застигнутая врасплох, беспомощно взглянула на хозяйку, но, не увидя в ее глазах ни насмешки, ни коварства, тихо ответила:
— Он не может не нравиться. Вадим — мужчина.
«Дева Мария! И это говорит подруга моей дочери, — с неприятным чувством подумала Ильза, — девчонка, у которой молоко материнское на губах не обсохло».
— Разве? — сказала она вслух и пренебрежительно поджала губы. — Вот уж не замечала.
— Ваша дочь о нем другого мнения, — сказала Зойка, с любопытством глядя на своего педагога.
— Моя дочь… — Ильза Генриховна неестественно рассмеялась. — Моя легкомысленная дочь перевлюблялась уже во всех киноактеров. Вадим Аркадьевич — очередная ее блажь.
— Блажь? Нет, у них без дураков, Ильза Генриховна, честно вам говорю.
— Не думаю, — хозяйка с сожалением покачала головой. — Ведь мы уезжаем, Зоя. Совсем уезжаем из Каргинска.
— Как уезжаете? Куда?
— В Москву. Там мой муж в министерстве работать будет. Это дело дней.
— Вот как, — разочарованно произнесла Зойка, прежде всего подумав о своих верхних регистрах. — Значит, я не доучусь?
— Почему же, — Ильза Генриховна снисходительно улыбнулась, — Архиповой тебя передам. Конкордия Матвеевна — замечательный педагог,
— Вот оно как, — продолжала соображать вслух Зойка, — стало быть, Динка не вернется в Каргинск?
— Зачем ей возвращаться? — Ильза Генриховна пожала плечами. — И, если уж совсем откровенно: в Москве у нее такой парень… тридцать лет, а уже кандидат… Пока не болтай, голубка, слышишь? Что касается голоса — материал у тебя богатый, — меняя тему, продолжала хозяйка, — и я уверена, что Архипова сделает из тебя певицу. Я с ней сама поговорю.
— Значит, Динка остается в Москве, — беззвучно одними губами повторила Зойка. — Блеск! — неожиданно воскликнула она. — Какая Динка счастливая… — По правде говоря, думала она сейчас не о подруге, а о тех выгодах, которые сама она сможет извлечь из этих новых обстоятельств. Дина уезжает, и значит… — Она поглядела на учительницу и торопливо сказала: — Ну ладно, до свидания, Ильза Генриховна.
2
Подавив слезы, Дина молча вышла из палаты. А Вадим все так же лежал ничком. Что ж, он мог сейчас еще меньше, чем она. Сколько еще ему пролеживать тут койку и заниматься воспоминаниями?
Вот еще одно. Оно очень напоминает ту историю, когда пионервожатая Светлана уговаривала Вадимку поверить, что нашлись его родители. Здесь она тоже фигурировала и такая же была курносая, хотя много повзрослела.
Вадим тоже стал к тому времени рослым плечистым парнишкой с широким, немного веснушчатым, лицом и белесым вихрастым чубом. А вот Игорь Лебедь все еще оставался щуплым и тоненьким, он рос медленно. Только глаза — черные, быстрые, лучистые — делали его старше четырнадцати лет. Глазами, да еще необыкновенно густыми ресницами Игорь в ту пору гордился. Впрочем, разве только в ту пору?
А в тот памятный день все началось очень обыкновенно. После линейки и подъема лагерного флага ребята плотно позавтракали в столовой, устроенной в саду под дощатым навесом, потом всем отрядом двинулись на Партизанскую сопку. Там и сейчас еще можно найти в зарослях бурьяна позеленевшие винтовочные патроны или обломок японского тесака с зазубренным наподобие пилы обушком.
Но Гарвей и Флинт, как называли друг друга, начитавшись приключенческих книг, Вадим с Игорем, уже не раз бывали там. Незаметно отстав, они подались в кедровник за орехами. Кедровая роща сплошным зеленым шатром покрывала высокую сопку. Взобравшись на дерево с толстым красноватым стволом, усеянное крепкими, еще не успевшими растопырить чешуйки зеленоватыми шишками, они щелкали орешки, а потом начали сбрасывать шишки на землю, как это делают белки, чтобы унести с собой.
Остро пахло раскипевшейся на солнцепеке серой.
В просветах стволов сверкали синие ленты Каргиня, плавились ковшики пойменных озер. Невдалеке маячили, господствуя над огромной территорией, радиомачты. Город терялся в зеленой дымке. Сколько раз уж в мечтах подростки уносились на своей бригантине за тридевять земель — даже в Индию или на Гавайские острова; а на самом деле бригантина, колыхая алыми парусами, все торчала на месте.
