Николай Серов - Комбат
— На перехват! Все!
Тарасов мучительно думал: как дать знать ротным о том, что за спиной — враг?
Там, внизу, густо испятнав вражьими трупами землю, пулеметчики деловито готовились догонять роты, преследовавшие растрепанного противника по долине. Один из пулеметчиков подтряхнул на плечах для удобства станок пулемета и двинулся вниз первым.
— Эй! — крикнул Тарасов, но его не услышали. И другой пулеметный расчет тоже уже сворачивался торопливо и деловито. И ощущение того, что эти люди, уверенные, что сзади им ничего не грозит, в любую минуту могут повалиться в снег под вражьим огнем, не успев даже и сообразить, в чем дело, острою болью обожгло Тарасова. Ища кого-нибудь, кто бы мог помочь, он оглянулся, и взгляд его упал на ракетницу, валявшуюся в снегу у того места, где он лежал перед тем, как кинуться в бой.
Это было единственное спасение.
Он бросился к ракетнице и выстрелил по направлению пулеметчиков.
Ракета перелетела их и зарылась в снегу. Пулеметчики враз остановились и оглянулись. Они не видели комбата. Тогда он выстрелил еще — в сторону собиравшегося противника. Один из пулеметчиков сбросил в снег патронные ящики и побежал, поглядеть, куда указывала ракета.
Заработали вражеские автоматы. Оба расчета залегли, ползком двинулись к перевалу, чтобы найти место, откуда можно достать врага, установили пулеметы и живо повели огонь. Тарасов нашел зеленую ракету и выстрелил вверх. Это был сигнал особой опасности для всех. На соседней сопке показались люди. Это были бойцы Терещенко, прикрывавшие выход из долины. Они увидели, в чем дело, и, залегая и вскакивая под густым автоматным огнем, пошли на врага. Тарасов кинулся по следам связистов и Никитича.
В седловине меж сопок, прижатые огнем, залегли, заняв круговую оборону, фашистские лыжники. Их было много. Тарасов еще и не огляделся хорошенько на бегу, когда снег впереди взвихрился, заподпрыгивал фонтанчиками. Пришлось ткнуться и, вильнув, ползком, укрыться за камнем.
Наши бойцы на сопке напротив уже не перебегали, а одни залегли и стреляли, другие ползли от укрытия к укрытию, неудержимо приближаясь к ограждавшему себя всплесками автоматного огня противнику. Хорошо отличимые по густоте снежных всплесков пулеметные очереди бродили по седловине вверх и вниз. Рядом удивительно редко, неспешно грохали винтовочные выстрелы. «Спит, что ли?» — сердито подумал комбат на этого стрелка, оглядываясь и отыскивая его.
Это был Никитич. Он споро двигал затвором, прилегал щекой к винтовке, целился тщательно и стрелял. После выстрела Никитича Тарасов увидел, как вражеский автоматчик выронил автомат в снег. Никитич еще выстрелил и еще. Он был бережливый человек, всегда сердившийся на напрасную трату патронов и другого воинского припаса. Эта деловитая стрельба Никитича успокоила Тарасова. Он вскинул автомат, прицелился, дал короткую очередь. Прицелился еще раз — и то же чувство удовлетворения было ему наградой за следующую очередь. Увлекшись, он не слышал, как подполз Никитич.
— Нечего тебе тут делать, — проговорил ординарец и, видя, что он только усмехнулся и вскинул автомат снова, еще недовольней повторил:
— Говорю, нечего тебе тут делать. Я за тебя в ответе.
Пришлось подчиниться.
Ползком выбрался из-под огня и вернулся на место командного пункта, сторожко оглядываясь по сторонам, не напороться бы на немцев или финнов, которые могли теперь оказаться всюду, тем более, что стрельба вспыхнула и с другой стороны сопки, за седловиной.
Огляделся.
Кроме пулеметчиков, только изредка бивших короткими очередями (видно, берегли патроны), никого живого не увидел в долине. Ветер, гнавший и гнавший поземку меж деревьев и бугров, скрывавших под собою валуны, подталкивал текучие снежные ручейки к валявшимся всюду трупам. Кое-где поземка уже переметнулась через них, одинаково укрывая и правых, и виноватых… Прямо под собою, на склоне сопки, увидел ползущего человека. Он лежал сначала, потом шевельнулся, уперся на руку и подтянул безвольное тело с волочившимися ногами.
Комбат заметил раненых еще и еще. Они ползли все в одну сторону. Из-за увала показался сгорбленный человек, упрямо тащивший волокушу с ранеными, — сан-брат, как их называли в батальоне. Санитар с волокушами скрылся за крутым боком сопки и живо вернулся.
«Хоть бы еще десяток людей!» — подумал комбат.
Нужно было скорее добить огрызавшегося в седловине врага, чтобы освободить людей для помощи раненым. Вслушался. Стрельба и со стороны рот, ушедших куда-то в глубь долины, и со стороны невидимого за сопками поселка слышалась далековато, помочь было некому. Да и связи не было. Послать же кого-то и долго будет, да и там ведь лишних людей нет. Сознание собственной бесполезности здесь, в стороне от схватки, стало ему невмоготу. И он снова кинулся к седловине — чтобы видеть бой и биться самому. А там чаще, гуще, злее взметнулась пальба и спала внезапно, и крики атаки, сначала одинокие, разрозненные, слились в общий текучий звук — а-а-а-а! Но и этот крик вдруг смолк. Только там и тут хлопали одиночные выстрелы да звучали короткие автоматные очереди. И еще не видя, что там делается, он понял, что шла рукопашная…
Выбежав на склон, с которого была видна вся седловина, он невольно остановился. Метались в снегу люди, сшибаясь, катаясь по земле. Фашисты кидались то туда, то сюда, бестолково стреляя, стараясь спастись бегством. Один из вражеских солдат, видя, что не убежать, вскинул вверх руки. К нему кинулся наш высокий боец, взмахнул винтовкой.
— Стой! Стой! — пораженный, закричал Тарасов, но боец не слышал или не слушал его — ударил и тотчас кинулся дальше.
Тарасов выхватил пистолет, хотел, выстрелить вверх, но патронов в обойме не было. Дрожащею рукой перезарядил пистолет и, стреляя вверх, чтобы привлечь к себе внимание, бросился вниз по склону наперерез высокому бойцу. Услышав, что кто-то налетает на него сбоку, боец резко обернулся и взмахнул винтовкой. Тарасов отпрыгнул назад и плюхнулся в снег. Нависший для удара штык замер у него перед лицом, потом сверкнул в сторону — боец рванулся в свалку.
— Стой! — вскакивая, закричал комбат.
Солдат обернулся, и в этом человеке с побелевшим, перекошенным лицом, с не своими, какими-то мутными глазами, он только теперь узнал Васильева.
— Что ты делаешь, подлец? — набегая на него с пистолетом, закричал Тарасов.
— Озверел! Негодяй!
И трудно сказать, чем бы кончилась эта стычка, если бы не Абрамов. Он напролом пробуравил себе дорогу в снегу и, хватая ртом воздух, встал перед Тарасовым, вскинув к шапке руку:
— Разрешите доложить — прибыли!
Слова старшины как-то плохо доходили до сознания, но его вид, вид человека, знающего порядок и службу и тем самым как бы говоривший, что и все должны знать то же самое, устыдил и Тарасова, и Васильева. Васильев отвернулся и поднял винтовку. Тарасов пихнул пистолет в кобуру.
— Поселок взят, товарищ старший лейтенант, сам проверил, — удовлетворенный, что комбат и Васильев остыли, продолжал старшина и, отняв руку, добавил, извиняясь:
— Не вдруг вас найдешь. Подзапоздали малость…
Выстрелы и крики затихли — все было кончено…
— Что ты делаешь, а?.. — с горечью, покачав головой, глядя на Васильева, проговорил Тарасов. — Видно, плохо я втолковывал: кому служим, где служим, чему служим, если ты забыл, что злом сеют зло, а добром добро.
Васильев, понурясь, молчал.
Торопливо выдираясь из снега, к Тарасову приближался взводный. Младший лейтенант Ивушкин, еще совсем розовый мальчишка, был в настоящем деле впервые. По его бледному лицу и по дрожащим губам видно было, что он ошеломлен виденным, знает, что с него гневно спросят, и чувствует свою вину тоже. И комбат пожалел его, смолчал, а когда Ивушкин вытянулся перед ним, приказал:
— Пошлите десять человек помочь раненым. Остальные пойдут со мной.
— Есть! — ответил взводный и не удержался, сказал сам:
— Ничего не мог поделать, товарищ старший лейтенант. Попробуй его останови.
Комбат терпеть не мог таких вот оправдательных речей от своих командиров и сразу обрезал:
— Ладно! На кого жалуешься? Исполняй!
— Есть!
Пока взводный и Абрамов собирали людей и отряжали, кого нужно, к раненым, Тарасов поговорил с начальником связи.
— Не вызывали меня?
— Командир полка вызывал. Я ответил, что вы в бою. Приказано передать, чтобы этого больше не повторялось.
— Кто тебя просил делать это? — рассердился Тарасов.
— Так что же было говорить? Он ведь просил вас к телефону.
— Просил, просил… — проворчал Тарасов, понимая, что сердиться на других ни к чему. Выходит, обманул майора, обещая ему держать себя в руках.
— Еще что?
— Благодарит всех за прорыв. Приказал идти на поселок во что бы то ни стало.
— А что у них там, ты не спросил?
