Евгений Дубровин - Дивные пещеры
Другие стремились к власти. Она суетились, подличали, интриговали, некоторые добивались своего и уезжали в областной центр, большинство же становились неврастениками или сливались.
Третьи видели смысл жизни в веселье, пили, гуляла, ерничали. Эти умирали рано. Семен Петрович многих похоронил даже младше себя.
Большинство же жило, как Рудаков: просто и честно.
Считал ли себя Рудаков счастливым? Честно говоря, он никогда об этом не думал. Только однажды, смотря по телевизору передачу, где шел разговор о счастье, о смысле жизни, Семен Петрович мельком, как бы между прочим тоже спросил сам себя: в чем же счастье? В борьбе, в преодолении трудностей, в творчестве, о чем спорили бородатые молодые люди на экране? И тут же решил: счастье, если оно существует, – жить вот так, как он: тихо, размеренно, не влезая ни в какие непонятные, суетливые дела, и чтобы к тебе тоже никто не лез.
Приезд нового главного инженера Семен Петрович поначалу принял равнодушно. Мало ли их было на его веку? Завод вечно не выполнял план, потому что был он старый, оборудование тоже устаревшее, и чтобы как-то реагировать на отставание завода, начальство в областном центре делало одно и то же: каждые два года меняло главных инженеров.
Иногда присылали людей из других мест – «примаков», но чаще назначали своих. «Примаки», сразу оценив обстановку, начинали «вострить лыжи», а свои старались использовать служебное положение, которое – они знали точно – долго не продлится. Они «двигали» родственников, строили из заводских материалов дома, гаражи, сараи… Некоторые, правда, пытались наладить дело, но разве его наладишь одним желанием?
Семен Петрович считал, что он достаточно хорошо разбирается в людях, во всяком случае, редко ошибался в оценках, и поэтому в первый же день, определив Громова как «провинившегося столичного бездельника, которого отправили в Петровск в ссылку», больше не возвращался к этому.
Однако постепенно новый главный инженер стал его удивлять. Он не стал «вострить лыжи», как все «примаки», а быстро и – главное – глубоко вник в производство. На завод стало прибывать новое оборудование, пошли слухи о строительстве двух больших цехов. Стало ясно, что Громов решил заняться делом всерьез и что наверху у него есть «рука».
На завод стали наведываться какие-то важные люди. Они сидели подолгу в кабинете главного инженера, бегло осматривали цеха и уезжали с многозначительным видом.
С одним таким человеком Громов познакомил Семена Петровича. Когда Рудаков, в нарукавниках, с папкой под мышкой вошел в кабинет главного инженера, навстречу ему поднялся сравнительно еще молодой человек в белом свитере, с длинными волосами и приятным, внимательным лицом.
– Геннадий, – сказал он и крепко пожал Семену Петровичу руку.
– Геннадий Александрович прибыл к нам по вопросам капстроительства, – пояснил главный инженер.
– Разве мы будем вести капстроительство? – удивился главный бухгалтер.
– Это будет зависеть от Геннадия Александровича.
Семен Петрович понял это как шутку и засмеялся, но его смех повис в воздухе. Гость посмотрел на главбуха. Глаза у Геннадия Александровича были серьезные.
– Нам бы надо обсудить некоторые финансовые дела, – сказал Громов после некоторого молчания.
– Я готов, – ответил главбух, не выдержав взгляда прибывшего. – Как прикажете: у вас или у меня? И какие нужны документы?
Наступило недолгое молчание. Рудаков заметил, что хозяин и гость переглянулись.
– На данном этапе, – медленно сказал главный инженер, – нам никакие документы не нужны. Надо решить вопрос в принципе. Вы не смогли бы прийти ко мне домой сегодня вечером?
– Почему же, – пробормотал главбух, – могу прийти.
Он не любил ходить по гостям, тем более к своему начальству, но в данном случае нельзя было отказаться. Да и дело, по всей видимости, затевалось важное.
– Вот и прекрасно, – сказал Громов, – жду вас в семь. Квартира у меня большая. Для гостей и держу.
Ровно в семь Рудаков подходил к дому главного инженера. Стоял легкий морозец. Тропинка, что вела от дороги к дому, вся искрилась, сияла под луной, казалось, вот-вот над ней встанет синяя замороженная радуга, и Семен Петрович вспомнил детство, когда они вот в такую же ночь, по таким же тропинкам ходили «колядовать» по деревне.
«Эх, хорошо бы сейчас в лес, на санях… – подумал некстати главбух. – А тут сейчас, наверно, водка, табачище и нудный разговор про фонды».
Он не ошибся. Громов и приезжий, красные, потные, сидели за столом, беспорядочно уставленным консервными банками, бутылками, заваленным колбасой, сыром; курили, стряхивали пепел куда попало, и возбужденно спорили о железобетоне, кубометрах грунта, трубах… Дверь была полуоткрыта, чтобы вытягивало табачный дым.
Рудаков позвонил, потом постучал, но его не услышали, и он вошел.
– А… финансовый бог явился! – воскликнул главный инженер. – Садись, хряпни за успех. Уломал я начальство… Будет и гараж свой, и механосборочный по последнему слову… Только вот деньжат надо выбить. Сколько, Геннадий Александрович?
– Не знаю… Составите смету…
Приезжий вилкой достал из банки огурец, не спеша съел его, разглядывая со всех сторон, словно отыскивая наиболее вкусные места.
– Ну, за успех, – сказал главный инженер, налил полный стакан водки и протянул его Рудакову.
У Семена Петровича вот уже несколько дней побаливало сердце, он пил какие-то иностранные таблетки, привезенные знакомым из областного центра, и поэтому он сказал:
– У меня сердце… Я лучше пива…
– Не кочеврыжься, – вдруг сердито сказал приезжий и посмотрел куда-то мимо главбуха внимательными глазами.
Рудаков почему-то испугался этого не принятого в Петровске слова «кочеврыжься», раздраженного голоса и особенно взгляда вбок и выпил быстрыми глотками холодную, видно из холодильника, водку.
– Закусывай, – Громов подвинул тоже холодную колбасу («Магазин далеко», – машинально отметил главный бухгалтер, беря толстый ломоть и кладя его на кусок пшеничного рассыпчатого хлеба), – сейчас у всех сердце.
Теплая волна от желудка побежала к голове и ногам. Твердый комок, с утра застрявший в груди, рассосался, и освобожденное сердце забилось легко и радостно. Со стола остро запахло консервами, сыром, колбасой… Семен Петрович почувствовал сильный голод и стал есть, стараясь, чтобы это не получилось торопливо и жадно.
– Миллиончиков пять просить будем, а, главбух? – Громов похлопал его по плечу. – Такие дела завернем!
«Как ему это удалось? – подумал Рудаков. – Никому не удавалось, а ему удалось. Хваткий мужик. Знает свое дело». И чтобы сказать что-нибудь толковое, показать, что и он не лыком шит, тоже хозяин, пробормотал:
– Заводоуправление бы не мешало расширить, Евгений Семенович… И парочку жилых домов, так сказать, под шумок…
– Ну и жук! – крутанул головой главный инженер. – Ты слышал, Геннадий Александрович? Ему уже мало! Ему уже целый город подавай!
– А чего же, – снисходительно сказал приезжий. – Правильно ставит вопрос. Коттедж себе бы построил. А то где живешь? Забрался в какой-то курятник.
– Мне здесь хорошо, – не согласился главный инженер. – Три комнаты. Над рекой…
– Коттедж тоже можно над рекой поставить… Да и другим главным специалистам… Ему, например, – приезжий кивнул в сторону главбуха.
– У меня свой дом, – сказал Рудаков и торопливо прибавил: – Дом хороший и сад большой,
Приезжий пожал плечами.
Выпили еще. Семену Петровичу, как опоздавшему, налили опять почти полный стакан, и он, чтобы не обижать начальство, выпил. Мысль о казенном коттедже очень ему понравилась. Дом домом, а это вроде как бы дача…
В комнату просунулась голова в кроликовой шапке, сказала:
– Я здесь, Евгений Семенович.
Главбух узнал шофера заводского «газика».
– Поехали, граждане. – Громов встал. – Время работает на нас. Толя, собери в дорогу.
– Куда поехали? – спросил Рудаков.
– На воздух, в лес. К девочкам.
«В какой лес? К каким девочкам?» – хотел удивиться главбух, но почему-то не удивился.
Ехали долго по шоссе, потом свернули на полевую, но хорошо укатанную дорогу. Дорога под яркими лучами новенького «газика» качалась, как река в ледоход: то выставлялась темная глыба, то дыбился впереди сверкающий брусок…
Приезжий сидел на почетном месте – рядом с шофером – и мрачно смотрел вперед; Семен Петрович же с главным инженером разлеглись на заднем сиденье, придерживая позвякивающий бутылками солидный портфель. В боковое окошко светила луна, и по машине гулял плотный светлый квадрат. Иногда он ложился на колени или на грудь главного бухгалтера, и Семен Петрович почему-то испытывал тревожное чувство, которое уже давно забыл, еще со времен юности, когда волновало все: и свет луны, и ветер, и запах цветов, и пение птиц. Тогда лежащая впереди жизнь казалась трепетной, волшебной сказкой. Оттуда, из будущего, светила луна, дул ветер и пахли цветы.
