Юрий Колесников - Занавес приподнят
И покойник лежал ночь, весь следующий новогодний день, потом целые субботние сутки. Лишь во второй половине воскресенья шамеса понесли на кладбище. Хромой могильщик положил покойнику на глаза по черепку, третьим, побольше, накрыл рот — этого требовал обряд: в загробной жизни человек избавлялся от присущей ему на земле скверны — от жадных, завистливых глаз и ненасытного, сквернословящего рта. Могильщик на прощание наклонился к покойнику и стал настойчиво нашептывать ему на ухо:
— Это я, твой хромой приятель. Прошу тебя, будь снисходителен, не сочти за труд и сбегай к богу, замолви за меня словечко и за знакомых тебе Аврама, Бореха, Шмуэли, Гитлу, Двойру, Сурку, Янкеля, Симху, ну, и… за всех остальных, конечно… Попроси его ниспослать нам немного счастья, хорошего здоровья, и пусть он наконец-то чуточку глянет вниз, сюда, на землю! Пора уже, кажется, сжалиться над нами… Ты сам прожил немало и, слава богу, видел, знаешь, что тут творится! А ему стоит только захотеть, так и здесь еще может быть ничего себе…
Раввин Бен-Цион знал, что хромой обращается к покойнику с последней просьбой, и подсказал:
— Скажите, пусть сбегает к богу и попросит за реббе Бен-Циона, за его детей, за весь наш верующий народ.
Хромой кивнул головой в знак согласия и вновь наклонился к уху покойника:
— О! Еще реббе наказывает тебе сбегать к богу и попросить за весь наш верующий народ, за его несчастных детей, и, я знаю, может, надо попросить и за него… Возможно, ты уже переменил свое мнение о нем? Словом, как сам понимаешь… Может быть, я что-нибудь не так сказал, так уж прости меня, невежду… Слышишь!
И только после этого труп шамеса накрыли досками и захоронили в той самой могиле, которую так торопливо и усердно он копал для другого… У свежего холмика, к удивлению присутствующих, раввин Бен-Цион Хагера лично прочел отходную молитву и, так как покойник был бездетным, даже заупокойную «кадеш». По дороге с кладбища Бен-Цион Хагера умиленно делился с окружающими воспоминаниями о шамесе, называл его самым ревностным служителем синагоги и повторял, как он, раввин Бен-Цион, всегда великодушно и справедливо относился к покойному. И кто знает, стал бы Хагера так же восхвалять покойника, если бы знал о мечте почившего старика отыграться над трупом раввина за все, что он, шамес, претерпел от Бен-Циона за годы службы в синагоге.
— Так что это за жизнь? — грустно, растягивая слова, спросил хромой могильщик, ставший теперь по велению раввина шамесом. — Старик был такой хороший человек, да простит ему бог грехи! Такой честный труженик, чтоб земля ему была пухом! Такой благочестивый, царство ему небесное!.. Он так старался, вы понимаете, реббе? Так усердно копал ту могилу, так хотел, чтоб она непременно была глубокая, и думать не думал, несчастный, мир праху его, что сам навсегда ляжет в нее!.. Ну, так я вас спрашиваю, это жизнь, а?
Глава шестая
В пансионе мадам Филотти, где Илья Томов на пару со своим другом Евгением Табакаревым снимал койку, рождественский вечер походил на поминки. Вики, молоденькая продавщица крупнейшего в Бухаресте магазина «Галери Лафаетт», снимавшая угол с раскладушкой в комнатке хозяйки, плакала, уткнувшись лицом в подушку. Некоторое время назад она увлеклась Томовым и всячески старалась ничем не выдавать своих чувств. Ей казалось, что никто не догадывается об истинной причине ее слез. В действительности об этой тайне девушки давно знали все жильцы пансиона, включая супруга мадам Филотти ня Георгицэ. Знал о ней и племянник мадам Филотти, шофер Аурел Морару, не чаявший души в Вики. Аурел ревновал Вики к Томову, но скрывал это. Он завидовал Томову, и не потому, что тот был высоким, широкоплечим и темноволосым парнем с карими глазами, а потому, что он обладал привлекательными чертами характера. Любитель пошутить, общительный и непосредственный, он, сам того не замечая, всегда оказывался в центре внимания окружающих, был, как говорится, душой общества.
Совсем другим человеком был Морару. Округлое лицо с чуть приплюснутым носом, тщательно приглаженная вороненая шевелюра и сутуловатость придавали ему несколько слащавый вид, в действительности же это был очень застенчивый, скромный и уравновешенный человек. Он безропотно переносил подчеркнутое безразличие к нему Вики, которое она проявляла всякий раз, когда предавалась мечтам, навеянным кинофильмами Голливуда, и был безгранично счастлив, когда она с благодарностью принимала и искренне ценила его заботу о ней. Бывало, что стремление Аурела во всем угодить девушке раздражало ее, и тогда Вики не скупилась на острые словечки в его адрес. Аурел покорно отступал и не обижался, воспринимая эти выпады как капризы любимого ребенка.
Ничем не выдавая своей причастности к революционной деятельности, Аурел стремился привить Вики интерес к политическим событиям, исподволь наталкивал ее на размышления о причинах унизительной бедности и гнетущей неуверенности в завтрашнем дне тысяч подобных ей тружеником. Но давалось ему это не легко. Разговоры на эти темы были Вики скучны. Жизнь она воспринимала поверхностно и всегда находилась в ожидании чего-то необычного, счастливого, что непременно должно было встретиться на ее пути и изменить всю жизнь. Она будто жила на перроне большого вокзала и, встречая каждый поезд, как заветный, окуналась в шумную толпу, выискивала того, о ком мечтала.
Однажды Аурел и Илья предложили Вики пойти вместе на просмотр русского фильма «Парад» — о спортивном празднике молодежи. Вики ответила: «Парады я видела и сколько угодно увижу еще на стадионе, а фильмы предпочитаю смотреть о любви… — Многозначительно взглянув на Томова, она тихо добавила: — Хотя бы в кино…» Томов непринужденно рассмеялся, притворяясь, будто не понял намека, а Морару смущенно улыбнулся.
Вики, как и все в пансионе, знала тогда, что Томов получает письма от некоей Изабеллы — внучки крупного бессарабского помещика, с которой он был знаком еще в детстве. Позднее, когда Илья учился в лицее, они, несмотря на строгий запрет деда, помещика Раевского, часто встречались и полюбили друг друга. Когда же Илья уехал в Бухарест, а в Болграде прошел слух, будто он учится на офицера-летчика, помещик стал одобрять переписку с ним внучки. Последнее письмо от Изабеллы, в котором она писала, что мечтает увидеть Илью офицером авиации и что в противном случае дед не одобрит ее выбора, Томов получил уже тогда, когда вместо учебы на летчика ему пришлось зарабатывать на кусок хлеба в гараже «Леонид и Ко». И как ни прискорбно было Илье порывать отношения с Изабеллой, он ответил ей коротко и зло. «Твоей мечте, — писал он, — не суждено сбыться. Я не буду офицером авиации, а сейчас тружусь простым рабочим и, представь себе, горжусь этим. Когда же придет время выбрать подругу жизни, то я не стану испрашивать одобрения ни черта, ни ангела, ни тем паче родичей, если даже они будут владеть миллионами…»
Переписка прекратилась… Вики это обрадовало, в ее душе затеплилась надежда, но ненадолго. Илья увлекся какой-то парашютисткой из Советской России. На подоконнике у его койки в дорогостоящей бронзовой рамке красовалась фотография — кадр из фильма «Парад», на котором была запечатлена колонна русских девушек-спортсменок; среди них, как внушил себе Илья, его знакомая, парашютистка Валентина Изоту. Вики успокаивала себя, что эту чужестранку Илья больше не увидит и переписываться с нею не может. Хуже было другое: Томов принимал искреннее участие в налаживании дружбы между нею и Аурелом. И это порою выводило девушку из себя, она выпаливала в его адрес кучу дерзостей, а после этого подолгу не желала разговаривать с ним и здороваться. Когда же наконец отношения между Вики и Аурелом стали походить на настоящую дружбу и жильцы пансиона всерьез стали предвкушать удовольствие «топнуть на свадьбе», нагрянули агенты сигуранцы и стало известно об аресте Ильи. Вики, не в силах совладать со своими чувствами, уткнулась в подушку, чтобы заглушить рыдания.
— Перестань, глупенькая… Пройдет день-два — и отпустят его, увидишь! — успокаивала ее мадам Филотти, но про себя она думала иначе: «Комиссары из префектуры зря не приходят! Значит, что-то есть…» Улучив момент, когда Вики не было рядом, она спросила своего давнего постояльца, служащего трамвайного общества «СТБ» Войнягу: что бы мог натворить молодой квартирант?
Войнягу сам терялся в догадках, был обеспокоен, но, подобно хозяйке пансиона, утешавшей Вики, уверенно ответил:
— Наверное, просто недоразумение… Вы разве не знаете, что из всякой мухи можно раздуть слона? Эге!.. Но муха-то остается мухой! Обойдется…
Ответ не успокоил хозяйку, она продолжала допытываться. Особое недоумение у нее вызывало то, что полицейские забрали какие-то книги квартиранта и, главное, фотографию девушек-спортсменок!
