Виктор Вяткин - Последний фарт
Непонятное творилось в тайге. Макар нашел замерзающего человека в мертвом распадке. Зачем он забрел туда, где не проходит тропа? Там ветер леденит все живое. Громов говорил, что завел его туда Дух Леса и наказал.
У своей юрты старик увидел нарты Слепцова. В юрте было жарко. Миколка и Маша свежевали зайца. Гермоген поздоровался со стариком и взглянул на девушку.
— Выросла, пожалуй. А глаза, как у молодой важенки, — пошутил он и спросил Слепцова: — Куда собрался?
— Девку в Таскан везу. Может, и верно оленевод возьмет себе в жены сироту? — Слепцов взял уголек из очага и долго раскуривал трубку. — У Громова есть все.
— Нет только моих слез! — гневно вставила Маша.
Гермоген наполнил чайник и стукнул по ведру. Миколка побежал за водой. Послышался собачий лай. К юрте подкатила упряжка. Человек в тулупе ввалился в дверь.
— Принимай гостей, милейший. А ну, Пак, доставай угощение доброму хозяину! — Гость снял тулуп. Это был ольский купец Попов.
— Это мой кладовщик с Буянды. Славный малый, — представил корейца купец, выкладывая на стол закуски, флягу.
— Садись, догор, хозяйничай. Погреемся и друзьями будем.
А над тайгой разгоралась полярная ночь. По небу метались светящиеся сполохи. Снег вспыхивал, искрился и гас…
Бориска сидел на нарах с мешочком в руках. Он только что закончил мыть, и у него не было силы ни зажечь плошку, ни спрятать золото.
Но что это? Собачий визг, скрип нарт, и дверь загрохотала от ударов. Не помня себя, татарин вскочил, заметался по зимовью и, сунув мешочек под оленью шкуру на лежанке, вскинул топор и отбросил крючок.
— Да ты что? Никак ошалел? Брось! — отпрянул от двери Попов.
Бориска опустил руки.
— Да разве можно кидаться на первого встречного? — проворчал купец, но все же вперед пропустил корейца.
Бориска стоял взъерошенный, грязный.
— Ты совсем опустился. От одного вида оробеть можно, а тут еще топор. Разве так встречают добрых людей? Подбросил бы дровишек. Видишь, продрогли до костей, — ласково говорил Попов, с опаской поглядывая на свирепое, обросшее седыми клочьями лицо татарина.
Миролюбивый тон успокоил Бориску. Пока гости раздевались, он подложил дрова, засветил плошку.
— Эге-е?! Да ты не напрасно, милейший, проводил тут время? — Глаза Попова резво бегали по зимовью. — Уж не в этом ли корыте промываешь? Научил бы?
Бориска вздрогнул.
— Ну зачем же делать такие ужасные глаза? — Попов вытер руки и захлопотал над мешками. — Садись, бедолага. Отощал как. — Он ласково толкнул татарина в бок.
— Волоки, Пак, все, что есть. Мясо давай, чеснок, колбасы.
Кореец разложил припасы на столе.
Татарин несмело сел на нары, взял стопку.
— Давай первый, — предложил купцу.
Попов одним махом выпил спирт и сладко сощурился. Выпил и Бориска. Пожалуй, неплохой человек, подумал Бориска, чувствуя, как тепло расползалось по груди.
— За твое здоровье! Дай бог, — чокнулся купец.
— Зачем мой? Давай твой лучше.
Бориска приглядывался к купцу, и добрые намерения рождались в его душе. Не предложить ли развернуть общее дело? Тут хватит на всех.
Всю ночь они просидели за столом. Стосковался татарин по живому человеку.
Ему хотелось начать разговор, но разговора он так и не начал: какой-то страх его удерживал.
— А теперь выпьем за то, — Попов прищурился, — что хозяин припрятал, пока гости ломились в дверь.
Татарин невольно бросил взгляд на нары, но не успел он и сообразить, как купец проворно наклонился к оленьей шкуре и сунул под нее руку.
— Не тронь! Моя! — метнулся Бориска, но кореец оказался между ними.
— Ты чито? Твоя мало-мало тронь, моя мало-мало стреляй, — бесстрастно проговорил он, вытаскивая из кармана пистолет.
— Спокойно, милейшие! Спокойненько! — весело засмеялся Попов, подбросив на руке мешочек. — Мы все уладим как надо.
Бориска отошел к двери, сел на корточки и незаметно за спиной нащупал топор. По глазам купца он видел, что Попов из своих рук золота не выпустит.
— Расчет наличными по прежнему курсу! Эх, была не была, наброшу полтину на золотник, — Попов расстегнул сумку, выбросил на стол пачку денег и стал считать. — Ну вот и поладили. А теперь давай остальное.
— Зачем чужой берешь? Не нада твоя деньга. Нет у меня больше! — свирепо кричал татарин, сжимая топор за спиной.
За стеной заскулили собаки и смолкли. Попов прислушался и снова обратился к старателю.
— Не ври, милаха, не ври. Дурак и тот не держит все золото под шкурой?
Татарин молчал.
— А ну, Пак, набери-ка лоток и промой.
Этого больше всего боялся Бориска. Пески лежали тут, и тогда…
И вдруг он уловил какие-то звуки, доносившиеся с реки. Уж не сообщники ли купца? Бежать! Бориска толчком ноги опрокинул бадью и выскочил из зимовья.
— Куда же ты?.. Погоди!.. — кричал купец.
Татарин в несколько прыжков достиг берега и скатился под его высокую защиту.
Прислушался. Погони не было. Он даже удивился.
Вскорости хлопнула дверь, заскулили собаки, послышался скрип полозьев, но вскоре все стихло.
Что вынудило купца к такому поспешному бегству? Бориска постоял, послушал и осторожно подкрался к избушке. Заглянул.
Никого. На столе пачка денег, куски хлеба, мясо.
— Се-ло-век!.. Бори-с-ска! — звал простуженный голос. Бориска набросил на плечи шубу и пошел к берегу.
Шло пять нарт. Молодой каюр, увидев человека, остановил упряжку.
— Иван шибко просил завезти и еще купить на Сеймчане одежду тебе, обувь, мясо. Большой мне приятель сделался, — говорил парень, заворачивая упряжку по ключу.
— Куда?! — Бориска преградил дорогу упряжке. — Вали тут, сама таскать буду!
Каюр глянул на его свирепое лицо, торопливо сбросил узлы и ударил по оленям.
Они сидели в двойной теплой палатке на бамбуковых стульчиках и за таким же столом в палатке Громова.
— Ты пей, дорогой, пей! — подливал Попов спирт Громову. — На меня не гляди. Я ведь не ем столько жирного.
— Разве не ты мой гость? А может, таишь лукавые мысли? — щурился Громов. — Раньше ты арендовал нарты у других.
Не объяснишь же Громову, что он давно хотел перебросить товары на Буянду и превратить их в меха, что с мехами он решил спуститься в низовья Колымы, а там рукой подать до Аляски. На шхунах Свенсона у него есть знакомый, перевезет. А там кругленький счет в банке Нома. Открытый кредит фирмой «Аран-Гуми» ставил его в зависимость от японцев. Этой зависимости ему не хотелось.
— Никак обеднел оленями? — засмеялся Попов. — Ушли мои каюры. Я не предупредил, а дело не терпит. Тебе-то что? Крикнул пастухам — и поехали… Пей, любезнейший! Пусть нам будет хорошо! — Он поднял кружку.
В палатку вошел заснеженный пастух.
— Нашел белого ездового? — нахмурился оленевод.
Пастух почесался и отрицательно тряхнул головой.
— Ищи! — властно приказал Громов.
Пастух потоптался.
— Всю ночь обходил стада. Метет шибко. Олени все белыми кажутся. Пожалуй, подождать бы, пока утихнет, — испуганно бормотал он.
— Ищи! Ты совсем стал ленящимся.
Пастух вышел.
— Сушат заботы, — вздохнул Громов. — Чем возить? Дохнут олени, ездовых совсем не осталось. Ты верно сказал: неимущим делаюсь. — Оленевод вытер глаза. — Пойди в стадо, на пальцах пересчитаешь.
— Ай-ай-ай! — насмешливо протянул Попов, — и верно, неимущий совсем. То-то пастух за сутки не разыскал в стаде твоего ездового. Нам с тобой поладить можно. Я буду в низовьях торговать, а ты тут хозяйничай. Смекаешь выгоду? Хочешь, товарами в долг помогу? — Он снова плеснул себе спирта и налил Громову.
— Товарами? Ты это славно придумал, — оживился оленевод. — Я развезу до стойбищам, юртам. Никто не найдет, не отберет. Давай выпьем, однако! А ну, Маркел, достань гостю чего-нибудь пожирней.
Маркел вытащил большой огузок и шмякнул на стол. Попов налил еще одну кружку и подал батраку:
— Выпей. Твой хозяин только хвалится, что все делит с работниками. Небось пастухи на Таскане такого не видели и во сне? Ты давно был в тех стадах?
— Как перегнали стада в верховья реки, так и не был.
Громов задвигался.
— Вот и одной сказочке конец, — Попов засмеялся. — Здесь для отвода глаз, а основные богатства там, а?
— Верно, держу там небольшое стадо, — смирился оленевод. — Пожалуй, дам тебе нарты, вози. Я тебе, а ты мне. — Он глотнул из кружки, считая разговор с купцом оконченным. Пусть то большое стадо, которое он велел гнать вниз по Колыме, к реке Коркодон, останется его тайной.
Попов допил спирт, вытер платком подбородок, усы.
— Только так. Только так, любезнейший. Я тебе, а ты мне. Твои люди не должны знать, чье добро повезут, а я не скажу о твоих стадах. Мудро ты придумал. Отбирать будут оленей, отдашь этих. За горло возьмут — тасканскими откупишься, а сам на нарты да к коркодонскому стаду и… поминай как звали. Товары я тебе пришлю, а ты поторопись с пушниной, — словно не замечая волнения Громова, продолжал Попов. — Жалуешься, что олени дохнут. Режь и меняй на шкурки. Теперь мясо в цене.
