Павел Далецкий - На сопках маньчжурии
Вошел жандармский вахмистр Сумино, широкоплечий, высокий северянин с Хоккайдо.
— Все двинулись, — кратко сообщил он.
Футаки и Каваяма завернули в носовые платки по нескольку слив и рекомендовали молодым офицерам последовать их примеру. Маэяма завернул сливы в бумажку, а Юдзо сливами не заинтересовался.
Когда старшие отъехали, Юдзо сказал, вздохнув:
— Должен вам, Маэяма-сан, сообщить неприятную вещь: я голоден. Ужасно голоден. И не только сейчас, после обеда, но с самого моего возвращения в Японию.
Маэяма не понял и вопросительно смотрел на него.
— Именно, именно, — засмеялся Юдзо. — Я голоден с самого дня приезда. Я разучился наедаться нашей пищей.
— О! — воскликнул Маэяма, — Но почему?
— Сначала в России я не мог есть русской еды. Когда я в первый раз поел так, как едят русские, мне показалось, что я умру от тяжести. А потом привык. Много есть — хорошо: другие мысли, другие чувства.
Маэяма тоже засмеялся. Но ему не хотелось смеяться.
— Поэтому вы и не взяли слив?
— Поэтому я и не взял слив. Впрочем, не только поэтому. Конечно, пища у нас более легкая, чем на западе, но японцы, Кендзо-сан, тоже умеют много есть…
Я помню, иной раз дома у нас подавали по пятнадцать блюд. А это что: две чашки рису и десять слив! Военный аскетизм или военное фарисейство?
Узкая дорога поднималась в гору. Справа, в небольшой долинке, раскинулась корейская деревня: светло-желтые фанзы, квадратные деревянные трубы, торчащие из земли в нескольких метрах от фанз, соломенные плетни, женщины в коротких юбках, в коротких блузках, обнажавших часть живота… Старик кореец, в высокой шляпе из черного конского волоса, стоял у дорожного камня. Что думал этот старик при виде войск чужой страны? Но что бы он ни думал, Маэяма был счастлив: он был на войне.
Воинские грузы несла армия носильщиков, из тех неудачных молодых людей, которых по росту, слабости сложения и иным причинам не принимали в строй.
Они шагали с тяжелым грузом по обочинам дороги, а посередине шла пехота.
Вид наступающей армии создавал повышенное настроение в душе Маэямы. Оно питалось убеждением, что японцы — народ избранный, что только японцы понимают высоту духа и что революция Мэйдзи была прямым указанием на особое предназначение Японии.
Сознание всего этого, привитое Маэяме с детства в военной школе, обострилось теперь до крайности.
— Вы еще не думали, Юдзо-сан, в каком полку вы будете служить?
— Мне все равно.
На подъеме два всадника на сильных австралийских лошадях догнали офицеров. Это были англичане, один сухой и седой, второй — полный и рыжий.
Англичане обменялись с японцами приветствиями и скрылись за поворотом.
Друзья! Дружественные англосаксы!
К вечеру на берегу реки встретились с ними опять. Австралийские кони не хотели идти в воду. Горная река катилась мутная, желтая, с пенистым гребнем посредине.
Носильщики переезжали реку на плотах. Но вот двое из них, увидев затруднительное положение англичан, стремительно разделись, схватили под уздцы коней и повели через реку.
— Вот, — сказал Маэяма, — это наш народ. Мы — воины, не правда ли?
Юдзо не сразу ответил. Но, отвечая, смотрел иа Маэяму, и глаза его поблескивали:
— Мне кажется, время воинов прошло. Теперь вместо воинов у нас военщина.
— Не понимаю, Юдзо-сан!
— Я несчастный человек, я жил в России и в Америке… Я был в Европе… — Он усмехнулся. — Кендзо-сан, вы знаете, что такое свобода?
Маэяма пожал плечами.
— Я почитаю верность, храбрость, смерть в бою… Возможность совершать все это без помех и есть, по-моему, свобода.
— У вас старояпонские представления о свободе. А вам не хочется подчас чего-нибудь иного, кроме добродетелей?
Кендзо ответил сурово и печально:
— Я плохо понимаю вас. Мне хочется быть достойным своих предков. Поймите меня так, как я говорю: мне не славы хочется, а внутреннего удовлетворения, знать, что я сделал все, что должен был сделать. Мне хочется сотворить подвиги, о которых никто никогда не узнал бы.
Разговор с Юдзо получался совсем не тем разговором, о котором думал Маэяма. Он думал, что разговор коснется немного России и Америки, а затем перейдет к тому легкому, скользящему обмену мыслями и чувствами, который знакомых превращает в друзей.
Несколько минут офицеры ехали молча.
— Сотворить подвиги, о которых никто никогда не узнал бы! — повторил Юдзо. — Неужели всю эту философию вы мне преподносите серьезно?
— А что более привлекательное вы можете мне предложить? Нигилизм обычных страстей?
— Когда-то и в Европе были в моде подобные учения.
— Зачем нам Европа? — со страстью спросил Маэяма. — Мы японцы.
Юдзо покачал головой.
— Теперь мы европейцы и американцы, вместе взятые. Перед отъездом на войну я был на торжественном банкете, устроенном английской колонией в Токио. Англичане и американцы заявляли в один голос, что борьба с русскими — дело всех европейцев. И нас причислили к европейцам. Мы — европейцы Азии.
— Ваш отец никогда не говорит, что мы европейцы.
— Но зато господин Токуро будет беспредельно счастлив, если вы ему скажете, что он европеец.
Юдзо придержал коня. Солдаты шли правой стороной дороги, носильщики — левой. Опять в небольшой долине открылась корейская деревня. Две арбы, запряженные коровами, спасаясь от потока солдат, взобрались на отвесы сопок. У ручья, у мостика, сложенного из красиво подобранных жердей, сидели на корточках кореянки и мыли посуду. Когда они повернулись, чтобы посмотреть на всадников, Юдзо увидел румяные, красивые лица.
Дорога спускалась под гору. Она извивалась среди зеленых полей, среди гор, заросших дубом, тополем и лиственницей. Ее пересекали ручьи, бежавшие по отлично отшлифованной гальке. И, точно огромная чешуйчатая змея, шла по дороге пехота, теряясь в лесистом ущелье.
Солнца было так много, солдаты шли с такими бодрыми и веселыми лицами, топот их ног до того приятен был слуху, что Маэяма преодолел неприятное ощущение от разговора с Юдзо.
2
Через неделю начались дожди. Ручьи превратились в мутные потоки, небо исчезло. Армия остановилась. Солдаты укрывались в палатках, в корейских фанзах, в шалашах.
Юдзо и Кендзо жили в одной фанзе с генералом.
Отец предложил Юдзо начать службу во 2-й дивизии у генерала Ниси.
— Из генералов мне нравится наш начальник второго отдела Фукусима, — сказал Юдзо.
— Чем же он тебе нравится?
— Он умно приобрел славу. Объявить, что через Россию и Сибирь он проедет верхом на «одном и том же коне и въедет на нем в Японию, — блестящая мысль.
— Но ведь он проехал не на одном и том же? Насколько я знаю, мошенник сменил не менее двадцати. Это не японский путь славы!
Сын засмеялся.
— Я согласен служить во второй дивизии. Ниси — мрачный генерал. Он мало говорит и никому не смотрит в глаза: Такие люди мне тоже нравятся.
Дождь продолжал лить.
На второй день непогоды к генералу снова заехал Токуро. Слуга повесил у двери его плащ и кепи военного образца.
— А, господин генерал, — сказал Токуро, весело потирая руки. — Дождь идет, но на душе радостно. Пусть себе идет, не так ли?
Футаки встретил его сдержанно. Но только хорошо знающий своего наставника Кендзо заметил эту сдержанность.
Токуро опустился на каны. Они были чуть теплые, и теплота их теперь, во время дождя и сырости, была приятна. Токуро рассказывал о дороге. Он в своей американке чуть не утонул. Поток воды подхватил лошадь, она поплыла, американка тоже. Все думали, что экипаж пойдет ко дну, но прекрасно сделанная повозка благополучно совершила путь. Однако перебраться через поток все же не удалось.
— Зачем же вы так торопитесь? Опасно быть впереди солдат.
— У меня, господин генерал, как я вам уже и раньше сообщал, настоятельная необходимость побывать в Маньчжурии.
Токуро сидел, упираясь ладонями в циновки, покрывавшие каны. Лицо его было оживленно. Казалось он говорил об увеселительной прогулке.
— Вы подумали о том, что кампания, в сущности, только начинается, и чем она кончится — неизвестно?
Токуро издал легкий шипящий звук.
— Ведь мы дружны с Англией!
— Ну так что же, господин Ивасаки?
— Если Англия ввязала нас в войну, она нам и поможет.
— Англия нас в войну не ввязывала, — нахмурился Футаки. — У нас свой путь и своя необходимость.
— Господин генерал, наша необходимость не противоречит английской. Наши пути сошлись. Я согласен, Англия в войну нас не ввязывала, но она подталкивала нас. Ведь мы и Англия — одно. После китайской войны контрибуцию нам выплатили в Лондоне, и в Лондоне же мы ее оставили всю: мы рассчитались за наш флот. Англичане выстроили нам великолепный флот. Это потому, что мы и они — одно. И вы сами прекрасно понимаете, что вся сложная комбинация войны с Россией выработана в Лондоне.
