Горький об Америке - Максим Горький
— О! Это другое дело! — согласился он. — Я люблю две книги — библию и Главную Бухгалтерскую. Они обе одинаково вдохновляют ум. Уже когда берешь их в руки, — чувствуешь, что в них сила, которая дает тебе все, что нужно.
«Он издевается надо мной!» — подумал я и внимательно взглянул в его лицо. Нет. Его глаза убивали всякое сомнение в искренности этого младенца. Он сидел в кресле, как высохшее ядро ореха в своей скорлупе, и было видно, что он уверен в истине своих слов.
— Да! — продолжал он, рассматривая ногти. — Это вполне хорошие книги! Одну написали пророки, другую создал я сам. В моей книге мало слов. В ней цифры. Они рассказывают о том, что может сделать человек, если захочет работать честно и усердно. После моей смерти правительство должно бы опубликовать мою книгу. Пусть люди видят, как нужно идти, чтобы подняться на эту высоту.
И торжественным жестом победителя он обвел вокруг себя.
Я чувствовал, что пора прекратить беседу. Не всякая голова способна относиться безразлично, когда по ней топают ногами.
— Может быть, вы скажете что-нибудь о науке? — тихо спросил я.
— Наука? — он поднял палец, глаза и посмотрел в потолок. Затем вынул часы, взглянул, который час, закрыл крышку и, намотав цепочку на палец, покачал часами в воздухе. После всего этого он вздохнул и заговорил:
— Наука… Да, я знаю! Это — книги. Если в них хорошо пишут об Америке — книги полезны. Но в книгах редко пишут правду. Эти… поэты, которые делают книги, — мало зарабатывают, я думаю. В стране, где каждый занят делом, некому читать книги… Да, поэты злы, потому что у них не покупают книг. Правительство должно хорошо платить писателям книг. Сытый человек всегда добр и весел. Если вообще нужны книги об Америке, следует нанять хороших поэтов, и тогда будут сделаны все книги, какие нужны для Америки… Вот и все.
— Вы несколько узко определяете науку! — заметил я.
Он опустил веки и задумался. Потом вновь открыл глаза и уверенно продолжал:
— Ну да, учителя, философы… это тоже наука. Профессора, акушерки, дантисты, я знаю. Адвокаты, доктора, инженеры. All right. Это необходимо. Хорошие науки… не должны учить дурному… Но — учитель дочери моей сказал мне однажды, что существуют социальные науки… Этого я не понимаю. Я думаю, это вредно. Хорошая наука не может быть сделана социалистом. Социалисты вовсе не должны делать науку. Науку, которая полезна или забавна, делает Эдисон, да. Фонограф, синематограф — это полезно. А когда много книг с науками — это лишнее. Людям не следует читать книг, которые могут возбудить в уме… разные сомнения. Все на земле идет как нужно… И вовсе незачем путать книги в дела…
Я встал.
— О! Вы уходите? — спросил он.
— Да! — сказал я. — Быть может, теперь, когда я ухожу, вы, наконец, все-таки объясните мне — какой смысл быть миллионером?
Он начал икать и дрыгать ногами вместо ответа. Может быть, такова была его манера смеяться?
— Это привычка! — воскликнул он, переводя дух.
— Что привычка? — спросил я.
— Быть миллионером… это привычка!
Я подумал и поставил ему мой последний вопрос:
— Вы думаете, что бродяги, курильщики опиума и миллионеры — явления одного порядка?
Это, должно быть, обидело его. Он сделал круглые глаза, окрасил их желчью в зеленый цвет и сухо ответил:
— Я думаю, что вы плохо воспитаны.
— До свиданья! — сказал я.
Он любезно проводил меня до крыльца и остался стоять на верхней ступеньке лестницы, внимательно рассматривая носки своих сапог. Перед его домом лежала площадка, поросшая густою, ровно подстриженной травой. Я шагал по ней и наслаждался мыслью о том, что больше уже не увижу этого человека.
— Галло! — услышал я сзади себя.
Обернулся. Он стоял там, на крыльце, и смотрел на меня.
— А что, у вас в Европе есть лишние короли? — медленно спросил он.
— Мне кажется, они все лишние! — ответил я.
Он сплюнул направо и сказал:
— Я думаю нанять для себя пару хороших королей, а?
— Зачем это вам?
— Забавно, знаете. Я приказал бы им боксировать вот здесь…
Он указал на площадку перед домом и добавил тоном вопроса:
— От часа до половины второго каждый день, а? После завтрака приятно отдать полчаса искусству… хорошо.
Он говорил серьезно, и было видно, что он приложит все усилия, чтобы осуществить свое желание.
— Зачем вам нужны короли для этой цели? — осведомился я.
— Этого здесь еще ни у кого нет! — кратко объяснил он.
— Но ведь короли дерутся только чужими руками! — сказал я и пошел.
— Галло! — позвал он в другой раз.
Я снова остановился. Он все еще стоял на старом месте, сунув руки в карманы. На лице его выражалось что-то мечтательное.
— Вы что? — спросил я.
Он пожевал губами и медленно сказал:
— А как вы думаете, сколько это будет стоить — два короля для бокса, каждый день полчаса, в течение трех месяцев, э?
(1906)
ЖРЕЦ МОРАЛИ
…Он пришел ко мне поздно вечером и, подозрительно оглянув мою комнату, негромко спросил:
— Могу я поговорить с вами полчаса наедине?
В тоне его голоса и во всей сутуловатой, худой фигуре было что-то таинственное и тревожное. Он сел на стул так осторожно, точно боялся, что мебель не сдержит его длинных и острых костей.
— Вы можете опустить штору на окне? — тихо спросил он.
— Пожалуйста! — сказал я и тотчас исполнил его желание.
Благодарно кивнув мне головой, он подмигнул в сторону окна и еще тише заметил:
— Всегда следят.
— Кто?
— Репортеры, разумеется.
Я внимательно посмотрел на него. Одетый очень прилично, даже щеголевато, он все-таки производил впечатление бедняка. Его лысый, угловатый череп блестел скромно и корректно. Чисто выбритое, очень худое лицо, серые, виновато улыбающиеся глаза, полуприкрытые светлыми ресницами. Когда он поднимал ресницы и смотрел прямо в лицо мне, я чувствовал себя перед какой-то туманной, не глубокой пустотой. Сидел он, подогнув ноги под стул, положив ладонь правой руки на колено, а левую, с котелком в ней, опустил к полу. Длинные пальцы рук немного дрожали, углы плотно сжатых губ были устало опущены — признак, что этот человек дорого заплатил за свой костюм.
— Позвольте вам представиться, — вздохнув и покосившись на окно, начал он, — я, так сказать, профессиональный грешник…
Я сделал вид, что не расслышал его слов, и наружно спокойно спросил:
— Как?
— Я — профессиональный грешник, — повторил он буква в букву и добавил: — Моя специальность — преступления против
