Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
— Это ты?! — только и сказала Таня.
Кирилл с нахально-довольным видом стоял перед ней в добротном тулупе до колен, в валенках. Где все это достал?
— Это я, — ответил вызывающе. — А это кто ж? Вижу, не ж-ждала своего мужа.
— Что ты! Это же Сергей… Очень хороший парень. А это Толик. Они у нас… живут. Терки делают.
— Да что же ты торчишь у порога? Проходи, обед на столе — жива еще твоя теща, — отозвалась и Мотря.
— Да уж спасибо. Кормите своего… примака. А я не верил, когда люди говорили.
— Побойся бога, Кирилл, что ты несешь? Какой же это примак? Их же двое!
— Один из них — «очень хороший парень»! — показал взглядом на Сергея. — Бывайте счастливы. — И исчез. Зацокали подковами кони, закружила вслед за полозьями метелица.
Сергей все еще держал в руках свою миску, на лице от носа к твердому подбородку пролегли две глубокие горькие морщинки. Тугие губы плотно сжаты.
— Садитесь, хлопцы, будем обедать. В жизни всяко бывает, — отозвалась Матвеевна и вздохнула.
— Бывает! — сочувственно протянул Толик и первым зачерпнул ложкой борщ. — Ох, и вкуснятина!
Больше никто не проронил ни слова.
Появление Кирилла всколыхнуло и без того напряженную и тревожную жизнь в хате Самойленков. Кто он, этот их Кирилл Носенко? Чем занимается? Почему разъезжает на лошадях? Где был столько времени? Ясно было одно: живется ему хорошо, даже очень хорошо. А разве честный человек в такую годину может жить хорошо? Разве что за счет чьих-то слез и несчастий.
Зачем он снова объявился у них? Пришел, чтобы оскорбить ее, ударить в самое сердце?!
Долгие зимние вечера сменялись короткими весенними сумерками. Каганец уже не жгли, берегли масло. Негромко обсуждали новости, которые тайно приходили с фронта. Кто-то видел листовку, кто-то читал даже «Правду»… Жива наша страна, жива! Не забывают и о них.
Вдруг кто-то постучал в оконное стекло. Тихо, но настойчиво. Заметались все по хате. Прятали мужскую одежду, хлеб, прятались сами. Кто знает, с чем чужой человек приходит к тебе в дом.
Матвеевна отодвинула засов. В дверях появилась лохматая седая голова Сухорука. Зачем это староста к ним в такую позднюю пору? Какая-то худая весть? Потому как где взяться доброй в такие дни. Таня прятала под передником дрожащие руки, молча кивнула на приветствие. Мать зажгла каганец. Сухорук сел на лавку, взгляд его прикипел к столику в углу хаты под фотографиями, где сохли маленькие и большие, выпуклые и плоские бутылочки и баночки — Танина медицина. Холодно поблескивали в тусклом свете каганца кривобокие ножницы, шприцы.
Староста отвел взгляд в сторону, желтым ногтем указательного пальца провел по рыжему припаленному усу.
— А куда твои примаки девались? — спросил насмешливо.
У Тани на щеках вспыхнули красные пятна. Она уловила шорох на печке, занавешенной рядном. Там хлопцы. Но как сказать Сухоруку правду? Хотя он будто и свой человек, но сейчас — староста, самим комендантом поставлен после исчезновения Федота.
— Да что вы, Петр Максимович! Никого у нас нет. — Таня едва сдержалась, чтобы не взглянуть на печку.
Сухорук кашлянул в ладонь, снова тронул ногтем прокуренные усы, будто подбил их снизу. На лице мелькнула усмешка.
— Выручай, Таня. Немецкого коменданта Рейна привезли в управу. Ранило его под Млинками. Там партизаны налетели на село, поквитаться с карательным отрядом…
У Тани в голове все вдруг перевернулось, зашумело, спуталось. Все-таки это правда, что есть и у них партизаны!.. От волнения она оцепенела, утратила способность двигаться, лишь глаза удивленно, не мигая глядели на Сухорука.
Староста прищурил на нее глаз.
— Коменданту скверно, может помереть. Покамест нужно бы его спасти.
Таня даже растерялась.
— Что я должна делать? У меня ничего нет… Никаких лекарств! Даже йод вчера кончился! Везите лучше в госпиталь в Кременчуг.
— Не довезем. Помрет. Тогда фрицы все села тут сожгут. А зима… Куда людям деваться? Млинков, считай, уже нет. Вот так-то. А этих хлопцев, — ткнул на печку крючковатым пальцем, — сейчас же отправьте к соседям. Или пущай идут ко мне. Надо им уже к какому-то делу пристраиваться. Довольно на ваших харчах откармливаться.
Мотря подошла к лежанке, сделала вид, что поправляет на ней рядно. Будто и не смотрела на Сухорука, будто и не слышала его слов. Тихо позвала:
— Сережа, Толя!.. Быстрее. Нужно уходить отсюда.
Таня все еще не могла овладеть собой.
Горят Млинки… Ей не верилось. Большое степное село на трех холмах, среди кудрявых садов. А внизу, в долине, — гладкие плеса двух ставков… Теперь села нет. Как же это?..
— А люди куда же из Млинков? Куда им деваться?
— К нам. Куда же еще? Мы ближайшие соседи. По хатам разберем. А коменданта как-то нужно спасать. Иначе нельзя, Таня. Это важно для людей, которые в Черном лесу. И в подполье. Да надо и беду отвести от села. Вот коменданта уже подвезли.
— Мама, у нас есть еще немного керосина? Принесите лампу!
На столе появилась керосиновая лампа. Мотря зажгла ее от каганца и поспешно исчезла с хлопцами в сумерках.
Во дворе затопали кованые солдатские сапоги. Снимали на одеялах с саней накрытого шинелью человека с пепельно-серым лицом и всклокоченными русыми волосами. Плотно сжатые губы, как у мертвеца, глубоко запавшие глаза, взгляд неподвижный, безразличный, зрачки расширенные, лоб густо покрыт липким холодным потом.
Таня бросилась к Сухоруку, собравшемуся уходить:
— Дядько Петро! Не
