Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
— Да куда же ты? Куда? — Мотря схватила ее за руку. — Постой. Я сама догоню… Ой, нехорошо все выходит у вас… Тяжко!
— Война, мама.
— Война…
Мотря исчезла в сенях. Догонит ли Кирилла?.. На дворе высвистывал холодный мокрый ветер. Гудело в дымоходе. Хлестали в окна мокрые ветви яблонь. Вязкая земля налипала на подошвы, чавкала водой. Далеко не побежишь.
Догонит ли?..
Снега упали необычно рано. Глубокие, чистые, как и ежегодно, как испокон веков, они обновили мир. Что-то появляется в нем в такую пору светлое и детски нежное. Белели сады, присыпанные слоем пушистого снега. Принарядились соломенные стрехи, хаты стали как бы выше. Белели бескрайние степи и на горизонте сливались с белым небом. Лишь ветряк чернел в этом чистом белом мире, как усатый тараканище, зависший в прозрачно-ясной бесконечности белизны. Впрочем, кто-то уже прицепил ветряку четвертое крыло из белых свежевыстроганных досок, и его почти не видно на фоне снежного простора.
Ветер едва дышал, и крылья ветряка едва шевелились — медленно, лениво, с трудом.
Теперь хозяйничал в нем Иван Малеванец с Гуторкой. Мотря Самойленчиха также не отказывалась помочь — время от времени наведывалась на мельницу, подсказывала непутевым хозяевам, что и как делать. Это она насоветовала им попросить у старосты Петра Сухорука плотников, чтобы они приладили ветряку четвертое крыло. И первых помольщиков привела также Самойленчиха. Кто полмешка, кто тихонечко мешок… Потому как откуда же в такое время много зерна взять?
Вскоре начали и телегами подъезжать — все из соседних сел: из Млинков, Дереевки, Верстового… Паровая мельница была в райцентре, в двадцати пяти километрах. Люди боялись туда ходить, потому что столько нужно пройти полицейских постов, проверок, что и муки той не донесешь домой. А сюда и на саночках можно привезти, и на тачке. Теперь в каждом дворе такие двухколесные тачки поделали.
Иногда возле ветряка появлялись сани из таких дальних мест, что криничане раньше только слыхивали про них, а никто-и не бывал там. Привозили мешки с пшеницей и рожью, всю ночь колготились, спешили, подгоняли Ивана и его помощниц и сами хватались за работу. А под утро исчезали, щедро одарив мукой Гуторку и Мотрю. Поговаривали, что среди тех, дальних, случаются люди из Черного леса, который вон там, за Млинками, клином врезается в степь. Да кто там разберет — откуда.
В плавнях, на старом русле Днепра — Славуте, — густой непроходимый ивняк, камыши. К тем чащобам зимой надо добираться километра три лугом. Видно тебя как на ладони. Но кто-то все же не забывал степняков, приносил слухи, что наша армия отбросила фашистов от Москвы, что оккупанты долго еще будут очухиваться после взбучки, полученной под нашей столицей, что под Славянском и Изюмом красные войска прорвали фронт и освободили много сел и городов… А это ведь украинская земля!..
Но трудный сорок второй год только начинался.
Хата Мотри Самойленчихи теперь всегда была полна людей. Приходили односельчане, просили помощи и совета у Тани, заглядывали и какие-то приезжие. То и дело хлопала калитка, скрипел под окнами снег. Дверь хаты не закрывалась.
— Послушай-ка мне грудь, Татьяна Андреевна, — горбилась у порога старая бабка Неделька. Сухими сморщенными руками разматывала толстый клетчатый платок, которым перевязывала себя накрест. — Что-то болит у меня вот туточки, под горлом, давит, проклятое, и все. Может, какой-нибудь порошок дашь или мазь.
— Это вам, бабуля, надо меньше возле тех курей возиться. Сквозняки прохватывают вас, и воздух холодный. Ну-ка повернитесь, я спину послушаю…
Вдруг близкий страшный взрыв сотрясает всю хату. Даже затарахтели полумиски в посуднике. С потолка посыпался мел. Обе метнулись к окну. Но стекла были плотно затканы густыми морозными узорами.
— Где-то вроде недалечко… Со стороны Кременчуга… — прошамкала бабка Неделька беззубым ртом. Быстренько оделась. — Так я пойду. Как там мой летчик…
— Еще не ходит?
— Понемногу поднимается. Скоро танцевать будет.
— Привет передавайте.
— Зайди как-нибудь…
Бабка Неделька подалась на свой конец села. Таня осталась в хате одна. Что это за взрыв был? И среди бела дня… Может, на железной дороге?.. Говорили, там цистерны с бензином… А может, мост через Днепр?..
Тревожно ожидали вечера. Вечера и ночи всегда приносили какие-то новости.
Вдруг увидела, что во двор бежит, по-старчески семеня, бабка Неделька. Кинулась ей навстречу.
— Что там? Что случилось?
— Облава! Облава! Тикай!.. — махнула рукой и повернула обратно.
Уже не первый раз село прочесывали приезжие полицаи и немецкие солдаты. Врывались в хаты, обыскивали дворы, хватали девушек и парней прямо на улице, сгоняли к управе. А там уже стояли крытые брезентом машины. Заталкивали туда «улов» и везли невесть куда. Говорили, в Германию. Там нужна молодая кровь, молодые руки, молодая сила…
Таня как стояла раздетая, так и бросилась бежать к ветряку. Может, туда не заглянут. Там где-то и мать — сторожит нынче. Пересидеть, пока людоловы поедут назад! Кто их ведает? Кто выдает семьи, где есть молодые люди? Неужели Малеванец? Да кто же еще?
В мельнице дверь оказалась не заперта. Было пусто и тихо. Где же мать? Гуляли сквозняки, скреблись в темных углах мыши. От лютого холода стучали зубы. Хотя бы найти какую-нибудь дерюгу или старый кожух…
На ощупь обшаривала стенки. Зацепилась, удала. Руками схватилась за что-то мягкое. Оно вдруг шевельнулось. Ой!.. Что это? Поднимается.
— Ма-а-ма!..
— Тсс, — будто кто-то за спиной.
— Кто тут? — едва шевельнула деревенеющими губами.
Кто-то осторожно кашлянул.
— Свои…
— А-а-а… В селе облава.
